Фрэнк Йерби - Судьбы наших детей
Все чаще стали попадаться дома — через каждые две-три сотни ярдов, а не миль, как раньше.
Паровоз мало-помалу сбавлял ход, устало запыхтев на повороте. Впереди, наискосок, Вилли увидел родной город, весь как на ладони, — несколько десятков зданий вокруг памятника неизвестному солдату Конфедерации, поделенные на две половины единственной мощеной улицей. Зной, точно гигантской рукою, придавил город и размазал его по рыжей земле.
Поезд, скрипнув тормозами, остановился. Вилли Джексон осторожно, перенеся всю тяжесть тела на правую ногу и стараясь не задеть левой платформу, соскочил с подножки. Больше с поезда никто не сошел.
Зной ударил ему в лицо. Солнечные лучи тут же выжали на лбу крупные капли пота, и его темное лицо заблестело. Он стоял на самом солнцепеке, солнце высветлило ряд узеньких орденских лент на его солдатском френче. Одна ленточка была пурпурная с белыми краями; вторая — желтая с тремя тонкими полосками посредине (красной, белой и голубой) и двумя (красной и белой) по краям; третья — красная с тремя белыми полосами. И хотя воротник мундира был расстегнут, да и сам мундир давно выгорел и выцвел, Вилли все еще держался прямо — грудь слегка вперед, живот подтянут.
Чуть припадая на негнущуюся левую ногу, сержант двинулся через улицу к памятнику. Белые горожане, что, как всегда, рассиживались на низких чугунных скамейках вокруг памятника, с любопытством поглядывали на него. А он упорно шагал вперед, до тех пор пока не очутился в тени высокого постамента. Он глянул вверх на статую неизвестного солдата: тот стоял с ранцем за плечами и мушкетом с небольшим трехгранным штыком в руках, готовый драться врукопашную. На цоколе была высечена надпись. Вилли медленно, по складам прочел:
Сколь чист народа порыв мятежный,
Столь незапятнан тот, кто пал в бою.
Сержант Вилли Джексон не двигался с места, словно стараясь запомнить каждое слово.
Один из зевак-белых вытащил изо рта щепку и усмехнулся. Потом легонько подтолкнул локтем соседа.
— Ну и про что там говорится, мальчик? — бросил он Джексону.
Сержант глядел мимо него на пыльные немощеные улицы, тянувшиеся по обеим сторонам памятника.
— Я тебя, мальчик, спрашиваю. — Голос белого был неестественно спокоен.
— Вы это мне? — мягко спросил Вилли.
— Черт возьми, ты что, оглох? Ясно, что тебе!
— Вы сказали «мальчик», — возразил сержант. — Я не догадался, что это вы ко мне так обращаетесь.
— А к кому же еще я могу так обращаться, а, черномазый? — нагло заявил белый.
— Не знаю, — ответил Вилли. — Я не вижу вокруг никаких мальчиков.
Двое белых поднялись со скамейки.
— Ты ничего, черномазый, не забыл? — спросил один из них, шагнув к Вилли.
— Да нет, вроде ничего.
— Разве тебя никогда не учили говорить белому «сэр»?
— Верно, когда-то меня этому учили, — сказал Вилли.
— И что же?
— Да ничего, — ответил спокойно Вилли. — Просто ничего. И советую вам держаться от меня подальше, белый человек.
— Ниггер, да ты знаешь ли, где находишься?
— Конечно, знаю, — кивнул сержант. — А еще знаю, что вы способны убить меня. Но мне это все равно. Мне давно уже все равно. Так что держитесь от меня подальше, белый человек. Добром прошу.
Белые остановились в нерешительности. Вилли медленно пошел прямо на них. Вначале они стояли неподвижно, пристально глядя на него, но в последнюю минуту расступились, пропуская его. Он, хромая, пересек улицу и завернул в магазин стандартных цен.
— Зачем это я сюда зашел? — тихо проворчал он. — Мне же тут ничего не надо…
Он помедлил в замешательстве, потом решил: «Куплю-ка несколько открыток и пошлю ребятам в часть». Подойдя к витрине, он не спеша выбрал открытки — одну с новым зданием почты и еще две с мемориальным мостом и памятником конфедерату.
— Прямо как настоящий город, — пробормотал он, — ежели эту вот лошадь с глаз долой убрать.
Он заковылял к прилавку, держа в одной руке открытки, а в другой — двадцатипятипенсовик. Продавщица шагнула к нему с протянутой рукой, чтобы взять монету. Но тут в магазин вошла белая женщина, и продавщица, пройдя мимо Вилли, спросила ее, приветливо улыбаясь:
— Что вам угодно?
— Послушайте, барышня, — резко сказал Вилли. — Я первый пришел.
Продавщица и женщина обернулись к нему, разинув от удивления рот.
