Александр Минчин - Факультет патологии
– Почему же ты не предохраняешься?
– Сначала я не знала, я ведь маленькая девочка, наивная была, потом таблеток достать не могла, а Юстинов говорил, что ничего страшного, не умрешь, еще аборт сделаешь – все бабы рождены для этого. Это правда, Саш?
– Как тебе сказать… – Мне стало почему-то ее жалко.
– Ты к своим девочкам тоже так относишься?
– Нет, они никогда не делали абортов от меня, я их предохраняю.
– А откуда ты знаешь как, я не могла ни узнать, ни понять, ведь у нас же никакой литературы нет. Все запрещено и запретно.
И правда, ужас, подумал я, кого волнуют женщины в этом государстве.
– У меня родители врачи, и все братья, и тети, и дяди, кроме меня. Да и читал я много в медицинских книгах у отца, интересно было. Вообще, гинекология когда-то моим коньком была.
– Вот, поэтому я и хотела с тобой… я правильно чувствовала. А ты мне расскажешь что-нибудь, научишь?
– Конечно. Мне тебя жалко, так нельзя. – И подумал – три «чистки» в ее возрасте.
– Это что. Когда я второй аборт делала, он бил меня ногами в живот и орал, чтобы я убиралась и не мешала, – ему надоела моя тошнота. Правда, деньги на врача дал.
– Почему же ты с ним встречаешься до сих пор?
– Не знаю, в нем что-то есть, да и вместе учимся. Ты же не хочешь со мной встречаться?
Мне было это не понятно. Что Боб, что она. Я пошутил:
– У тебя уже есть любимый.
– Да какой он любимый, так просто, никого другого больше нет…
Она затянулась, и что-то взрослое глянуло в ней, совсем не юное и не нежное, и мне почему-то показалось – воздастся ему и очень сильно. (Но даже я не представлял, как и – насколько. Тогда.) Прозвенел звонок, кончилась первая половина. Лекции обычно шли в две половины и с одним перерывом между ними. Называли их парами, и в день было по три пары, и в каждой паре я уже сказал, что было. Лекции (были еще и семинарские занятия) вели обычно профессора или доценты, иным не разрешалось. Многие из них написали книги и учебники, по которым мы учились либо частично занимались, изучая. Господи, какая тоска, и как можно вообще учебники писать – от них же серой, беспросветной, безнадежно убитой (в молодости) жизнью пахнет.
К Ире впорхнули ее подружки, и она сразу стала меня с ними знакомить, представляя:
– Вот, новый мальчик, будет с нами учиться. К нам подошла одна приятная девочка в голубом платье и представилась:
– Лиля Уланова.
Я назвал себя, и Ирка сразу затараторила:
– Лилька, представляешь, у него родители врачи, и он все знает о противозачаточных средствах. И всех гинекологических делах – сейчас он нам расскажет, обязательно (и она мечтательно закатила глаза)!
Я обалдел. «Лилька» присела с другой сторо-ны, они насели на меня, и я сдался. Вдвоем они выкурили пачку моих сигарет, безмолвствуя, отгоняли всех, кто приближался, не подпуская, говоря, что важный разговор, – и полтора часа я им рассказывал, как предохраняться. После этого мы перешли к позициям, и еще час разговор шел о постели и о том, как…
– Ну, ты даешь, – Лиля смотрела на меня с восхищением во все глаза, – откуда ты все знаешь?! – Ирка смотрела на меня, как на собственное открытие. И была горда.
Я не понимал, как этого можно не знать, хотя что-либо разузнать у нас действительно было трудно или невозможно. Всё скрывают.
– Вот бы мне такого, – помыслила она.
– Я ему уже предлагала, да он не хочет, – сказала Ира с огорчением.
Мне нравилось, как они разбирали, решая, меня.
– Как так не хочет? – казалось, обалдела Лилька.
– Ну, говорит, что ему учиться с нами и этого не надо.
– Что значит не хочет, – даже привстала Лиля, – да мы его сейчас быстро, поехали ко мне домой, Ирка!
Как будто я не присутствовал. Это мне нравилось еще больше.
– Ладно, Лиль, успокойся, – сказала Ира, – мы будем друзьями, да, Саш?
Она решала справедливо: если не ей, то и никому не должно достаться.
– Конечно, – улыбнувшись, ответил я.
– Ты в какую группу пойдешь, Саша? – спрашивают меня они. – Иди к нам, в пятую, а то у нас ни одного мальчика! Ладно?
– И того, другого мальчика тоже зови, – говорит Ирка.
– Тебе что, одного мало? Она загадочно улыбнулась.
– Пожалуйста…
– А где все остальные?
– Ты их имеешь в виду? – Да.
– В других группах. Я подумал.
– Тогда согласен, – сказал я.
– Ура! – закричала Ирка и поцеловала меня. Как своего.
