Арчибальд Кронин - Вычеркнутый из жизни
— К счастью, можно ведь получить дубликат. Надо только написать в Лондон, в Сомерсет-хауз.[1] Я сегодня же это сделаю.
Она жестом отклонила предложение сына. Теперь голос ее звучал уже спокойнее.
— Не твоя забота писать туда, Пол. — И, поймав его озадаченный взгляд, добавила: — Не будем волноваться из-за пустяков. У меня был сегодня не очень-то легкий день. А завтра я пошлю запрос о свидетельстве на бланке муниципалитета.
— Ты не забудешь?
— Пол!
— Извини, мама.
— Все будет в порядке, дорогой. — Дрожащая улыбка промелькнула на ее лице. — Теперь зажги газ. Я уберу со стола. Пора уже спать.
Глава II
Следующие два дня Пол был очень занят. Королевский университет закрывался на летние каникулы, и в связи с окончанием учебного года у Пола оказалось множество дел. По просьбе студентов ему предстояло выполнять роль аккомпаниатора на ежегодном выступлении студенческого хора. Уйму времени заняли розыски куда-то завалившейся библиотечной книги. В последнюю минуту оказалось, что надо еще сдавать «практическое занятие по химии», и Пол, как всегда, с волнением ждал результатов экзамена. Но когда списки были вывешены, выяснилось, что он занял отнюдь не последнее место. Пола любили в университете: он был хорошим студентом, приятным собеседником и отличным спортсменом. Впрочем, популярность его могла бы быть и большей, если бы кое-кто из студентов, особенно медики — публика вообще малоприятная, — не высмеивал его исподтишка за примерное поведение и не обзывал святошей, когда он отказывался принять участие даже в весьма невинных развлечениях.
Раз или два среди этой суеты Пол все же вспоминал недавнее объяснение с матерью; ее вид явно свидетельствовал о том, что она чем-то угнетена. Она нервничала, была бледнее обычного и то и дело погружалась в какую-то непонятную задумчивость. Правда, несмотря на властный от природы характер и суровые жизненные испытания, которые, казалось бы, должны были закалить ее, она частенько давала волю нервам. Помнится, в первые дни их жизни в Белфасте она вздрагивала и менялась в лице от каждого стука в дверь. Но это было совсем не похоже на то, что творилось с ней сейчас — словно тайная тревога неотступно преследовала ее. И в четверг, и в пятницу она после ужина ходила к пастору и самому давнему их другу Эммануэлу Флемингу, настоятелю церкви Меррион, и примерно через час возвращалась оттуда, несколько успокоенная, но измученная, с покрасневшими глазами, в которых застыл испуг.
В четверг утром Пол напрямик спросил ее, получила ли она ответ из Сомерсет-хауз. Она сказала:
— Нет.
Потом он несколько раз порывался расспросить ее подробнее, но привычка считаться с матерью и беспрекословно ее слушаться удерживала его. Ведь ничего плохого не могло быть, ровным счетом ничего. Однако странное поведение матери озадачивало его, и он пытался найти ему объяснение в прошлом. Но прошлое у Пола было такое простое и заурядное.
Первые пять лет своей жизни он провел на севере Англии, в Тайнкасле, где и родился. От этого периода в его памяти сохранились лишь смутные воспоминания о стуке клепальных молотков и пронзительном вое по утрам «гудилки», сзывавшей рабочих в доки. И он вспомнил отца — веселого, удивительно благодушного человека, который по воскресеньям брал сына за руку и отправлялся с ним в долину Джесмонд, где они пускали по пруду кораблики, сделанные из синей плотной бумаги. Когда сынишка уставал, отец садился с ним где-нибудь в тени на парковой скамейке и рисовал все, что попадалось на глаза, — людей, собак, лошадок, деревья, так что получались чудесные картинки, которые манили и разжигали детское воображение. А когда наступали будние дни, отец, возвращаясь вечером домой, неизменно приносил разноцветные фрукты из марципана; землянику на зеленых стебельках, желтые бананы, розовощекие персики, прелестные на вид и вкус, — все это изготовлялось кондитерской фирмой, где он служил коммивояжером.
Вскоре после того как был отпразднован день рождения Пола, семейство переехало в Уортли — большой город, расположенный в сердце Англии. От жизни там у Пола остались более серые и менее счастливые воспоминания: дым, дождь, толкотня на улицах, пламя, вылетающее из труб сталелитейных заводов, мрачные лица родителей и в завершение — отъезд отца по делам в Южную Америку. О, каким ударом была для мальчика потеря этого близкого веселого друга, с каким нетерпением он ждал его возвращения, а затем — словно в подтверждение предчувствий, теснившихся в детском сердце, — каким неописуемым горем была весть о том, что отец погиб в железнодорожной катастрофе под Буэнос-Айресом.
