Чарльз Диккенс - Замогильные записки Пикквикского клуба
Озадачив своего сына этим аллегорическим вопросом, мистер Уэллер развязал бумажник и вынул оттуда грязный лист, исчерченный разнообразными каракулями в замечательном беспорядке.
— Вот он, Сэмми, этот документ, друг мой, — сказал мистер Уэллер, — я нашел его в маленькой черной чайнице на верхней полке, за стойкой, у буфета. Туда она, еще до замужества, обыкновенно прятала свои банковые билеты, Сэмми, и я подмечал несколько раз, как она вынимала их для надобностей по хозяйству. Бедняжка! Будь у нее все чайники наполнены одними только завещаниями, в доме не вышло бы никакого расстройства, потому что в последнее время она совсем перестала пить.
— О чем же говорится в этом документе? — спросил Самуэль.
— Да все о том же, о чем уж я толковал тебе, Сэмми. «Двести фунтов стерлингов оставляю моему возлюбленному пасынку Самуэлю, а всю прочую собственность, движимую и недвижимую, любезному моему супругу, Тони Уэллеру, которого я назначаю своим единственным душеприказчиком». Вот как!
— И больше ничего?
— Ничего больше. И так как все это дело касается только нас с тобой, друг мой, то эту грамотку, я полагаю, всего лучше зашвырнуть в огонь так, чтобы и след ее простыл.
— Что ты делаешь? — закричал Самуэль, выхватив бумагу из рук отца, который, в простоте душевной, принялся разгребать уголья, чтобы торжественно предать всесожжению завещание своей супруги. — Хороший ты душеприказчик, нечего сказать!
— A что?
— Как что! Ты должен явиться с этой бумагой в суд, старичина, и выполнить все по порядку, что там потребуют от тебя.
— Неужто!
— Я тебе говорю, — отвечал Самуэль, тщательно свернув документ и положив его в карман. — Надевай сейчас же свое лучшее праздничное платье и марш за мной. Времени терять не должно.
— Очень хорошо, Сэмми, времени терять не станем: чем скорее, тем лучше. Только заметь, мой друг; один только Пелль в состоянии нам обделать эту механику — никто, кроме Пелля.
— Мы к нему и пойдем, старичина. Скоро ли ты соберешься?
Мистер Уэллер подошел к маленькому зеркалу, стоявшему на окне, подвязал галстук и затем принялся напяливать на свое тучное тело разнообразные статьи верхнего туалета.
— Погоди минуточку, друг мой Сэмми, — сказал он, — старцы не так легко надевают свои жилетки, как ваша братия, ветреная молодежь. Доживешь до моих лет, сам узнаешь.
— Нет, уж я лучше останусь вовсе без жилета, чем соглашусь напяливать его по-твоему, старик.
— Ты так думаешь теперь, легкомысленная голова, — сказал мистер Уэллер с важностью маститого старца, — но вот если поживешь лет полсотни, да овдовеешь раза два, так авось запоешь другую песню. Дурь-то понемножку испарится из твоей головы, и ты на опыте узнаешь, что вдовство и премудрость идут рука об руку, Сэмми.
Выразив эту непреложную истину, бывшую плодом долговременных наблюдений, мистер Уэллер застегнул жилет от первой пуговицы до последней, надел свой парадный сюртук, почистил шляпу локтем и объявил, наконец, что он совсем готов.
— Только надобно тебе заметить, Сэмми, — сказал мистер Уэллер, когда они катились в кабриолете по лондонской дороге, — ум хорошо, два лучше, а четыре и того лучше. На всю эту собственность, пожалуй, чего доброго, могут разгореться ненасытные глаза этого доки; так поэтому не мешает нам взять с собой двух приятелей на всякий случай, тех самых, что тогда провожали тебя в тюрьму. При них я ничего не боюсь, потому что, видишь ты, они отлично знают толк в лошадях.
— Что ж из этого?
— A вот что: кто хорошо судит о лошадях, тот умеет судить обо всем на свете, и такого человека сам черт не проведет. Заметь это, сын мой Самуэль.
Такое мудрое умозаключение не допускало никаких противоречий, и Самуэль не возражал.
Пестролицый джентльмен и еще два жирные и толстые кучера, избранные, вероятно, за их необъятную премудрость, немедленно явились к услугам мистера Уэллера в харчевню на Португальской улице, откуда, с общего согласия, отправлен был посол в Коммерческий Банкротский Суд с поручением отыскать юридического доку, мистера Соломона Пелля.
Мистер Соломон Пелль, в ожидании заседания, присутствовал в Коммерческом Суде и угощал себя пеклеванным хлебом с колбасой. Получив приглашение в трактир, он засунул колбасу в карман между разными официальными документами и, перебежав через улицу с быстротой стрелы, очутился в общей зале трактирного заведения перед почтенными лицами представителей кучерского искусства.