– И я хочу, – сказала Лиля и сделала то же самое. – У-у, приятно-то как.
Вторая лекция приближалась к концу, и до конца оставалось немного.
– Девоньки, вы, конечно, ценители большие, но мне кажется, здесь не совсем подходящее место, чтобы этим заниматься. – Я повторялся. (Я, правда, никогда в институте не целовался. И не представлял, что такое возможно. Но то, что делали в этом институте, и особенно на этом курсе, то смешно было даже упоминать о каких-то поцелуях… Таких пустяках.) – Да подумаешь, мелочи какие! Это же просто шутки, игра!
Они сказали обе, сразу в два голоса. Их игры забавны, а забавы игривы, подумал я.
Позже в деканате меня записывают в пятую группу, в которой учится Ира.
– Ну как тебе учится на новом курсе, Саша? – спрашивает Зинаида, инспектор-секретарша.
– Прекрасно, Зинаида Витальевна, просто чудесно.
– Смотри учись только. А то маму твою было жалко, когда она здесь плакала.
Я выхожу, дверь сама закрывается. У нас на редкость человечный деканат. Я серьезно.
Немного позже, когда вечер опустился наземь, и замешалась в нем, как в объятиях, темнота, я иду по Плющихе; это моя любимейшая улица, здесь когда-то я начинал. То, что называется становиться мужчиной… И она была центром для меня, это была моя Москва – Плющиха. Вдруг сзади слышу:
– Эй, парень, на «Мускат» не хватает, подкинь, пожалуйста, – с ним еще двое.
Памятуя папины часы (в порту Архангельска), я отдаю им двадцать копеек, последние, оставшиеся в кармане. У меня нет сил сейчас драться и доказывать правоту и справедливость в этом мире. (К чему? Что это изменит, два новых шрама по бокам моего лица – мне достаточно и одного, большого, у самого подбородка.) И бороться против отрицательного. Мне хочется думать, я устал, я хочу идти, и чтобы никто не мешался.
Они, спасибкая, исчезают. Эх, Плющиха, Плющиха, через три года ты все та же.
Дверь открывает мне папа.
– Ну, сынок, как поучился? – Он идейный, но хороший у меня. Обычно я не люблю идейных, они все гнилые.
– Отлично, – говорю я.
Однако его это, видимо, не удовлетворяет: однозначность моего ответа.
– Садись кушать. Завтра опять занятия? Ему доставляет явное удовольствие говорить о моих занятиях. От одного разговора о которых – тошнит меня. Выворачивая!
– Да, и так еще четыре года! Представляешь, пап, во что ты меня вогнал!
Он улыбается.
Что такое наш институт, здание, в котором мы учимся?
Оно состоит из трех этажей, а в центре всего здания громадная пустота. Как бы выемка. Внизу на большой площадке стоит памятник Троцкому, а верх этой пустоты центра здания упирается в крышу, она вся – из прозрачных мозаик стекла сделана. Здание это было построено еще в конце прошлого века. И чем оно, кому только не служило! И пансион благородных девиц был, и Ленин, и гимназические курсы, и так далее. Ленин здесь со своей подружкой Крупской выступали. Они тогда еще молодые были и только целовалися. А вот, интересно, смогла бы Ирка с Лениным целоваться? А почему бы и нет, со мной же смогла. Хотя я и не Ленин. (Но ведь ей же хороший мужик нужен, она говорит. А от него не попадал никто никогда.) (Далее – оказывается: от него тоже попадали.) Но я отвлекся. Вечно я отвлекаюсь.
На первом этаже, полукругом вокруг площади, идут служебные и официальные заведения: ректорат, партком, комком, деканат нашего факультета, канцелярия, спецотдел (это милое заведение я позже опишу), два туалета, мои любимейшие места для времяпрепровождения; с другой стороны буфет и небольшая столовая. А также три больших аудитории, уходящих вверх на три этажа и дверями сходящие вниз, прямо к площади, где стоит фигура бесценного Троцкого, его памятника ей, – фигуре. О памятнике надо уточнить. В центре института, на площади, стоял памятник Ленину в обнимку с Троцким, однако институт не назвали им. Ленина – почему-то победил Троцкий.
На втором этаже находились кафедры литератур, библиотека и читальный зал, но не было туалета. На третьем – деканат исторического факультета (мы менялись сменами каждый год: кто с утра, кто с обеда) и кафедры русского языка – там тоже не было туалета. И каждый раз, это был ужас, приходилось бегать вниз с верхнего этажа на нижний, в туалет, – и я считал это безобразием, уму непостижимым упущением и просто возмущался. Но здание было построено в конце прошлого века, и в нем еще когда-то выступали Ленин, Крупск…, а, это уже говорил я.
Тогда туалетами мало пользовались…
В них не было необходимости такой, как сегодня. Другие потребности были.
