Янко Есенский - Демократы
Теткины лекции не раз наводили Ландика на мысль, что она хулит все новое потому, что сама уже стара. Если человека раздражает новое — значит, пришла старость. Старым претит все молодое и жизнерадостное.
Но он ошибался: дело было не в возрасте.
Как-то тетка заговорила о том, что теперь все измельчало.
— У нас все стало мелким. Квартиры строят маленькие. В них маленькие окна, маленькие кухни, маленькие кладовки. Даже этажи съежились: сегодняшний пятый этаж — на уровне бывшего второго. Мебель стала миниатюрнее. Меньше стали лампочки, люди надевают меньше одежды. Маленькие шляпы, маленькие автомобили; маленькая зарплата, маленькие доходы; люди стали неуверенными, мало определенности в жизни. Все измельчало.
— О вашем замечательном имении этого уж никак не скажешь! — попробовал возразить Яник.
— Ах, Яник, дорогой, не все то золото, что блестит. Имение было бы прекрасно… Земля, бедняга, отдает все, что может, как хорошая кормилица. Но столько жадных рук тянется к ней, что от всех даров тебе едва что достанется. Все измельчало, все сократилось, одни налоги растут… Совсем как у фокусника: ты ему монету в руку, а он — хоп — и нет ее! Оглянуться не успеешь, она уже у него в рукаве. За ней другая, третья, и все исчезает. Потом он достанет монету у тебя из носа, из ушей, из жилетки — монеты сыплются из тебя отовсюду, стоит только ему взмахнуть палочкой… Только успевай считать! Так и с налогами: раз у тебя земля, плати поземельный налог. Есть у тебя дом, плати за это. Налог с оборота, потому что ты продаешь урожай. Подоходный налог, потому что получаешь доход от продажи. Продовольственный налог, потому что несешь в город кило масла. Налог за убой скота — ведь ты забиваешь скот. Общинные налоги, потому что живешь в общине. Налоги окружного управления, потому что живешь в округе. Налоги областного управления, потому что живешь в области. Церковный налог, потому что ты входишь в церковную общину. Социальные налоги — ты ведь сам не обрабатываешь поля, а твои работники могут стать инвалидами, стариками; надо помнить о страховании их жизни на случай инвалидности, старости; ну, и страхование от несчастных случаев. Страхование построек, зерна, фуража, машин… Ах! Разве все сосчитаешь?.. Представь, что ты захотел срубить лес. На заявление нужно гербовую марку, ходатайство. Специальная комиссия. Разрешение. Плати за делопроизводство. И обязательное условие — ты не смеешь срубить ни одного дерева, прежде чем не внесешь аванс на посадку леса. Второе условие: тридцать процентов вперед лесному синдикату. А ведь ты именно для того и рубишь лес, чтобы заработать грош-другой, потому что надо платить налог… В конце концов начнешь рубить. Нужны лесорубы — платишь страхование на старость и инвалидность. Нужны возчики — страхование на старость и инвалидность. Пилишь, рубишь лес, грузишь, везешь домой или на станцию — нужны работники, грузчики, возчики, — опять страхование. Грузишь лес в вагоны — страхование… Проданный лес придет к адресату, тут его нужно выгрузить из вагонов, нагрузить на возы, отвезти. Опять грузчики, возчики, грузчики — опять страхование… Уф!
Тетка вздохнула, обмахиваясь газетой.
— Страхование на случай болезни, старости, инвалидности, налоги, прибавки к жалованью, взносы… Однообразный, без конца повторяющийся рефрен — как в шотландской балладе. Всегда у тебя под носом пустая, никогда не закрывающаяся ладонь… А куда идут эти деньги? Что получается, когда работник заболеет? Ему дадут аспирин, но только когда увидят, что он уже дышать не способен, оттого что высунув язык бегал из учреждения в учреждение, от врача в аптеку, из аптеки к врачу… Нет, мало радости заниматься хозяйством, потому что все это для других. Да и до́ма, в имении, тебя тоже обкрадывают. Воровство, легкомыслие, работники ни за чем не присмотрят. То конь сломает ногу, то у коровы солнечный удар, тут свиньи не едят, потому что объелись протухшей кукурузой, там бык прижал пастуха к забору; коровы не дают молока или оно скисло, куры разгуливают по корытам с кормом, гололед погубил озимые на ста моргах, вредители напали на пшеницу… Цыплята, гуси, утки склюют и три вагона зерна… А потом эти вечные процессы. Ах, боже! А цены-то, цены! Они катятся вниз, как гигантские камни, и поубивают всех нас. Придется еще мне на старости лет идти с арфой и петь по братиславским дворам… Вам, чиновникам, куда лучше. Сидите, не сидите, пачкаете бумагу или нет, молчите, не молчите, а все равно первого числа жалованье. Ни за что. А мы тут воюем с природой…
Тетка улыбнулась, чтоб не обидеть Ландика. Она, конечно, понимает, что чиновники выполняют важную работу… Ландик зевнул, тетка заметила это, хотя он стиснул зубы и прикрыл рот ладонью.
