Мигель Делибес - Пять часов с Марио
X
«Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне»[28]. Послушай, Марио, ты знаешь, что мне всегда нравилось, когда ты называл меня: «Маленькая реакционерка»? Думаю, это из-за моих выходок, других оснований у тебя не было. Помню, что в юности Пако — он ведь ухаживал за мной — всегда говорил мне: «Малышка», — он это вечно твердил, как припев, и было время, когда Пако мне нравился, так и знай, — конечно, тогда я была девчонка и почти не замечала, что он и говорить-то не умеет, ведь семья Пако была немного… как бы это сказать? — ну, словом, то, что называется ремесленники, — а ведь черного кобеля не отмоешь добела, но так как у нас все это было в шутку, то я проводила с ним время и никогда не видела, чтобы человек был так влюблен, это сущая правда. Помню, когда мы сталкивались с вашей шайкой, а этот дикарь Армандо делал рога и мычал, Пако говорил: «Если выпустят еще одного быка Миуры[29], я брошусь на арену, малышка, только для того, чтобы ты знала, что такое мужество», — а Транси помирала со смеху, уж не знаю, что она нашла в Пако, но она всем предпочитала его, ну а если не его, так «стариков», только уж не тебя, — ты ей даром был не нужен, и довольно некстати пришла ей в голову мысль: «Прогони ты его, с таким кадыком он похож на пугало», — вот как, а в первое время, когда ты уходил, она целовала меня в губы, да так крепко, даже странно это было — ее поцелуи — походили на любовные — «Менчу, у тебя лихорадка, завтра ты должна посидеть дома», — уж не знаю, ревность это была или что еще, понимаешь? Откровенно говоря, Транси не повезло; может быть, у нее и были какие-то грешки — да и у кого их нет, — но у нее все-таки уйма достоинств, вот, например, ее слова о лихорадке, да еще в таком возрасте, — ведь внимательного отношения за деньги не купить. Уж не знаю, почему и как, но Пако Альварес поглощал все ее мысли, — она прямо помирала со смеху над ним и поправляла его, потому что Пако говорил «диаграмма» вместо «диафрагма» и «эскалатор» вместо «экскаватор», — все-то он путал, и Транси называла его Работяга (это между нами, конечно), но она не обижала его, а это меня удивляет, хотя, если хорошенько разобраться, это было еще не самое страшное; хуже всего было то, что в нем сказывался человек невоспитанный, и я даже не знаю, в чем это сказывалось — да во всем! — его нисколько не смущало, что он вел меня под руку с левой стороны, всегда он говорил «мамочка» — это в его-то годы! Но как мужчина Пако был очень неплох, а уж сейчас я и не говорю: загорелый, чуть поседевший, он стал похож на актера, но я, по-моему, всегда привлекала грубоватых мужчин — Элисео, Эваристо, Пако — такого плана. Вален говорит, что таким нравятся полные женщины, но я, не считая груди, которая всегда была у меня великовата, сроду не была толстой — правда ведь? А что делается сейчас, я уж и не говорю: надо видеть Элисео Сан-Хуана, — он на меня все глаза проглядел, так и знай, и, если я иду в голубом свитере — тут ему и конец: «Как ты хороша, как ты хороша, ты день ото дня хорошеешь», — плохо его дело, Марио, он мне проходу не дает, просто с ума спятил. И потом эта тяжелая челюсть, этот хриплый голос, широкие плечи — испугаться можно, честное слово, а вот, скажу я тебе, Пакито Альварес — это совсем другое дело, и я не хочу сказать, что он более тонкий человек, но — как бы это выразиться? — не такой властный, более вежливый, совсем другое дело, а уж глаза у него! — в жизни не видывала ничего подобного, даю тебе слово, — зеленые глаза встречаются редко, признайся, а у него были вроде кошачьих или как вода в бассейне. И он чуткий человек — уж я это заметила, — хоть он и был иногда грубоват и все такое, но природная вежливость всякий раз брала верх над его низким происхождением. А теперь полюбуйся на него — сеньор, настоящий сеньор, и я помню, в детстве, когда мы сходили с тротуара или ступали на тротуар, он всякий раз брал меня под руку, как бы по рассеянности, так, знаешь ли, небрежно, но женщине приятно сознавать, что мужчина не