— Джентльмены! — сказал мистер Пелль, скидая шляпу. — Желаю всем вам здравия и благополучия на многие лета. Я не намерен льстить вам, господа; но вы должны знать, что ни для кого, кроме вас, я не вышел бы сегодня из Суда.
— Разве вы очень заняты? — спросил Самуэль.
— Занят! Скажите лучше — завален делами по шею, по горло, как обыкновенно говаривал мне незабвенный друг мой, покойный лорд-канцлер, господа, когда он, после выслушания прошений, выходил из палаты лордов. Бедный товарищ! Если бы вы знали, как изнуряли его все эти труды! Мне уж не раз приходило в голову, что эти прошения совсем доконают его.
Здесь мистер Пелль, взволнованный грустными воспоминаниями, печально покачал головой и приостановился. Мистер Уэллер старший многозначительно подмигнул своему соседу и предложил вопрос относительно влияния, произведенного многотрудными занятиями на впечатлительную натуру благородного друга мистера Пелля.
— Да, джентльмены, эти занятия совсем расстроили его здоровье, и уж он никогда не мог оправиться, — сказал мистер Пелль. — Сердце, бывало, надрывалось, когда видишься с ним после парламентских заседаний. — «Пелль, друг мой, — говаривал он мне временами, — скажите, пожалуйста, какой дьявол помогает вам управляться с этой головоломной работой? Право, я не постигаю этого». — Признаться, друг мой, — обыкновенно отвечал я, — уж я и сам этого не понимаю. — «Пелль», — бывало, прибавлял он со вздохом, и при этом глаза его обращались на меня с некоторой завистью… то есть с дружеской завистью, вы понимаете, господа, и я, разумеется, ничего обидного не находил для себя в этом чувстве, — «Пелль, вы, право, можно сказать, восьмое чудо света». — Ох да! Это был прекраснейший человек, джентльмены, и вы бы полюбили его от всего сердца, если бы знали. — Стакан пуншу, моя милая.
Сделав это обращение к трактирной служанке, мистер Пелль вздохнул, посмотрел на свои сапоги, на потолок, и затем, когда принесли пунш, выпил его одним залпом.
— И то сказать, джентльмены, — продолжал мистер Пелль, придвинув своя стул к столу, — должностной человек не имеет права распространяться о собственных своих чувствах, когда требуют его помощи в какой-нибудь житейской нужде. Кстати, мистер Уэллер, сегодня я имел честь прочесть горестное известие о смерти вашей супруги. Какой ужасный случай! Умереть в пятьдесят два года!
Мистер Уэллер подтвердил, что это был действительно ужасный случай.
— Говорят, она была превосходнейшая женщина, мистер Уэллер, — сказал Пелль тоном соболезнования. — Светская дама, сэр.
— Да, вы не ошибаетесь, сэр, — отвечал мистер Уэллер старший, не любивший входить в подробности этого предмета. — Она была превосходная женщина, когда я познакомился с ней в первый раз. Тогда она была вдова, сэр.
— Ах, как это интересно! — сказал Пелль, озираясь кругом с грустной улыбкой. — И миссис Пелль тоже была вдова.
— Необыкновенный случай! — заметил пестролицый джентльмен.
— Странное стечение обстоятельств! — подтвердил мистер Пелль.
— Тут ничего нет странного, — брюзгливо заметил мистер Уэллер старший, — вдова, дело известное, скорей выйдет замуж, чем старая девка.
— И то дело, — подтвердил Пелль, — ваша правда, мистер Уэллер. Миссис Пелль была светская дама в полном смысле, с большими достоинствами, с огромным талантом: ее обращению и манерам удивлялся, можно сказать, весь наш квартал. Посмотрели бы вы, как она танцевала — ох, как танцевала! Было что-то, знаете, такое тонкое, осанистое, субтильное во всех ее движениях, и в то же время все это так просто, натурально, особенно в кадрили. Кстати, мистер Самуэль, высока ростом была ваша мачеха?
— Не совсем, — отвечал Самуэль.
— Миссис Пелль, господа, была дама высокая, стройная, блистательная, с благородной осанкой и величественным носом, созданным как будто для того, чтоб повелевать, джентльмены. Удивительно! Она меня очень любила… да, очень, и родня у нее знаменитая: брат ее матери, джентльмены, содержатель магазина гербовой бумаги, обанкротился на огромную сумму.
— Все это очень недурно, — сказал мистер Уэллер, начинавший чувствовать некоторое беспокойство в продолжение этой беседы, — только надобно нам обратиться к делу, за которым мы призвали вас, господин юрист.
Эти слова оказались истинной музыкой для ушей мистера Пелля. Уже начинал он думать с великим огорчением, что почтенные представители кучерского сословия пригласили его единственно затем, чтоб откушать с ними чашку чаю или выпить стакан грога; но теперь, к великому наслаждению, все эти сомнения рассеялись в одну минуту. Глаза юриста заблистали искрометным блеском; он облокотился на стол и сказал:
