Георгий Полонский - Перевод с английского
- Сигареты мне.
Виталий протягивает руку.
- А у нас их нету, - невинно округляет глаза третий персонаж, толстощекий Курочкин.
- Ну, папиросы.
- У нас сигара была гаванская, - сообщил Коробов, - Их мало кто покупает, цена - сами знаете - кусается. А мы подумали: туго ей одной, Кубе-то, в том полушарии… надо все-таки поддержать.
Виталий оценил эту демагогию:
- Из идейных, значит, соображений? Остряки…Ну пошли, пошли, дышать тут нечем.
Они стали спускаться.
- И чего он к вашей куртке прицепился? - пожал плечами Гродненский. А Коробов утешил:
- Вы зря волнуетесь, насчет зачета. Сперва нервы подергает, а потом еще сам будет бегать за вами!
Виталий озадачился:
- Парни… откуда такая опытность?
- От жизни! Тут у нас - то же самое в конце четверти… А правда или брехня, что вы теперь наш классный руководитель?
- И это вы знаете? Послушайте, братцы… Я очень надеюсь на вашу мужскую солидарность, Про этот разговор подслушанный - никому, ладно? Сами понимаете: нельзя мне, вступая в такую должность…
- Ясно, Виталь Палыч, - весело подмигнул Коробов. - За себя и за этих двух я ручаюсь. А вот Пушкарев у нас недавно, он еще не проверенный…
Худенький невзрачный мальчик, не сказавший до тех пор ничего, вспыхнул:
- Как ты можешь, Андрей?… - Ему от горечи слов не хватило.
Коробов погладил его по голове:
- Не плачь, бэби.
- После уроков, - сказал Виталий, - я загляну к вам, потолкуем. Впрочем, ваш директор, может быть, еще передумает… не доверит вас мне.
В этих словах прозвучала слабая надежда.
Какая-то совершенно незнакомая женщина обратилась к Виталию:
- Кажется, вы дежурный по этажу? Смотрите, какая свалка у химического кабинета!
И он поплелся к химкабинету.
А мальчишки во главе с Андрюшей Коробовым шли по коридору, вторгаясь, как нож в масло, в образцовые ряды старших девочек, которые фланировали по кругу с книжками и зубрили. Старшеклассницы шипели, но расступались: лучше не связываться…
- А вообще-то здорово, - высказал Гродненский, - если у нас будет мужик. Может, наконец, в поход сходим! Говорят, у него первый разряд по плаванию. Пускай теперь всех баттерфляем учит.
- Хотя бы кролем, - уступил Курочкин, согласный и на меньшее.
- Ему это нужно, как рыбке зонтик, - учить вас. Неужели не видите? Топориком будем плавать, - с жесткой усмешкой произнес Андрюша. - Сейчас у нас что,"инглиш"?
- Ага…
Андрей распахнул дверь кабинета иностранных языков. Здесь открыты окна, блестит свежевытертая доска.
Девочка с повязкой - она тут одна, - растопырив руки, кидается к мальчишкам:
- Ну что вам здесь? Дайте же проветрить!
- А ты дежурная? Тебя туда вызывают.
- Куда? Зачем?
- Бороться с беспорядками. Там Виталь Палыч, он один не справляется, - весело лгал Андрюша. - Вот у ребят спроси.
Девочка недоверчиво выглянула в коридор, а Гродненский и Курочкин ловко выставили ее из класса и, торжествуя, закрыли дверь на ножку стула.
Андрей уселся на подоконник.
- Знаете, как его надо назвать?
- Кого? Виталия?
- Как?
- Числитель.
- Почему? - улыбаясь, спросил Пушкарев. - Нет, вообще-то подходит, но почему?
- А раз подходит, нечего объяснять. Числитель - и все!
Андрей достал из кармана полоску жевательной резинки в яркой обертке. И огонек зависти зажегся в ребячьих глазах.
(Приписка 1995 года: chewing gum - невидаль в Москве начала 70-х годов. Позвольте напомнить: мы жили в закрытом обществе, и кое-что важное в нашей киноповести держится именно на этом. Мы напрягали наш иммунитет, чтобы устоять с презрением перед соблазнами Запада - их жвачкой, их кока-колой, их орешками, их джинсами и техникой, их пепси и пивом в банках; но когда нет ничего этого, не видно, когда в киосках - разве что сигареты "от Тодора Живкова" да сигары "от Фиделя", - тогда устоять в общем-то несложно…
Но кое-что - нет-нет, а просачивалось все же. И тут выяснялось: чем моложе организм, тем слабее сопротивляемость, тем ощутимей недостаточность, непрочность идейной закалки… И тем сильнее хочется новенького! Особенно хочется такого, что связано с запретами - глухими, малопонятными, а то и вовсе идиотскими! - Г.П.).
- Пожевать хотите? Канадская…
- Это тебе все отец привозит? - ревниво и подобострастно спрашивает Гродненский.
- Угу.
Все четверо усердно начинают жевать.
- А все-таки где он у тебя работает? - интересуется Курочкин.
Андрюша сужает глаза, отвечать не спешит.
- Ты клюкву в сахаре любишь?
