Александр Минчин - Факультет патологии
– А я ее знаю?
– Может быть, видел когда, но вряд ли, тебя ж почти никогда на занятиях не было. А она не очень заметная.
– Почему ж так быстро, Шур, а?
– Да в общежитии был, напился немного, то ли много, ну и полез с дури на нее, давно девочки не было. Потом жениться пришлось. Вроде неудобно.
Шурик – совсем тощий, тихий и улыбчивый, как он мог полезть на кого-то, к тому же живого… – я не представлял. Но раз он говорит, я ему верю.
– Но она-то тебя любит?
– Не знаю даже.
Я не стал допытываться. Или выяснять.
– Ну, за твою свадьбу или женитьбу. Как это там называется, – и кружки наши боками своими глухо чокнулись.
Мы резко отпили так, что на дне едва осталось. Я всегда все любил пить залпом, сразу. А Шурику без разницы было, он просто копировал меня. Поставил бы я кружку раньше, и он бы остановился, а так ему было скучно одному, останавливаться.
– Ты думаешь, ей прописка нужна? Они все хотят в Москве остаться…
– Не знаю, Сань. Она вроде неплохая девочка. А что ей нужно, это мне не понятно. Увидишь ее сам.
– Но она-то тебе нравится?
– Не знаю, раньше вроде нравилась, а сейчас как-то неясно.
– Ну, как же так можно, кто так женится?
– А почему нет, Сань, почему нельзя?
И вправду, подумал я, почему нельзя. Кто-то придумал глупые правила. А на самом деле – все можно. Возражать было нечего, и я взялся за вторую кружку пива. Шурик скопировал меня.
– Сань, а ты как был, чем занимался?
– Ты помнишь, научил меня, как делать и что сказать психдиспансерным акробатам. Ну, что голова не работает и так далее. Я сделал, как ты учил. Бросил я институт, кажется, когда с Натальей расстался. И уехал на север, чтобы деньги большие заработать, чтобы жизнь у меня была другая и не зависеть от отца. Да и тяжело было жить с ней в том же городе, ее не видя. Сначала собирался в Магадан, хорошо, одна добрая женщина завернула, помнишь, я тебе рассказывал, у нее библиотека большая, великолепная. Уехал вверх от Архангельска, по Двине.
Из Магадана, думаю, точно не вернулся б.
– Эх, Архангельск, милый город. Помню, как два мужика отделывали меня там в порту, за отцовские часы: им на водку не хватало.
– Шур, стою я на одном колене, почти падаю, кровь из двух ноздрей фонтаном брызжет, течет, – они еще трезвые были, когда меня встретили, злые, пить им хотелось. А когда у них пить хотят, то лучше сразу сдаваться, не сопротивляясь: в клочья разорвут. Поднял я что-то с земли, типа металлического бруса, заостренного, ну и ору, вернее, орать я не мог – кровь в глотку лила, капала… Но говорю: «Подходите, суки. Первого и уложу навсегда», – а в голове у меня уже плывет, мутится. Еще минута, и нет меня: Двина рядом, и под причал, чтобы следов не осталось. Порт, трудяги, – такое дело.
Шурик отпил пива быстро.
– Самый здоровый и двинулся на меня. Я на коленях стою, ничего не вижу. Темно глазам, они отделали. Восстал я, когда ему шаг оставался. И он его, на свою голову, делает. Шур, я размахиваюсь, а он руки вверх к голове поднимает, защищается, да я сообразил вовремя – убью ведь (брус железный и конец острый, как штык), – сдержался и как уделал его по яйцам, он аж волчком, с клекотом и воплем закрутился. И покатился. Друг его – бежать куда глаза глядят, куда попало.
– Шур, я видел, как люди волчком ходят, ты знаешь, где я вырос, – Кавказ, страшное место, но чтобы так вертелись, даже я не видел никогда. Первый раз ударил ногой, и думаю, последний. А что было делать, я б оттуда живой не вырвался, точно.
– А дальше что, Сань?
– Я не знал, куда побежал тот мужик, но знал, что вернется, вернутся, – город переполют, а меня найдут: они ж портовые были, знали, что я не местный. Сел на первый рейс, который летел до наших мест, оказалась Тула, и поручил свою душу грешному… ненавижу самолеты, не терплю. А уж из Тулы зайчиком на электричке добирался. До Москвы бы мне все равно на билет не хватило.
– А институт как же?
– Вернулся обратно, а меня уже на отчисление подали. Мама срочно прилетела, слезами, мольбами выбила мне задним числом академический. Твоя наука помогла, больше ничего не подходило. А потом – попал туда. Доигрался, вернее, переигрался.
– Ты что, правда, там был?..
– Да. Это не так страшно, как кажется.
Мы отпили пива. Шурик вздохнул глубоко, и непонятно было, что ему кажется. Или ему ничего не казалось, он тоже в психдиспансере на учете стоял…
– А как… Наталья? – Он посмотрел на меня.
