Кнут Гамсун - Дама из Тиволи (пер. Кившенко)
Прошло положенное время, родился ребенокъ. По странной случайности, къ этому же времени пріѣхалъ изъ Христіаніи въ провинціальный городъ и ихъ домашній врачъ. Молодая мать была еще очень больна, когда ей сообщили, что ребенокъ умеръ. Мертворожденный? — Нѣтъ, онъ жилъ нѣсколько дней.
Но дѣло въ томъ, что ребенокъ совсѣмъ не умеръ.
Матери не хотѣли показать ребенка; наконецъ, въ день похоронъ показали его уже въ гробу.
— И онъ не былъ мертвъ, говорю я вамъ; онъ жилъ, у него были румяныя щеки, и онъ нѣсколько разъ пошевелилъ пальчиками лѣвой руки.
Несмотря на все горе матери, ребенка взяли и похоронили. Это все устроили домашній врачъ и акушерка.
Спустя нѣкоторое время мать оправилась и уѣхала, хотя все еще слабая и больная, къ себѣ домой. Здѣсь она откровенно разсказала нѣсколькимъ пріятельницамъ, что съ ней было тамъ, въ провинціальномъ городѣ, и такъ какъ она только и думала, что о своемъ ребенкѣ, то не скрыла отъ нихъ и своихъ опасеній, что его похоронили живымъ. И дѣвушка продолжала грустить и страдать, домашніе относились къ ней свысока, даже женихъ ея исчезъ, — его нигдѣ не было видно.
Однажды передъ домомъ ея родителей остановился экипажъ. Она должна была поѣхать на прогулку. Она сѣла, экипажъ покатился, и кучеръ привезъ ее — въ Гауштадтъ. И тамъ опять появился домашній врачъ. Ее помѣстили въ сумасшедшій домъ. Была ли она дѣйствительно сумасшедшей, или же родные боялись, что она будетъ слишкомъ громко говорить о ребенкѣ?
Опять прошло нѣкоторое время. Въ Гауштадтѣ ее заставляли играть для сумасшедшихъ на рояли. Тамъ у нея не нашли ничего ненормальнаго, только въ высшей степени слабую волю и истощеніе силъ. Ха-ха-ха! — Ее просили попытаться сдѣлать усиліе надъ собою, употребить всю силу воли, чтобы стать тверже и крѣпче. Не правда ли, вѣдь это же было комично, что ее такимъ образомъ какъ бы принуждали открыть преступленіе, совершенное надъ ея ребенком
Наконецъ ее выпустили. И она продолжала тосковать и страдать, такъ какъ до сихъ поръ не встрѣтила ни одного человѣка, котораго она могла бы уговорить помочь ей въ этотъ дѣлѣ,- если только я не соглашусь этого сдѣлать…
Разсказъ дамы показался мнѣ сильно романичнымъ, но все же я былъ вполнѣ убѣжденъ, что она сама вѣритъ въ то, что говоритъ. Всо происшествіе было слишкомъ хорошо и слишкомъ тепло разсказано, — такъ не лгутъ. И я сталъ думать, что во всей этой исторіи была доля правды, напримѣръ, то, что у ней дѣйствительно былъ ребенокъ. Она, быть можетъ, во время болѣзни была слишкомъ слаба, чтобы отдать себѣ ясный отчетъ въ томъ, что ребенокъ дѣйствительно умеръ, и среди лихорадочнаго бреда у нея возникло фантастическое предположеніе, что его убили. Поэтому я спросилъ:
— Здѣсь ли похороненъ ребенокъ?
— Нѣтъ, его похоронили тамъ, гдѣ я лежала больной.
— А, значитъ, это все же былъ вашъ ребенокъ?
На это она ничего не возразила, а только искоса поглядѣла на меня, и въ ея взглядѣ выразился испугъ и недовѣріе.
— Само собой понятно, что я вамъ помогу, по мѣрѣ силъ, — сказалъ я совершенно спокойно. — Когда вы хотите ѣхать?
— Завтра! — отвѣтила она съ большой живостью, — охотнѣе всего завтра.
— Хорошо, ѣдемъ завтра!
И мы уговорились встрѣтиться на другой день на вокзалѣ въ семь часовъ вечера, — около этого времени отходилъ поѣздъ, съ которымъ намъ слѣдовало ѣхать.
* * *Я ждалъ у вокзала въ назначенный часъ, твердо рѣшивъ сдержать свое обѣщаніе. Пробило семь, — ея не было. Поѣздъ отошелъ, а я все стоялъ и ждалъ. Я ждалъ до восьми часовъ, но ея нигдѣ не было видно. Наконецъ, когда я собирался уходить, я замѣтилъ ее. Она не шла, а бѣжала, прямо направляясь ко мнѣ. И хотя насъ могли слышать всѣ окружающіе, она, не здороваясь, громко и отчетливо произнесла:
— Вы, вѣдь, догадались, что я вамъ вчера сказала неправду? Вы поняли, что это была только шутка?
— Ну, понятно! — возразилъ я, втайнѣ стыдясь за нее, — я такъ это и принялъ.
— Да, не правда ли? — сказала она, — но вы могли принять за правду и тогда… да смилуется надо мной Господь Богъ.
— Почему же Богъ долженъ смиловаться надъ вами?
— Нѣтъ, нѣтъ, уйдемъ отсюда, — попросила она и потянула меня за руку. — И не будемъ больше ни слова говорить обо всемъ этомъ! Пожалуйста, будьте такъ добры! — добавила она умоляющимъ тономъ.
— Какъ вамъ угодно, я на все согласенъ! — отвѣтилъ я.
Мы отправились вверхъ по Розенкранлгатенъ, по направленію къ Тиволи, перешли Драменевегскую дорогу и вошли въ паркъ. Она вела меня. Мы вновь усѣлись на вчерашнюю скамейку и принядась говорить о самыхъ незначительныхъ вещахъ. Она, но своему обыкновенію, перескакивала въ разговорѣ съ предмета на предметъ, но была очень оживлена и весела. Она по временамъ даже смѣялась и напѣвала про себя какую-то пѣсенку.
Въ десять часовъ она поднялась со скамьи и попросила проводить ее. Я предложилъ, шутя, итти подъ-руку. Она взглянула на меня.
— Я не должна этого дѣлать! — сказала она рѣшительно.
Мы опять подошли къ Тиволи и стали издали прислушиваться къ музыкѣ. Тотъ же велосипедистъ катался по проволокѣ на своемъ велосипедѣ. Моя дама сперва какъ будто боялась и все схватывала меня за рукавъ, точно ей самой грозила опасность слетѣть внизъ. Но затѣмъ къ ней вернулась ея веселость.
— А что если онъ слетитъ и свалится прямо въ пивную кружку тамъ на столѣ? — И она смѣялась до слезъ надъ этимъ предположеніемъ. Все въ томъ же веселомъ настроеніи пошли мы обратно домой. Она напѣвала какую-то мелодію. Въ темной уличкѣ, передъ небольшимъ домикомъ съ наружной желѣзной лѣсенкой, она вдругъ остановилась и съ ужасомъ уставилась на какой-то предметъ. Я также остановился, удивленный. Она указала на нижнюю ступеньку лѣстницы и пробормотала хриплымъ голосомъ:
— Такой точно величины былъ маленькій гробъ!
Но тутъ я уже дѣйствительно разсердился. Я пожалъ плечами и сказалъ:
— Такъ сказка, значитъ, опять начинается снова?
Она взглянула на меня. И медленно, совсѣмъ медленно ея глаза стали наполняться слезами. При свѣтѣ, падавшемъ на улицу изъ освѣщеннаго окна нижняго этажа, я видѣлъ, какъ дрожали ея губы. Она робко сложила руки и, сдѣлавъ шагъ ко мнѣ, прошецтала:
— Милый, дорогой, будьте же вы снисходительны ко мнѣ!
— Ну, конечно, — отвѣтилъ я, и мы пошли дальше.
Когда мы дошли до ея дома, она пожелала мнѣ покойной ночи и еще разъ пожала мнѣ руку.
* * *Прошло нѣсколько недѣль, въ теченіе которыхъ я ничего не слыхалъ объ этой странной особѣ. Я злился на себя за свое легковѣріе и все больше и больше приходилъ къ убѣжденію, что она, дѣйствительно, только подшутила надо мной. Хорошо, — думалъ я про себя, — ну такъ пусть ее чортъ поберетъ!
Затѣмъ, сижу я какъ-то вечеромъ и смотрю пьесу Ибсена: "Союзъ молодежи". Во второмъ актѣ мной внезапно овладѣло какое-то безпокойство, что-то извнѣ дѣйствовало на мои нервы. Я ощутилъ то же непріятное чувство, какъ тогда въ Тиволи, во время концерта "Парижскаго хора пѣвцовъ". Я быстро обернулся. Такъ и есть: въ партерѣ сидѣла та же дама и не спускала съ меня своего загадочнаго взора.
Я вертѣлся, нагибался, просто извивался на своемъ стулѣ, напрягалъ все мое вниманіе на то, что происходило на сценѣ, и все же въ теченіе всего вечера испытывалъ непріятное ощущеніе, какъ будто меня пронизывали эти никогда не мигающіе глаза.
Въ концѣ концовъ, я не вытерпѣлъ, всталъ и ушелъ, не досидѣвъ до конца пьесы.
* * *Я уѣхалъ изъ этого города на нѣсколько мѣсяцевъ. Когда я вернулся, дама изъ Тиволи совершенно испарилась изъ моей памяти. Я ни разу за все время не вспомнилъ о ней. Она такъ же быстро исчезла изъ моей головы, какъ внезапно появилась тогда передо мной. Въ одинъ изъ послѣднихъ зимнихъ туманныхъ вечеровъ я прогуливался взадъ и вдередъ по Торфгатенъ. Я наблюдалъ, какъ въ туманѣ люди обгоняли другъ друга. Такъ прошло, быть можетъ, съ четверть часа, а затѣмъ я рѣшилъ про себя, что пройдусь еще разъ вверхъ по улицѣ и потомъ отправлюсь домой.
Было около одиннадцати часовъ.
Итакъ, я еще разъ пошелъ вверхъ по улицѣ. При свѣтѣ ближайшаго фонаря я вдругъ замѣтилъ идущую мнѣ навстрѣчу фигуру. Я сдѣлалъ нѣсколько шаговъ въ сторону, но фигура прямо направлялась на меня. Тогда я быстро повернулъ влѣво, чтобы избѣжать столкновенія, — и увидалъ пару глазъ, пристально устремленныхъ на меня.
— Дама изъ Тиволи! — прошепталъ я.
Она продолжала итти прямо на меня, все съ тѣмъ же неподвижнымъ взглядомъ, ея лицо какъ-то странно подергивалось, и одна рука была засунута въ муфту. Она остановилась и поглядѣла съ минуту на меня.
— Это былъ мой ребенокъ! — проговорила она съ особеннымъ удареніемъ, повернулась и скрылась въ туманѣ.
1905
