Ахим Арним - Немецкая романтическая повесть. Том II
Корнелий, не на шутку испугавшись ее угроз, решил изобразить еще большую ярость, чем на самом деле испытывал, поднял свою палочку и закричал:
— Несчастная, поплатишься ты у меня за это!
Брака еле удерживалась от смеха, глядя на его дурацкую физиономию разъяренного рогоносца; но Белла уже успела украдкой сбежать вниз по лестнице, а Корнелий, ударив по перилам, отступил в комнату и сказал:
— Я-таки хватил ее разика два, будет всю жизнь помнить!
Голем поцеловала его в награду за это и назвала своим милым муженьком, а он и не догадался, что выгнал прочь дивную Беллу ради глиняной куклы, ибо, увы! в свадебную ночь голем Белла раздавила по неведению оба его затылочных глаза, так как не подозревала, что у него на затылке — глаза. Такие беды часто имеют место при наличии каких-нибудь необычайных свойств; я вспоминаю одного оратора, отличавшегося необычайным одушевлением, который совершенно лишился этого свойства, после того как слушатели в виде опыта однажды облили его холодной водой в самый разгар его вдохновения.
Белла решила теперь искать приюта у эрцгерцога; она уже издали узнала его замок, который возвышался над всеми другими домами, и хотя сильно билось ее сердце, и дрожали колени, и язык почти отказывался ей служить, все-таки ей удалось объяснить привратнику, что ей необходимо говорить с эрцгерцогом. Старик-привратник был всецело предан старому Адриану, который тщательно оберегал невинность своего принца в интересах его здоровья и долголетия. Он проводил Беллу в одну из комнат, а сам, не говоря ни слова, пошел к Адриану и донес ему, что какая-то подозрительная девица спрашивает эрцгерцога. Адриан только что расположился поужинать жирным жареным петухом в своем рабочем кабинете, где любил вечерком закусить в одиночестве; гневно нахмурив брови, он приказал ввести девушку. Войдя, Белла сначала встревожилась отсутствием принца, но вид крепкого, почтенного Адриана очень успокоительно на нее подействовал. Она взглянула на него и могла только произнести: — Любопытно, любопытно!
Она увидела жаркое и, не в силах бороться с голодом, пододвинула стул к столу, села против Адриана, отрезала себе кусок и принялась есть с аппетитом человека, два дня ничего не бравшего в рот. Адриан покачал головой, повторил в свою очередь: — Любопытно, любопытно! — затем предложил ей вареных плодов в виде гарнира и налил стакан вина.
— Странная ты девушка! — продолжал Адриан; — скажи, когда ты родилась? Я бы хотел исследовать твой гороскоп.
— Ах, государь мой, — отвечала Белла, — я хорошенько сама не помню, слишком я была глупа в то время.
— Любопытно, любопытно! — сказал Адриан; — но как же звали твоего отца?
— Ах, бедный мой отец, — сказала Белла, — если бы он сам знал это!
— Любопытно, любопытно, — сказал Адриан; — ну, да мне нет дела до твоих тайн.
— Но скоро ли придет эрцгерцог? — спросила Белла.
— Любопытно, любопытно, — сказал Адриан, — ты, верно, хочешь, чтобы я провел тебя к нему; этого нельзя.
— О, батюшка, — стала улещивать его Белла, — ну, сделай это! Я должна поговорить с ним, проведи меня к нему, он наверное обрадуется, я ведь так его люблю.
— Странная девушка! — прошептал про себя Адриан; — она смотрит на меня как на любовного гонца; как знать, если я сведу с ней моего легкомысленного принца, не привяжется ли он к ней; вряд ля еще долго удастся держать его в стороне от женщин, и сколько их только и ждут, чтобы совратить его, а эта, повидимому, еще совсем юна и невинна.
Чтение древнеримских поэтов научило Адриана мудрой религии природы.
— Что ты там говоришь про себя, милый батюшка? — спросила Белла.
— Я тебя скоро отведу к эрцгерцогу, — сказал Адриан, — только подожди немного, а если устала, отдохни на моей постели и расскажи мне доверчиво, откуда ты; поверь, я сохраню это в тайне.
Белла почувствовала к нему полное доверие; она откровенно рассказала ему все о своей судьбе, одно только утаила — как она встретилась с принцем в Бёйке, объяснив, что потеряла старую Браку в толпе. Выслушав ее рассказ, Адриан погрузился в глубокое раздумье и занялся разными вычислениями, во время чего Белла заснула. Когда вычисления опять указали ему на какое-то замечательное предназначение Беллы, он подошел к ее постели, тихо склонился над ней и с изумлением стал смотреть на нее; странно вообще было ему видеть, как на его твердом аскетическом ложе спала девушка.