забывает о том, что она — слабый пол. Ну а сейчас я расскажу тебе, о чем до сих пор не рассказывала: в один прекрасный день — это было недели две тому назад, второго марта, чтобы быть точной, — Пако подвез меня к центру на своем «тибуроне», огромном автомобиле, даже представить себе такой трудно; я стояла в очереди на автобус, и вдруг — раз! — он резко затормозил, ну прямо как в кино, можешь мне поверить — подумать только! — я ведь тысячу лет не видала Пакито, и ты не поверишь, я покраснела и все такое, понимаешь, какая досада, ведь если я и выхожу из равновесия, так только когда чувствую, что кровь бросилась мне в лицо, а я ничего не могу с этим поделать. А его прямо узнать нельзя — что за голос, что за апломб, что за манеры! — другой Пако, уж я тебе говорю, Марио: «Тебе в центр?» — «Ну да!» — а что я могла ему ответить? — но я и с места не сдвинулась, ведь тут же, рядом со мной, стоял со своим мотокаром и следил за нами Кресенте — ну, понятно, чтобы не утратить навыка, — но Пако не смутился: «Я тебя подвезу», — и я влезла в автомобиль, даже не подумав, что делаю. Ну и автомобиль, Марио, — прямо мечта! Сказать по правде, у меня даже голова закружилась, но выбоин я не замечала, да и потом Пако ведет так уверенно, как будто в жизни своей ничем другим не занимался, а я как дура — сердце тук-тук-тук, и так все время: не из-за чего-то, а только из-за того, что я сижу в автомобиле с другим мужчиной, а не с тобой; ну что правда, то правда, Пако теперь совсем другой человек — как он выражается, Марио! — говорит он мало, но правильно, вполголоса, не гримасничает ни с того ни с сего, говорит, как и все порядочные люди. Везет же мужчинам, как я говорю, — с годами вы только выигрываете, и кто не хорош в двадцать лет, тому остается лишь подождать еще двадцать; вот тебе Пако — говорит как по книге читает, стал куда более мужественным, а в детстве был такой беленький, и, по-моему, он был немного похож на младенца Иисуса, нежный был, что ли, не знаю, а теперь вот за версту видно, что он умеет жить; «Для тебя время точно остановилось, малышка, ты все такая же, как тогда, когда мы гуляли по Асера», — вот видишь! — а я: «Какие глупости!» — ну что еще я могла ему сказать? — ведь мы не разговаривали двадцать пять лет, прямо серебряная свадьба, представь себе, я ведь тогда совсем была девочкой, и тут я говорю, чтобы переменить разговор: «Какой потрясающий автомобиль!» — а он сказал, что он еще лучше оттого, что в нем еду я, — пошлый комплимент, скажешь ты, а ведь я была ужасно одета, не готова к встрече с ним, понятное дело, и все же внимание всегда приятно. И как только мы замолчали, он стал на меня смотреть украдкой, потихоньку… не скажу тебе, что он смотрел как завоеватель, но — глядь! — дает круг, чтобы подвести меня к Пласа, а я и не пикну, — как будто ничего не понимаю, хотя мне отлично известно, что он женат и что у него куча детей, да и у меня тоже, — что тут говорить! — но я прикинулась дурочкой, и потом, когда мы прощались, он глядел на меня во все глаза и долго держал мою руку в своей, я даже подумала, что он сию секунду взорвется, потому что сам видишь, какой теперь стал Пако, — совсем другой человек, Марио, властный, уверенный, такая перемена кажется просто невероятной. После войны он как будто несколько лет жил в Мадриде и завязал там связи — ты об этом знаешь? — он мне сам сказал, а теперь его интересуют места, где будет развиваться промышленность, он там кого-то представляет, уж не знаю, какие-то дела с землями для строительства или как это называется. Он, конечно, всегда был тружеником и во время войны вел себя изумительно, биография у него превосходная: брат его погиб, а сам он получил осколок в грудь и множество ранений, заслуг у него уйма, и — кто бы мог подумать? — он был такой бестолковый, вот чудеса-то творятся на свете! — и знаешь, лучше бы я вышла замуж за него, вот о чем я сейчас думаю. Можешь смеяться, Марио, но сейчас у людей куча денег, и это меня злит больше всего, — ведь ты далеко не дурак, ты талантливый, но вот поди