Андрей Упит - Счастье в несчастье
«Трущоба, достойная пера Диккенса», — подумал мистер Брайтинг.
Квартира его даже удивила. Две комнаты, а за низкой дверью, видимо, кухонька. Обстановка нищенская, но все блещет чистотой. На маленьких, в четыре стекла, окошках полотняные занавески. Несколько цветочных горшков… Столики накрыты скатерками, на старой продавленной кушетке — ни пылинки.
Человечка уложили на кушетку. Пока его несли по лестнице, встряхивая на каждом шагу, он громко стонал. А теперь лежал тихо, закрыв глаза, стиснув зубы. Хмель, видимо, выветрился из головы, и он очень страдал.
Вошедшая вместе с остальными жена сапожника подала ему пить, подложила под голову какую-то одежку и торопливо вышла — видно, ей не терпелось поговорить с соседками о случившемся. Шофер уехал за врачом.
Мистер Брайтинг, не снимая пальто и цилиндра, прохаживался по комнате. Давешнего умиления как не бывало, он уже начал раскаиваться в том, что ввязался в эту историю. Его ли это дело! Еще в конце концов окажешься скомпрометированным. Нет, никогда не надо слишком поддаваться сентиментальному настроению…
Расхаживая по комнате, он увидел за полуотворенной дверью спинку кровати. Будто ненароком толкнул дверь ногой, она отворилась пошире. Вторая комната была поменьше, но гораздо уютнее. В глубине стояла кровать — простая железная кровать, купленная, вероятно, у торговца подержанной мебелью. Старенькое бумажное одеяло, у изголовья три белоснежных подушки, положенных одна на другую. Письменный столик с надломленной ножкой, этажерка. Книг немного, но расставлены они аккуратно, и, видимо, их много раз перечитывали.
От нечего делать мистер Брайтинг заинтересовался. Оглянулся на лежащего. Глаза у него были открыты — должно быть, боль немного утихла. Мистер Брайтинг шагнул к кушетке.
— Кажется, вашей жены нет дома?
— У меня ее совсем нет, мистер. Шестой уж год…
Мистер Брайтинг опять заглянул в дверь.
— Значит, вы снимаете комнату. Ага, понимаю: ваша хозяйка вдова, владелица мелочной лавки, что под вами, внизу…
Какое-то подобие улыбки скользнуло по лицу человечка.
— Нет, мистер, это моя квартира. В другой комнате живет дочь. Во время войны я работал в мастерской по изготовлению патронных ящиков. Теперь вот больше года болтаюсь без дела. А тут еще вдобавок ко всем бедам… Эх! — Он смешно нахмурил лоб, почесал в затылке и вдруг поморщился. Вероятно, пошевельнулся, и нога опять заболела.
Мистер Брайтинг оживился. Дочь. Какова же дочь у этого человечка? Значит, даже у таких могут быть дочери… Это открытие рассмешило его.
Он вошел в соседнюю комнату. Кровать с тремя подушками… Как это наивно и в то же время романтично. Взял с этажерки несколько томиков. Сентиментальная беллетристика в дешевых изданиях. Книги, видно, читаны-перечитаны, но обращаются с ними бережно. «Романтично, романтично», — бормотал мистер Брайтинг. Все это как-то гармонировало с его сегодняшними приключениями и настроением.
Вдруг мистер Брайтинг нагнулся и взял со средней полки фотографию. Девушка в белом платье — видимо, снялась сразу после конфирмации, как это водится у протестантов. В руках книга псалмов, вид торжественный, серьезный. Мистер Брайтинг всмотрелся в ее лицо, откинул голову, отвел руку с фотографией подальше, потом опять поднес к глазам. «Хм… Не может быть…»
С фотографией в руке он вышел из комнаты.
Человечек взглянул на мистера Брайтинга, сразу понял застывший в его глазах вопрос и кивнул головой.
— Да, это она. Моя Амалия…
— Скажите, а почему она так…
И это он понял с полуслова.
— Видите ли, мистер, мы протестанты. Жена у меня была немка. Я одно время служил курьером нашего консульства в Гамбурге. Там мы с ней познакомились и поженились.
Мистер Брайтинг снова углубился в созерцание фотографии.
— Хм… Удивительно. Сейчас ей лет под тридцать?
— Нет… что вы, мистер! Двадцать второй год. Жена моя умерла через неделю после ее конфирмации. По правде говоря, я с того времени и начал… кое-когда… не то чтобы часто…
— И теперь она содержит и себя и вас… Н-да, с таким личиком это не так уж трудно. Скажем, в каком-нибудь цветочном магазине или модисткой. А если есть еще и любовник, — скажем, буфетчик из солидного ресторана…
— Что вы, мистер, она не из таких! Это верно, она меня кормит. Ну, кто я? Старый пропойца, никчемный человек, камень на шее… Во время войны она служила конторщицей в той же ящичной мастерской. Теперь работает в прачечной Зелигсона, на штопке тонкого белья… Кто я? Старый пропойца, никчемный человек… Что мне теперь сказать ей, как мне ей показаться…
В глазах у него стояли слезы.