Он знал все. Это была моя любовь на первом втором курсе. Я встречался с ней, забыв про все и вся на этой грешной, душной земле, и мир мне волшебным казался, а она божественной и сказочной. Такое, наверно, бывает раз в жизни у каждого. И мне очень жаль, у кого это не было. (Все эти муки, радости, чувства, страдания, горести и сладости, замирания и вздрагивания, взлеты и падения необходимо пережить, испытать хотя бы один раз, – тогда живешь, тогда не прозябаешь, а иначе жизнь – пуста.) Теперь я снова на втором курсе, но нет Натальи у меня.
И больше не будет… никогда.
– Живет как-то… Мы с ней дружим теперь. Иногда встречаемся, просто так, как друзья, и все повторяем, что мы – друзья.
– А ты к ней все по-прежнему…
И тут появилась эта пятерка и подошла к нам: две девочки и три мальчика.
– Привет, алкаши! – сказал тот, в голубой рубашке, имени которого я не знал. Она у него то голубая, то синяя была, меняющаяся.
Шурик улыбнулся, он вообще всем улыбался. (Такой человек.) Пятерка дружно ушла к ларьку.
– Он тебе не действует на нервы?
– Саш, пожалуйста, не надо.
Они принесли, наверно, кружек двадцать пива и поставили на стойку, где стояли почти пустые – Шурика и моя. Покупал парень без имени.
Он облокотился на стойку и долго посмотрел на меня:
– Моя фамилия, – сказал он четко и раздельно, – Юстинов, зовут меня Андрей. Можешь звать меня Андрюша.
Но там было больше понту, чем дела. Я это сразу почувствовал.
– В этом есть какая-то необходимость? – спросил я.
– Конечно, – строптовато заявил он; от слова «строптивый», кажется.
– Например?
– Мы же будем учиться на одном курсе. Сокурсники зовется.
– Мне это совсем неинтересно.
– Да ты чего, парень! – ухмыляется он.
– Послушай, мне не нравятся твои шутки, реплики и прочее. К тому же, как ты ко мне обращаешься: у меня имя есть…
– Саш, не надо, – попросил Шурик и улыбнулся просительно, он всегда улыбался. Даже кому не надо.
– Да ты че, парень! – сказал тот. – Драться, что ли, собрался, – и расхохотался, остальные поддержали. И превратили все в шутливые тона.
– Я тебя предупреждал, как надо ко мне обращаться, или вообще отвалить.
– Ты что, не из Москвы, что ли? – самортизировал он и вроде как вскользь улыбнулся.
– Нет.
– А откуда ты, позволь спросить?
– С Кавказа.
– А, ну у вас там все горячие, – и он посмеялся, сделав вид, что доброжелательно. – Много дрался-то, наверно?
– Как все, – ответил я. – Там вся жизнь – драка, – и успокоился.
– Ну, в Москве у нас немного по-другому.
– Догадываюсь, – улыбнулся шутке я.
– Ну тогда выпьем за знакомство и вливание двух новых членов в наш сплоченный коллектив. Надеюсь, мы уживемся. – Он глянул на меня.
Моя рука подняла наполовину кружку, Шурикина сделала то же самое. Так – этот парень отделался. А потом этого никогда не случалось. (Нужно сейчас сказать, на потом, что этот человек был на редкость изворотливый. Никогда не лез на рожон, а всегда подавлял словами, гонором, апломбом, нахватанными знаниями, забивая самомнением и всем тем, что доставалось ему от папы и его друзей, писателей. Он любил рассказывать такие истории, например: «Иду я сегодня по ЦДЛ, напеваю „Не верьте пехоте…“ и вдруг – бац! – натыкаюсь на Булата Шалвовича Окуджаву, они с отцом большие друзья. Ну, поговорили за жизнь, рассказал, что нового пишет».) Выпив, все стали разговаривать.
– Давайте, ребята, берите пиво, у вас кружки пустые, – предлагает он и смотрит на меня.
– Нет, спасибо, больше не хочется.
– Да, ладно. – Он подвинул мне и Шурику, не спрашивая. Я промолчал, а Шурик сказал «спасибо» и начал. Он никогда и ни от чего не отказывался.
Юстинов сам пил немного и все доливал только в свою кружку, не используя другую. Жирный Боб с лоснящимися волосами пил много. Стройная, изящная и вроде хрупкая девочка Ира вообще не пила ничего, только смотрела на меня во все глаза. Зато Ленка пила так, что могла всех нас вместе собрать и еще нам фору дать. Легко пила и профессионально. Мы стояли вокруг стойки, уставленной двадцатью кружками, полными пива, которых оставалось все меньше и меньше, и приобщались, познавая друг друга.
Я стоял, и мне вспоминались прошлый год и моя Наталья, у меня всегда, когда хоть чуточку выпью, – стоит Наталья перед глазами. Но не эта, с которой мы сейчас д р у з ь я, а та, другая, прошлая, которая была когда-то.
Шурик принялся уже за вторую кружку их пива. За стойкой витал какой-то умный разговор. Я не вслушивался.