- Ну?
- Вот он в каждый сахарный шарик вставляет по клюковке. Такая работа!
Гродненский заливается счастливым смехом, улыбается Пушкарев, а Андрюша серьезно наставляет надутого Курочкина:
- Никогда не спрашивай о таких вещах, понял? Ну не имею я права говорить…
- Нет, я знаю, что если человек… ну, вроде как Банионис в "Мертвом сезоне"…
- Ну, хватит! - гаркнул Коробов. И наступило молчание.
Вдруг Леня Пушкарев засопел, заволновался и, страдальчески морщась, объявил:
- Ребята… Андрей… Я хочу вам сказать одну вещь, тоже очень важную и секретную. Я получил недавно письмо…
- От своего толстого друга? - засмеялся Андрюша, - Помните, он рассказывал, что у него был толстый друг в прежней школе?
- Ну, был! И что тут такого? У него просто нарушение обмена веществ.
- За это самое ты и выбрал его?
- Он умный человек, понятно? Ты его не знаешь и не трогай его! Пока другие бегали, он умнел…
- И много у вас там было таких чокнутых?
Все трое, согнувшись пополам, хохочут над Пушкаревым.
- Все! Теперь не скажу…
- Ну ладно, пошутить нельзя? От кого письмо-то?
- Из Америки! - крикнул Пушкарев, пятнисто краснея.
- Во дает! - покрутил головой Гродненский. - Ври, да не завирайся.
- Да… не смешно, - хмыкнул Коробов.
- Ну как хотите! - отошел от них Пушкарев, и было что-то диковатое в его взгляде.
А вот и звонок. В дверь начинают так барабанить, что наивный человек может подумать, будто массам не терпится овладевать знаниями. Стул с дверной ручки упал от сотрясения, и шестиклассники ввалились на урок английского.
3.
После болезни и обидного директорского решения Виолетта Львовна смотрит на 6-й "Б" сквозь дымку разлуки, словно ей проводы предстоят, а не урок. Нужно быть сильной! Людям кажется, что она разваливается на части, так нет же! И блестят ее глаза, сохранившие на седьмом десятке изначальную детскую голубизну, и осанка у нее торжественно-прямая, и кофточка под жакетом белее первого снега. Подозревают ли дети о том, что происходит с ней, слышат ли что-то щемящее в звонкости ее голоса? Не должны!
- I am very glad to see you again. Good afternoon, sit down, my friends! 1)
Все садятся, кроме Забелиной Ани, с виду эталонной отличницы: воротничок, банты, косички…
- Виолетта Львовна, - говорит она улыбаясь. - How do you feel? 2)
- I am quit well, thank you. 3)
- Я как староста от имени всех поздравляю вас с выздоровлением… вот. И не болейте больше.
- I`ll try, my dear, I`ll try… 4) - "Англичанка" заметно растрогана. - Скажу откровенно: я скучала, мне не хватало вас… Правда, мне скрасили эти дни чеховские письма - это ни с чем не сравнимое чтение! Ох, друзья мои, растите скорей - вас ждет такое умное, такое грустное наслаждение, как Чехов… Вам можно позавидовать!
Кто-то захихикал. Сколько раз смех был ответом на эти ее "лирические отступления" и сколько раз она давала себе зарок воздерживаться от них! Она прощает им этот смех, вырастут - поймут…
- Но к делу, к делу! - сама себя заторопила Виолетта Львовна. - До моей болезни мы с вами взяли одну тему… Впрочем, нет! Тарасюк Гриша!
Встал приземистый мальчик угрюмого вида.
- Помнишь наш уговор? Если английского для кого-то не было, - для тебя он был, не правда ли? Вон сколько у тебя точек в журнале, и под каждой подразумевается двойка. Итак, устный рассказик на любую из пройденных тем - прошу.
Тарасюк неторопливо пошел к доске, вздохнул, сказал: "Май Сандэу" - и стал складывать слова в предложения так, будто египетскую пирамиду воздвигал из каменных глыб. Пока он ужасает Виолетту Львовну своим произношением, - познакомимся получше с 6-м "Б".
Вот близнецы Козловские - смуглые, худенькие, неотличимо похожие. Они заняты марками: отобрали несколько штук из жестяной коробки, завернули в листок бумаги, и Коля Козловский надписывает: "Коробову. Теперь мы в расчете?".
А Коробов только что получил другое послание - фотографию из фильма "Мужчина и женщина": Анук Эме с Трентиньяном.
- От кого это? - взволнованно любопытствует Гродненский.
Вместо ответа Андрей переводит взгляд на потупившуюся старосту класса.
- От Аньки Забелиной? Она что, в тебя втрескалась?
- А ты не знал? - улыбается Андрюша.
…А вот другая пара - Галя Мартынцева и Тамара Петрова. Они в близких, но трудных отношениях. Их дружба основана, видимо, на притяжении противоположностей - начиная с внешности. Галка - с косичками, в добротных "мальчиковых" туфлях и школьной форме, а Тамарины узорные чулки, короткая юбчонка, болтающиеся по плечам светлые волосы бросают вызов уставному педантизму, а заодно и подруге.
