Эдгар По - Колодезь и маятник
Я оторвал от моего платья кромку и положил ее на землю во всю длину, прямым углом от стены. Обходя ощупью мою темницу, я должен был непременно наткнуться опять на этот лоскут, когда окончу круг. По крайней мере, я так думал, не взявши в расчет размера темницы и моей слабости. Пол был сырой и скользкий; несколько времени я шел на нем спотыкаясь, потом поскользнулся и упал. От чрезвычайной усталости, мне не хотелось вставать и, оставшись в лежачем положении, я заснул.
Проснувшись и протянув руку, я нашел возле себя хлеб и кружку воды. Ум мой был слишком утомлен, чтоб размышлять об этом обстоятельстве, и я начал есть и пить с жадностью. Спустя несколько времени, я опять принялся за свое путешествие вокруг тюрьмы и, с большим трудом, дошел наконец до куска саржи. В ту минуту, как я упал, я насчитал уже 52 шага, а в этот второй раз еще 48 шагов. Следовательно, все вместе составляло сто шагов, и, считая два шага за ярд, я предположил, что темница имеет пятьдесят ярдов в окружности. Впрочем, я попадал на много углов в стене, так что никак не мог определить форму склепа; – потому что я все не мог удержаться от мысли, что это склеп.
Меня не особенно интересовали эти открытия; я от них ничего не надеялся, но какое-то неопределенное любопытство побуждало меня продолжать их. Оставивши стену, я решился пройти в пространство по прямой линии; сначала я подвигался с чрезвычайной осторожностью, потому что почва была неверная и скользкая, но наконец ободрился и пошел с уверенностью вперед. Пройдя десять или двенадцать шагов, я зацепился ногой за остаток оборванной кромки моего платья и упал со всего размаху лицом вниз.
Растерявшись от падения, я не вдруг заметил довольно удивительное обстоятельство, привлекшее мое внимание несколько секунд спустя. Вот что это было: подбородок мой упирался в пол темницы, а губы и верхняя часть головы, хотя опущенные еще ниже подбородка, не дотрагивались ни до чего. В то же время мне показалось, что какой-то сырой пар и запах грибов поднимается ко мне снизу. Я начал щупать вокруг себя и вздрогнул, догадавшись, что упал на самый край кругообразного колодца, которого величину мне невозможно было определить в эту минуту. Ощупывая его края, мне удалось отделить от них небольшой кусочек камня, и я бросил его в пропасть, прислушиваясь к его рикошетам; в своем падении, он ударялся о края колодца и наконец погрузился в воду, с звуком, который повторило эхо. В эту минуту, над головой моей послышался шум, как будто отворилась и тотчас же затворилась дверь, и слабый луч света, внезапно прорезав темноту, так же внезапно исчез.
Я ясно увидел, какая участь была мне приготовлена, и обрадовался, что случай спас меня от нее. Сделай я еще шаг, и не видать бы мне больше света! Эта избегнутая мною смерть имела именно тот характер, который я считал баснословным и нелепым в рассказах об инквизиции. Ее жертвы всегда обрекались на смерть или с жесточайшими физическими мучениями, или со всеми ужасами нравственной пытки. Мне суждена была эта последняя: нервы мои были до того расстроены долгими страданиями, что я вздрагивал при звуке собственного голоса и сделался во всяком отношении отличным субъектом для того рода пытки, которая меня ожидала. Дрожа всеми членами, я ощупью отступил снова к стене, решившись лучше умереть там, чем подвергнуться ужасам колодцев, которых воображение мое представляло несколько во мраке моей темницы. При другом настроении ума, я бы имел мужество покончить разом со всеми этими муками, кинувшись в зияющую пропасть, но теперь я был совершенный трус. Притом же мне невозможно было забыть то, что я читал об этих колодцах, а именно: – что против внезапного уничтожения жизни были приняты там самые тщательные предосторожности, тем самым адским гением, который изобрел весь этот план.
От сильного волнения, а не мог спать несколько часов, но наконец снова заснул. Проснувшись, я опять нашел, возле себя хлеб и кружку воды. Жажда сжигала меня, и я разом опорожнил кружку. Вероятно, в воду было что-нибудь подсыпано, потому что едва я ее выпил, как тотчас заснул глубочайшим сном, подобным сну смерти. Сколько времени он продолжался, я не знаю, но когда я открыл глаза, предметы вокруг меня были видимы. Благодаря какому-то странному серому свету, неизвестно откуда исходящему, я мог видеть все пространство моей темницы.