— Скучно тебе, Яник?
— Нет, тетушка, что вы! Это я просто от жары, в жаркие дни рот сам собой раскрывается.
Но тетка не поверила, решила, что Яника нужно развлечь. И в тот же день написала братиславскому адвокату Петровичу, чтобы он прислал свою дочь Желку. Через два дня пришла телеграмма:
«Завтра в десять утра встречайте Желку на станции».
— Поедешь встречать, — сказала тетка Янику и ласково потрепала его по плечу. — Хороша девушка. Обрати внимание.
Яник подумал про себя, что он уже достаточно взрослый и ему хватит собственного разума. Нечего его учить. Чем больше разума, тем меньше любви. И хотя предложение тетки приятно взволновало его, он будто вскользь заметил:
— Но я же ее не знаю.
— И то правда, — согласилась тетка, — поедем вместе.
— Впрочем, станция маленькая, выйдет на ней всего человека два-три. Уж как-нибудь я догадаюсь, узнаю ее. Ни к чему тебе утруждать себя. Опиши только, как она выглядит.
— В прошлом году она была белокурая; ровные брови, носик с горбинкой, высокая, стройная, походка плавная, словно она танцует танго; золотые ногти, глаза как каштаны, немного с косинкой. Какая будет завтра — не знаю. Сам увидишь. Смотри на нос — он у нее с горбинкой. В прошлом году на носу была еще маленькая родинка.
Яник все запомнил и на следующий день выехал на станцию в легкой рессорной бричке. С поезда сошла только одна барышня, правда, высокая и стройная, но волосы у нее были цвета меди. Вместо ровных бровей — высоко над глазами тонкие черные дужки; ресницы — длинные, загнутые; полные накрашенные губы. Ногти лиловые — в тон лиловой шляпе, надвинутой набекрень так, что она закрывала один глаз. Платьице, туфельки и чулки — все лиловое. Больше всего Ландика сбило с толку то, что нос был без горбинки и родинки. И шла она быстро мелкими шажками, словно танцевала не танго, а румбу.
«Это, пожалуй, не она», — подумал Ландик и пошел с перрона к бричке, но барышня схватила его за рукав и спросила:
— Это случайно не пани Микловой лошади?
— Да, а что?
— Вы не за мной?
— Я жду мадемуазель Петровичеву.
— Это я.
Ландик представился.
— Вы так и уехали бы без меня, прекрасный рыцарь?
— У моей принцессы белокурые волосы.
— Ну, теперь и волосы меняются, не только туалеты.
— Садитесь, пожалуйста!
Тетка тоже сомневалась с минуту:
— Ты ли это, Желмирка?
— Я, тетушка.
— Где же твой орлиный нос?
— Горбинку мне спилили.
— Господи Иисусе! А родинка?
— Выжгли.
— А брови?
— Выщипали.
— И это, по-твоему, красиво? Как же я поцелую тебя, если даже губы у тебя не твои?
Она только прижалась щекой к щеке Желки и обняла ее.
— Тебя отпустили одну? Это они напрасно! С тобой ничего не случилось?
— Почти. Какой-то молодой человек в купе едва не проглотил меня.
— Не удивительно. Ты слишком бросаешься в глаза. Видишь, Яник, — обратилась тетка к Ландику, — вот тебе твое модернистское искусство. Крикливая ложь, природа вывернута наизнанку. Фальшивые волосы, брови, ресницы, рот, ногти, поза, походка… Прошу тебя, Желка, умойся как следует, — приказала она девушке. — В прошлом году ты была красивее. Жалко твоей горбинки на носу — ведь это был знак рода Петровичей.
Желка послушалась и сразу показалась Ландику симпатичнее. Но Гана все же красивее, нежнее, женственней. Желка ездила верхом по-мужски, в мужских брюках, любила погонять лошадей, щелкая кнутом у них над головой, ходила по дому в пижаме или трико, ныряла вниз головой, гребла, водила автомобиль, курила из длинного мундштука, глотая дым и выпуская его из ноздрей тонкими струйками. С Ландиком она сразу перешла на «ты», как с родственником, и залпом выпила большой бокал вина на брудершафт. А так как Ландик не поторопился поцеловать ее, она вытянула губы и вызывающе приказала:
— Ну же!
Ландик посмотрел на ее губы, она догадалась, о чем он думает.
— Они не крашены. Ну!
Ландик поцеловал ее.
— Только один раз? Ну! Куда это годится! Когда пьют на брудершафт, целуют минимум три раза, и не так холодно. Холодный поцелуй — все равно как если бы лягушка прыгнула на губы.