— Мои деньги такого же цвета, как и ее. — Вилли сунул открытки в карман, а затем нарочито небрежно швырнул деньги на прилавок и вышел из магазина.
— Впервые такое вижу! — выдавила из себя белая женщина.
Между тем у памятника уже собралась небольшая кучка людей. Сержант заметил, что в середине ее стояли те двое и о чем-то оживленно рассказывали. Затем они разом умолкли и глянули на него. Он не торопясь прошел, прихрамывая, квартал и свернул за угол.
На другом углу он свернул еще раз, и на следующем тоже. Потом замедлил шаг. Следом никто не шел.
Дома стали попадаться реже. Ни клочка тени кругом; деревьев здесь уже не было, и выжженная солнцем грунтовая дорога была покрыта слоем тончайшей пыли. Вилли продолжал свой путь, пот градом катился по его лицу, воротник промок. Наконец он свернул на вымощенный плитами проезд, ведущий к особняку — старинному дому, расположенному поодаль от дороги, среди сосен. Вилли поднялся на просторную веранду и позвонил.
Дверь ему открыл преклонного возраста негр. Он озадаченно взглянул на сержанта, сощурив от яркого света свои красные, с прожилками старческие глаза.
— Не узнаешь, дядюшка Бен? — спросил сержант.
— Вилли! — воскликнул старик. — Вот полковник-то обрадуется. Сейчас пойду доложу.
И старик торопливо засеменил в глубь дома. Вилли спокойно ждал.
Полковник вышел из кабинета и, протягивая руку, шагнул к сержанту.
— Вилли! Это ты, маленький проказник? Черт возьми! Да ты уж не маленький теперь, верно?
— Да, вырос я, — ответил сержант.
— Вижу! Вижу! Ну-ка пойдем на кухню, потолкуем.
Вилли двинулся следом за тощим, слегка сгорбленным стариком полковником. На кухне Марта, кухарка, взвизгнула от радости:
— Вилли! Боже мой, какой у тебя бравый вид! Садись! Полковник Боб, где вы его сыскали?
— Я свалился с луны, — пошутил Вилли.
— Сообрази ему поесть, Марта, — приказал полковник. — А я пока выведаю у него кое-какие военные новости.
Марта, сверкнув в радостной улыбке белыми зубами, мигом куда-то исчезла.
— Смотри-ка, сколько у тебя наград, Вилли! — воскликнул полковник. — За что ты их получил?
— Вот эта, пурпурная, — орден «Пурпурное сердце», — объяснил Вилли. — Его мне дали за мою ногу.
— Тяжелое ранение? — спросил полковник.
— Да, ручной гранатой. Пришлось отрезать. Теперь хожу на протезе.
— Разрази меня гром! А я и не заметил.
— Сейчас хорошие протезы делают. И, прежде чем выписать из госпиталя, учат ходить.
— А другие награды за что?
— Желтая — за Тихоокеанский фронт, а красная — это медаль «За отличную службу».
— Я был уверен, что ты ее заслужишь, — сказал полковник. — Ты всегда был примерным мальчиком, Вилли.
— Благодарю вас, — ответил сержант.
Вернулась Марта, принесла кофе и пирожное.
— Обед будет чуть попозже, — сказала она.
— Так ты, Вилли, уволен по чистой? — спросил полковник.
— Да.
— Отлично. Беру тебя на старое место. Мне как раз не хватает там человека.
— Прошу прощения, полковник Боб. Я здесь не останусь. Я уезжаю на Север.
— Что? Кто ж это тебя надоумил?
— Я не могу здесь остаться, полковник Боб. Я больше не подхожу для этого города.
— Север не место для черных, Вилли. Да эти проклятые янки голодом тебя уморят. А у нас о хорошем парне вроде тебя всегда позаботятся. Тут, когда б ты ни проголодался, смело стучи с черного хода в любой дом, и тебя накормят.
— Это верно, — согласился Вилли. — Накормят. Скажут, это, мол, Вилли, слуга полковника Боба, и угостят шикарным обедом. Потому-то я и должен отсюда уехать.
— Что-то ты непонятно говоришь, Вилли.
— Да нет, полковник Боб, все понятно. Я видел, как гибнут люди. Мои друзья. Я вырос не только телом, но и душой.
— Разве это мешает тебе остаться здесь?
С подносом, уставленным дымящимися паром тарелками, подошла Марта и стала у стола, глядя на Вилли. А он задумчиво смотрел мимо нее в дверной проем на улицу, туда, где большие сосны разбили, расплескали солнечный свет.
— Я слишком многое успел забыть, — медленно начал он. — Я забыл, как стоять и чесать затылок, как расшаркиваться и улыбаться, когда вовсе не хочется этого делать.
— Вилли!.. — воскликнула Марта. — Что ты говоришь? Неужто не понимаешь, что этак говорить нельзя?
Полковник Боб жестом велел ей замолчать.