Я очень ошибся в ее размере; стены не могли иметь больше двадцати-пяти ярдов в окружности, и на несколько минут это открытие чрезвычайно меня смутило, – хотя, по правде сказать, смущаться было нечем, потому что, при ужасных обстоятельствах, окружавших меня, что могла значить большая или меньшая величина темницы? Но душа моя странно привязывалась к этим мелочам, и я старался отдать себе отчет, почему мог ошибиться в моем измерении. Наконец истина блеснула мне как молния. В первой моей попытки обойти темницу, я отсчитал пятьдесят два шага до той минуты, когда упал; я должен был быть в это время шагах в двух от лоскутка саржи; потому что уже обошел почти всю стену кругом. Но тут я заснул и, проснувшись, вероятно, пошел назад и, таким образом, сделал двойной обход. Беспорядок в мыслях препятствовал мне заметить, что в начале обхода стена была у меня по левую руку, а при конце она очутилась по правую.
Я также ошибся относительно формы здания. Идя ощупью, я попадал руками на много углов, и оттого мне казалось, что постройка стен очень неправильна. Вот что значит действие совершенной темноты на человека, пробуждающегося от обморока или сна! Эти углы просто были легкие неровности в стене; общая же форма темницы была четвероугольная. То, что я принял за камни, оказалось теперь плитами железа или другого какого металла, которого спайки и составляли неровности. Вся поверхность этой металлической постройки была грубо испачкана всеми отвратительными и безобразными эмблемами, порожденными суеверием монахов. Фигуры демонов с угрожающими лицами, формы скелетов и другие, тому подобные изображения оскверняли стены на всем их протяжении. Я заметил, что контуры этих чудовищ достаточно явственны, тогда как краски попортились и слиняли как будто от действия сырой атмосферы. Тут я разглядел также, что пол выложен камнем: посреди его зиял кругообразный колодезь, которого я избегнул, и кроме его не было другого в темнице.
Все это я видел неясно и с некоторым усилием, потому что мое физическое положение странно изменилось во время моего сна. Теперь я лежал во весь рост на спине на чем-то вроде деревянной низкой скамьи, к которой я был крепко привязан длинной тесьмой, похожей на ремень. Она несколько раз обвивалась вокруг всего тела, оставляя свободными только голову и левую руку, так что я лишь с усилием мог доставать пищу, поставленную возле меня на полу в глиняном блюде. Я заметил с ужасом, что кружки не было, а между тем меня пожирала невыносимая жажда. Казалось, что довести эту жажду до последних пределов входило в план моих палачей, потому что мясо, находившееся в блюде, было изобильно приправлено пряностями.
Я поднял глаза и стал рассматривать потолок. Он был от меня на высоте тридцати или сорока футов, и походил устройством на стены. В одной из его плит странная фигура привлекла мое внимание. Это было нарисованное изображение времени, как его обыкновенно представляют, только с той разницей, что вместо косы, оно держало предмет, который я принял с первого взгляда за огромные нарисованные часы. Было, однако, в форме этого предмета что-то такое, что заставило меня вглядеться в него с большим вниманием, и пока я смотрел на него, подняв глаза, так как он находился прямо надо мною, мне показалось, что он шевелится. Минуту спустя, эта мысль подтвердилась: внизу часов качался маятник коротким и медленным движением. Наконец, утомившись следить за его однообразным движением, я обратил взор на другие предметы моей кельи. Легкий шум привлек мое внимание, и, взглянув на пол, я увидел, что по нем ходят огромные крысы. Они вышли из колодца, который был виден мне по правую руку, и в ту минуту, как я смотрел на него, крысы стали кучами выскакивать оттуда, привлеченные запахом мяса. С большим трудом я мог отогнать их от моей пищи.
Прошло с полчаса, а может быть, и с час – потому что я не мог ясно определить времени – когда я снова поднял глаза кверху. То, что я там увидел, привело меня в недоумение и изумление. Размер маятника увеличился почти на целый ярд, и движение его стало быстрее. Но что меня больше всего смутило, так это то, что он видимо опустился. Тогда я разглядел – не стану описывать, с каким ужасом – что нижняя его оконечность состояла из блестящего стального полумесяца, имевшего около фута длины от одного рога до другого; рога были направлены кверху, а нижняя округлость, очевидно, была наточена, как бритва. Он казался так же тяжел и массивен, как бритва, утолщаясь кверху своим широким концом, и был прикреплен к тяжелому медному пруту, на котором раскачивался со свистом.
