Ханс Фаллада - Волк среди волков
Она спросила просто:
— И вы лечили бы нашу Виолету в здешней больнице?
— Если желаете, сударыня, я могу, конечно, время от времени заглядывать к ней, — сказал доктор, ничего не подозревая.
Для фрау Эвы все стало ясно: этот докторишка, жалкий служащий больничной кассы, почуял деньги. Он предостерегает насчет беды, чтобы иметь предлог для продолжительного, дорогостоящего лечения. Она встает:
— Итак, большое спасибо, доктор. Я подумаю о вашем предложении вместе с господином фон Праквицем. Если мы примем его, мы еще дадим вам знать.
Она стоит, вся — холодный отпор. Выше себя не прыгнешь. Обычно это очень разумная женщина, с ясной головой, но в данную минуту она дочь богача — и только. Она не доверяет всем, кто вынужден делать что-нибудь за деньги, ради куска хлеба. «Он просто хочет заработать», — достаточно этой глупой мыслишки, чтобы принять мудрый совет за низкое, корыстное дельце.
Наконец понял ее и старик доктор. Слабый румянец выступает на его впалых щеках, он беспомощно кланяется, он еще раз подходит к постели. Ничего больше он сделать не может. Он мог дать ей немного сна, но того, что наступит после сна, ему не дано предотвратить. Так оно и бывает на свете: тот, кто мог бы помочь, смотрит, связанный по рукам и ногам, как идут своим путем обреченные, несчастные, те, над кем нависла угроза. Он может только предостеречь. Но голос его замирает, заглушаемый смехом и смертельным криком, он стоит у дороги, и никто ему не внемлет…
— Нужна величайшая осторожность при пробуждении… — говорит он еще раз и уходит.
Беспокойно мечется фрау фон Праквиц по комнате взад и вперед, из угла в угол. Где же Ахим? Никаких известий о шофере Фингере. Скоро четыре, она уже почти час сидит в этом жалком номере гостиницы! Чтобы хоть что-нибудь сделать, она идет вниз, к телефону. Она не может говорить, как ей хотелось бы, телефон висит на стенке, на виду, но услышать спокойный, чуть-чуть замедленный голос Пагеля — уже облегчение…
Да, все пока в порядке. Машина контрольной комиссии давно уехала. Да, был разговор, подписать протокол он отказался, не уполномочен, мол, и все. Пришлось им ни с чем уехать. Кстати, вот еще что: это позабавит фрау фон Праквиц. Аманда Бакс, ну вы знаете, птичница, надавала пощечин Мейеру в присутствии следователей. Кричала: «Предатель!» Нет, ничего не случилось, никто из этих господ и пальцем не шевельнул в защиту Мейера. Да, замечательно, прямо-таки замечательно. В своем роде интересная личность эта Аманда, грубовата, но великолепна… А как чувствует себя фройляйн?.. Нехорошо? Как же это? Да, сделаю, распоряжусь протопить в ванной тоже. Не забуду. Нет, с девушками на этот раз никаких трудностей. Все женщины вернулись, промокшие до нитки, копали картофель — здесь у нас проливной дождь. Я выберу троих или четверых наиболее подходящих и вместе с ними лично приведу в порядок виллу…
Замечательный юноша. Почти улыбаясь, фрау фон Праквиц вешает телефонную трубку. Прежде чем подняться наверх, она заказывает кофе. Да, пожалуйста, в номер. А теперь — опять к Виолете. Но на лестнице ее охватывает, как и прежде, чувство страха, сердце бьется сильнее. Что с Виолетой? Она бежит; юбка хлопает по коленям, так она бежит.
Но в комнате никаких перемен, дочь лежит без движения, в глубоком сне.
Страх проходит, сменяется глухим отчаянием.
«Как будто сидишь возле покойницы», — вдруг мелькнула у нее мысль. И она вновь готовится долго и мучительно ждать.
Фрау Эва не знает, что сидеть возле покойницы еще не самое худшее.
8. КОНЕЦ ЛЕЙТЕНАНТА— Это еще что!.. — возмущенно вскрикивает лейтенант. — Вы ходите за мной по пятам! Арестовать меня, что ли, хотите?
— Не городите вздора, молодой человек, — спокойно отвечает толстяк. Как я могу вас арестовать? Ведь мы на нелегальном положении.
— Я уже не лейтенант, а молодой человек? — насмешливо спрашивает лейтенант. — Чего же вы от меня хотите?
— Хотелось бы, например, знать, что вам удалось здесь сделать?
— Об этом я доложу господину Рихтеру, — насмешливо говорит лейтенант. В точности, как было приказано.
— Я боялся, — возражает толстяк, — как бы вы не забыли. Вот и пошел за вами.
— Почему бы я забыл? Никогда еще я не забывал своих служебных обязанностей.
— Так уж мне подумалось, — говорит толстяк примирительно. — Дело в том, что нам стало известно, какой именно открыт склад оружия.