Но мистера Брайтинга это не интересовало. Он бодро расхаживал взад-вперед по комнате, поглядывая то в окошко, то на фотографию. К нему вновь вернулось приятное настроение.
«Протестантка… Двадцать два года… Книга псалмов и сентиментальные романы… Кровать с тремя подушками… Романтично!» — Все это возбуждающе действовало на его изощренные чувства… Почти как стакан вина к устрицам…
— В котором часу она возвращается домой?.. Ну, ваша Амалия?
— После пяти. Правда, по дороге она заходит в лавки купить что-нибудь на ужин.
Мистер Брайтинг вспомнил о чем-то и посмотрел на часы. Без пяти минут четыре. Из конторы, значит, все ушли. В конце-то концов проконтролировать какую-то регистраторшу мог бы и управляющий. Что-что, а это можно доверить и ему.
Он прошелся еще раза два по комнате. Опять стал смотреть на фотографию, то поднося к глазам, то отставляя подальше.
Право, какая неожиданность! Он раньше не замечал в себе такого мальчишеского легкомыслия. Это, верно, от шампанского. А быть может, оттого, что в нем еще сохранилась юношеская свежесть чувств. Романтика…
Мистер Брайтинг внутренне улыбнулся. За окном послышался рокот автомобильного мотора. Он положил фотографию на стол.
— Вот что, дружок. Сейчас приедет врач. Умелая перевязка, какие-нибудь лекарства… А это вам на бульон — только не благодарить, никаких благодарностей, дружок! Как-никак мы со своим автомобилем тоже немного виноваты в этом несчастье.
Он положил монету на фотографию и стал застегивать пальто. Оставаться здесь, пока врач будет потрошить его, — нет уж, спасибо. Этого от него нельзя требовать.
— Вы только лежите спокойно. Травма, надеюсь, не особенно серьезная. Врач сообщит мне потом по телефону… А завтра я снова загляну.
Человечек растрогался, даже слезы выступили у него на глазах. На лестнице уже раздавались шаги, и мистер Брайтинг поспешил выйти.
— Так-то, дружок. Передайте привет Амалии. Я еще заеду.
И мистер Брайтинг приехал снова. Около шести машина остановилась перед домом. На этот рая вышел не сапожник, а его жена. Здороваясь, она присела и побежала вперед, вытирая на ходу передником перила лестницы, которые сегодня, будто в честь важного посетителя, были грязнее, чем обычно. Отогнав прочь назойливых ребятишек, она отворила дверь перед мистером Брайтингом и снова присела.
Он приветливо кивнул ей.
— Ну, как поживает мой протеже?
Разумеется, мистер Брайтинг не счел нужным выслушивать ее ответ. Он вошел в комнату упругой походкой, расстегивая пальто так, чтобы был виден его новый костюм и часовая цепочка с брелоком, усыпанным бриллиантами.
Больного, оказалось, перенесли в маленькую комнату, а кровать с тремя подушками, письменный столик и этажерка с книгами стояли в первой. Человечек лежал на кушетке, совсем осунувшийся, серый. Он не спал и, как показалось мистеру Брайтингу, не проявил при виде его никаких признаков радости или интереса.
Жена сапожника отодвинула стул от изголовья кушетки ближе к окну.
В комнате стоял неприятный запах лекарств, воздух был спертый, тяжелый. Мистер Брайтинг, как приличествует посетителю, обвел взглядом обе комнатки, задержавшись на низенькой двери, за которой должна была находиться кухня, прислушался и словно бы остался чем-то недоволен. Жена сапожника отошла к изножью кушетки, больной часто заморгал глазами.
Мистер Брайтинг нехотя улыбнулся.
— Как вы поживаете, дружок?
Человечек сморщил лицо.
— Плохо, мистер. Врач говорит, получился разрыв… каких-то сухожилий… Днем еще ничего, а ночью одно мученье. Да еще когда он начинает промывать да перевязывать…
Он застонал так, словно перед ним был сам врач, который собирался мучить его. Но мистер Брайтинг толком даже не расслышал его жалоб.
— Что, что, дружок? Ну, ничего, придется вам некоторое время полежать. Какие-нибудь лекарства, с утра чашка бульона… А почему у вас дверь на площадку всегда отперта и там весь день шумят дети?
— Мне это не мешает. Мы люди привычные. И днем я все равно не сплю.
— Но ведь к вам каждую минуту может войти посторонний человек, а вы даже не в состоянии подняться. Еще украдут что-нибудь. И потом — вас тревожат, а это вредно для больной ноги.