И вот печальный пилигрим, которому не было еще и шести лет, прибыл в Белфаст. Здесь, с помощью Эммануэла Флеминга, его мать поступила на работу в бухгалтерию городского отдела здравоохранения. Жалованье она получала маленькое, но все-таки это был постоянный источник существования, давший вдове возможность иметь крышу над головой и, проявляя чудеса экономии и самопожертвования, обучить сына и подготовить его к преподавательской деятельности. Пятнадцать лет она тянула эту лямку, и вот он стоит на пороге окончания университета.
Оглядываясь назад, Пол подумал, какого напряжения стоила матери жизнь, вынуждая ее ограничивать свое существование в Белфасте крайне узкими рамками. Ведь мать никуда не ходила, если не считать частых посещений церкви. У нее не было иных знакомых, кроме пастора Флеминга и его дочери Эллы. Миссис Бэрджес едва ли знала своих ближайших соседей. Из-за этого и Пол держался в университете обособленно, не проявляя общительности: ему всегда казалось, что мать неодобрительно относится к друзьям. Его это раздражало, однако он отлично сознавал, сколь многим обязан матери, да и вообще привык подчиняться ее требованиям, а потому терпел.
В прошлом он объяснял замкнутость матери ее чрезвычайной и воинственной религиозностью. Но видя, как она ведет себя сейчас, подумал, нет ли тут какой-то другой причины. И ему пришел на память один случай: год назад он удостоился приглашения участвовать в международном соревновании по регби между Ирландией и Англией. Казалось бы, ничто не могло больше польстить материнскому сердцу. Однако мать категорически запретила ему принять приглашение. Почему? Тогда он так и не смог найти ответ. А сейчас, казалось, он угадал причину. И в самом деле, весь ее образ жизни, это тщательно соблюдаемое уединение, это желание избегать каких-либо знакомств, эта боязнь общения, это страстное упование на Всевышнего — все (и сердце у него сжалось от таких мыслей) указывало на то, что человек, ведущий такую жизнь, скрывает какую-то тайну.
В субботу миссис Бэрджес работала только полдня и в два часа уже пришла домой. К этому времени Пол принял твердое решение поговорить с ней начистоту. Погода испортилась, шел дождь. Миссис Бэрджес, оставив зонтик в прихожей, вошла в гостиную, где сидел Пол и листал книжку. Ее вид испугал его: лицо у нее за эти дни стало совсем серым. Но держалась она спокойно.
— Ты завтракал, сынок?
— Я съел бутерброд в клубе. А ты?
— Эмма Флеминг угостила меня чашкой какао.
Он быстро вскинул на нее глаза.
— Ты опять была там?
Она устало опустилась на стул.
— Да, Пол. Я опять была там. Молилась Всевышнему и просила, чтобы он наставил меня.
Оба помолчали; затем Пол выпрямился и крепко сжал ручки кресла.
— Мама, так больше продолжаться не может. Что-то творится неладное. Скажи: ты получила наконец свидетельство?
— Нет, сынок. Не получила. Я даже и не писала туда.
— Но почему же?
— Потому что оно все время находилось у меня. Я солгала тебе. Оно и сейчас у меня — вот здесь, в сумочке.
Гнев Пола сразу остыл. Он в изумлении смотрел на мать, а она порылась в сумке, лежавшей на коленях, и вынула оттуда серовато-голубую, сложенную вчетверо бумагу.
— Долгие годы я скрывала это от тебя, Пол. Сначала думала, что не смогу — так мне было мучительно и трудно. Услышав шаги на лестнице, чей-то громкий голос на улице, начинала дрожать. «Вот сейчас он узнает все», — думала я. Но по мере того как шли годы и ты взрослел, мне начало казаться, что с Божьей помощью все удалось… И однако же Богу было угодно, чтобы все вышло наоборот. Я опасалась чего-то большого, серьезного, а вот ведь совсем ничтожный случай, такой пустяк, как преподавание в летней школе, — и мои труды пошли прахом. Может быть, все и так рано или поздно открылось бы. Во всяком случае, таково мнение пастора. Я просила его помочь мне оттянуть развязку. Но он сказал: «Нет». Сказал, что ты уже взрослый и должен знать правду.
С каждым словом волнение ее возрастало, и, хоть она и старалась держаться спокойно, из груди ее вырвался тяжкий стон. Рука, протягивавшая сыну свидетельство, дрожала. Словно во сне, Пол взял бумагу, взглянул на нее и сразу увидел, что там стоит другая, не его фамилия. Вместо «Пол Бэрджес» значилось: «Пол Мэфри».