Наконец он услышал шум возвращения эрцгерцога, который был на ужине у графа Эгмонта; выждав несколько времени, он неприметно для Беллы покинул ее и направился в его спальню. Ценрио, удивленный его появлением, сделал ему знак ступать тихо, потому что принц вернулся очень утомленным и сразу же погрузился в глубокий сон. Адриан приблизился к постели, взглянул на светлорусые волосы принца, стянутые по обыкновению золотой сеткой, и отошел на цыпочках, делая рукой знак, призывающий к тишине. Ценрио еле сдерживал смех, кусал себе палец, хватался за живот и даже ногу поднял от восторга; рискованный обман удался, и Адриан принял чучело за настоящего эрцгерцога, который тем временем, упустив свою живую Беллу, напрасно искал любовных утех, которыми так щедро она его одарила, у этой безжизненной куклы, ее голема. Дело в том, что еще утром он при посредничестве Ценрио уговорил голема Беллу, которая, кроме любовных мечтаний настоящей Беллы, обладала также низменной еврейской душой, принять его у себя ночью, усыпив предварительно переданным ей сонным зельем своего корневого человечка. Брака также участвовала в заговоре и должна была занять ее место на постели, потому что малыш был настолько ревнив, что даже во сне держал все время ее за палец; любовные ласки его выражались единственно только в том, что он иногда целовал этот палец.
Эрцгерцог пробрался в дом, когда малыш, все еще упоенный своей второй Беллой, только-только стал засыпать; и ему пришлось долго ждать, пока голем Белла смогла, наконец, освободиться и выйти к нему; он сгорал от любопытства узнать, как все произошло, как она вышла замуж за господина Корнелия и как получилась голем Белла, которую он заказал сделать тому еврею, чтобы обмануть ее мужа. Голем Белла отвечала на все вопросы так естественно, что не возбудила в нем ни малейшего подозрения, что она-то сама и есть эта кукла, особенно же потому, что он не допускал возможности, чтобы какое-либо притворство способно было своей обманчивой внешностью обмануть его проницательное зрение. Она рассказала ему, что Корнелий, подозревая ее в связи с эрцгерцогом, сначала был очень зол на нее, а затем насильно заставил ее обвенчаться с ним в ближайшем селе, но она надеется, что любовь эрцгерцога вознаградит ее за это. Впрочем, таинственный час свидания не располагал к дальнейшим объяснениям; сам эрцгерцог легкомысленно прибегнул к колдовству, чтобы удовлетворить свои вожделения, и вот он же на этот раз стал его жертвой; в любви все должно быть благородно, и любой обман, подобно фальшивому камню в драгоценном кольце, может вызвать чувство недоверия; да разве эрцгерцог сам не обманул Беллу, овладев ею с помощью колдовства? Не только любовь, но и жажда мести за воображаемый обман заставила его так дико и несдержанно принести ее в жертву своей страсти.
Когда забрезжило утро, закаркали вороны, эти единственные певчие птицы больших городов, и Ценрио его разбудил, то он не мог понять, чего ему недоставало в его наслаждении; на сердце у него было печально и тяжело, не было того ликования, какое он испытал при расставании с Беллой в Бёйке; у него было даже такое ощущение, словно рядом с ним спало какое-то другое существо, и если бы она еще раньше не покинула ложа, то он наверное приподнял бы с чела ее темный локон и обнаружил бы на нем знак смерти. Он проклял эту ночь и поклялся никогда больше не возвращаться по этой дорожке, по которой прокрался он обратно в свой замок; тут только Ценрио рассказал ему, какой опасности он избежал и как Адриан чуть было не открыл его проделки.
Тем временем старый Адриан находился в еще худшем затруднении; не успел он покинуть набитую куклу эрцгерцога, как им овладели угрызения совести за потворство любовной связи эрцгерцога. И если бы он раньше не распорядился, чтобы привратник запер все двери и ворота замка, так как он уже выпроводил подозрительную девицу через заднюю дверь, то он без всякого сострадания выгнал бы Беллу. По всем корридорам стояла ночная стража, и он не избегнул бы злых сплетен, выпустив из своей комнаты какую-то девушку в такой поздний час; итак, ему пришлось смириться и предложить бедной, усталой Белле собственную постель на ночь, сам же он решил успокоиться на жестком ложе, дабы уберечь себя от всяких искушений. Но затруднения его возобновились, когда его непреодолимо потянуло к стакану воды, который Белла поставила у своей постели: то был единственный стакан воды, и жажда заставила его подняться на ноги и увидать Беллу, которая, разгоряченная крепким сном, лежала в пленительной позе, зарумянившись и быстро дыша. Никогда еще не приходилось ему созерцать такую красоту, и он сам не мог понять, почему так долго пьет свою воду и все никак не может отогнать одинокую муху, назойливо садящуюся на этого спящего ангела; наконец он весь проникся своеобразным религиозным чувством, которое до той поры лишь внешне было перенято его риторикой от римских поэтов. Сама Венера во плоти лежала перед ним; он тихо зашептал ей горациевы строки, и как знать, куда бы завела его эта изнеженная школьная мудрость, если бы, увлеченный ролью Адониса, он не увидел в зеркале своей тонзуры и седых волос. Он содрогнулся, ему представилось, будто он видит святого, который напился пьян перед смертью. Вздыхая, он улегся на свои жесткие доски, но не мог заснуть, ибо неотвязные мысли, то покаянные, то греховные, не покидали его; то придумывал он, как ему выйти из своего затруднительного положения, как избавиться от Беллы и в то, же время позаботиться о ней, то казалось ему, что он не может расстаться с ней. Блуждая взглядом по комнате, он увидел одежду мальчика, который долго прислуживал ему, но в конце концов был им прогнан за баловство; она показалась ему подходящей, чтобы в ней незаметно вывести девушку из замка.