Он остановился, но только потому, что остановился лейтенант. Он поднимает свой холодный безжалостный взгляд на лейтенанта и прибавляет почти шепотом:
— Да, дружок, вы ведь сами знаете, уже там, у Рихтера, знали: ваш.
— Я не знал! — почти кричит лейтенант.
— Тихонько, тихонько, дружок, — говорит толстяк и кладет ему руку на плечо. Но не успокоительным жестом, а так, чтобы лейтенант почувствовал его бычью силу. — Спрашивается только, захотите ли вы рассказать, кто проболтался. Нет, нет, не возражайте, — заявляет он властно, — вы знаете его или ее, хотелось бы и нам разобраться в этом деле. На будущее, понимаете?
— Ничего не знаю, — упорно отрицает лейтенант.
— Бросьте! Бывший управляющий Мейер из Нейлоэ сидел в машине контрольной комиссии, он-то и выдал склад этим шпионам — это уже тоже известно. Не упрямьтесь, молодой человек. Не ради меня же вы должны рассказать, не мне это выгодно, а ради ваших бывших соратников, чтобы они еще раз не попали впросак.
Лейтенанта в дрожь бросает от того, что этот человек говорит о его «бывших соратниках», но он берет быка за рога, он упрямо заявляет:
— Я сказал, что жизнью отвечаю за склад. Если он в самом деле провалился, я сделаю как обещал.
— Дорогой мой, — улыбается толстяк, снова кладя ему руку на плечо, но уже спокойно, и все же лейтенант дрожит. — Дорогой мой, вам уж не на что надеяться, так или иначе вам капут. Вы играли комедию, вы лгали… Нет, дружок, вам — крышка…
Он смотрит на лейтенанта своим ледяным взглядом. Лейтенант шевелит белыми тонкими губами, но не может произнести ни слова.
— Нет, — повторяет толстяк, снимая руку. — Не о вас речь, о других. Мы хотим знать…
— Но ведь вы знаете все, — с трудом выговаривает лейтенант, — вы говорите, что Мейер сидел в автомобиле — значит, вам известен предатель!
— Есть какое-то связующее звено между вами и предателем, мы должны знать, кто это.
— Я не предатель! — кричит лейтенант.
— Разве я это сказал? — равнодушно спрашивает толстяк. — Думаете, будь вы предатель, я бы вас выпустил из квартиры Рихтера? Будь вы предатель, я пошел бы сюда за вами? Нет, вы просто мальчишка, ветрогон, но какой-то остаток чести у вас еще есть… Хотя это, должно быть, совсем особая честь — ведь вы же честью клялись, что склад цел и невредим, а знали уже, что он провалился.
— Я этого не знал, — с отчаянием говорит лейтенант.
— Вы трус и глупец. И слишком много занимаетесь своей особой. Не так уж важно, будете ли вы жить. Ну, наберитесь духу и скажите мне все, что знаете.
Он останавливается, он обращает на лейтенанта свой ледяной взгляд.
Лейтенант как будто задумывается, затем говорит:
— Подождите минутку, я зайду сюда.
Он входит в кабачок, возле которого они как раз остановились. Но толстяк не ждет, он идет за ним, он слышит слова лейтенанта:
— Послушайте-ка, хозяин, вот ваша куртка, она уже мне не нужна. Верните мне мое тряпье.
— Но ведь это не так спешно, господин лейтенант, как же вы пойдете в такой грязной куртке. Подождите, моя жена ее немножко почистит…
— Верните мне мое тряпье, — настаивает лейтенант.
И, переодеваясь, тихонько шепчет:
— Я бы на вашем месте не позволил сыну надеть ее завтра. Нет.
В глазах хозяина тупое удивление.
— Прощайте и спасибо, хозяин, — говорит лейтенант, выходя из трактира.
— Вечно комедия, — с неудовольствием говорит толстяк. — О куртке вы могли бы сейчас не хлопотать. Надо думать, что вы за свою жизнь не одну только куртку сгубили. Но каждому охота порисоваться, хотя бы и перед самим собой. Я еще не видел ни одного убийцы, который сказал бы, что он убил ради денег. У всех есть какой-нибудь благовидный предлог.
— Послушайте, — кричит лейтенант, — если уж вы бегаете за мной, заткните хоть глотку! Или…
— Или что? — угрожает толстяк, кладя руку на плечо лейтенанта и сжимая его. Он сжимает все сильнее и сильнее, вот-вот раздавит мускулы, вот-вот порвет жилы. Лейтенант стискивает зубы, чтобы не крикнуть.
— Я знаю, у вас в кармане брюк револьвер. А ну, попробуйте-ка вытащить его, если я этого не захочу.
Нет, лейтенант и не пытается, эта мертвая хватка убила в нем даже боевой задор, никогда его не покидавший.
Толстяк выпускает его руку, он равнодушно замечает:
— Между прочим, я не бегаю за вами, а веду вас.