ж ты! — я не говорю о «тибуроне», но «шестьсот шесть»… «Шестьсот шесть» теперь есть даже у лифтерш, дорогой, я не преувеличиваю, а по воскресеньям ходят пешком бродяги да мы. Я ничего не хочу этим сказать, Марио, но то, что произошло с Пако, заставило меня задуматься; ведь зарывать в землю талант, который дал нам бог, это просто грешно, вот что, а такие вещи, какие ты писал для «Эль Коррео», — это ни себе ни людям, трата времени, как я говорю; ты посмотрел бы лучше на Пако. Я и сама признаю, что прямо одурела от этой встречи, — ведь сколько воды утекло! — и хотя, кроме тебя, других мужчин для меня не существует, но женщине всегда приятно сознавать, что она кому-то нравится. А знаешь, Марио, как он смотрел на меня? Когда я вышла из машины, я не знала, куда мне деться, клянусь тебе, он не уезжал и наверняка следил за мной, и такое зло меня взяло, что я плохо одета! — если бы я заранее знала об этой встрече, так все было бы иначе, мне ведь есть что надеть. Хорошо еще, что мужчины на эти вещи не обращают внимания, но, когда он взял меня за руку, я только и думала: «Хоть бы он не смотрел на мои пуговицы, а то поймет, что я перелицевала пальто», — но я совсем не вспотела, а что было в молодости! — теперь-то, конечно, есть средства от всех бед, а тогда, я помню, всякий раз, как он брал меня под руку, я шептала Транси: «Я вся мокрая», — и она помирала со смеху, а несчастный Пако говорил: «Чему ты смеешься, малышка, если только это не секрет?» — а на мне все было влажное, уж я тебе говорю. И не то что во мне что-то изменилось оттого, что Пако задержал мою руку в своей, но не можешь же ты не признать, что это приятно, — а ты никогда так не делал, дорогой, ты был со мной слишком холоден, и я не хочу сказать, что ты должен был целовать меня — этого еще не хватало! — этого я не позволила бы никому на свете, — но мне бы хотелось, чтобы ты был чуть-чуть более страстным, горе ты мое, а ты всегда был апатичен, без конца повторял: «Любовь моя» и «Жизнь моя», а уж когда переходил от слов к делу… Хороша была у нас брачная ночь! Деликатность? Да это просто смешно! — ты вечно меня компрометировал; вот у Вален шла кровь, и мне пришлось ей сказать, что и со мной было то же самое, а то мне стыдно было — ну с каким лицом я скажу ей, что ты повернулся на другой бок — и только я тебя и видела? Хочешь я скажу больше? Вот тебе Армандо и Эстер, дружок, — какая она там ни есть умница, ты мне о ней лучше не говори, — если хочешь знать, они стали женихом и невестой, потому что он держал ее руку в своей, только и всего, он даже не объяснился ей в любви — вот анекдот-то! — она это поняла, потому что он не выпускал ее руки, лишь поэтому, и так у них все и началось, подумать только! Я бы этого не потерпела, тут и толковать нечего, — мне надо, чтобы все было как следует, Марио; оглашение — это все равно что благословение на брак, это одно и то же, и я вспоминаю, как говорила бедная мама: «Все должно иметь свое начало», и если вдуматься, то она была более чем права. Жениховство — это краеугольный камень, Марио, это шаг, от которого зависит вся жизнь, а многие этого не понимают: ты мне нравишься, я тебе нравлюсь, и дело с концом, некоторые даже смотрят на это как на шутку, а ведь это дело серьезное, ну а потом происходит неизбежное. Да, что бы ты там ни говорил, а страсть — это главное. Посмотри на Армандо: он женат уже пятнадцать лет, и много воды утекло, но он не потерпит, чтобы на его жену даже смотрели, и я помню тот вечер в баре в Атрио, он в драку полез, а ведь, по-моему, на бедняжку Эстер никто и смотреть не станет — ну, ладно, не будем об этом говорить, — а Армандо собой не владеет, прямо так и лезет с кулаками — вот что значит настоящий мужчина! таким он и должен быть! — ну и те получили свою порцию, и все из-за того, что кто-то из них подмигнул ей, только уж он отбил у них всякую охоту, дело ясное. А что было в Кеведо, когда они стали женихом и невестой! Я это видела и того типа, которого он отделал — вот это был скандал! — Армандо ударил его только за то, что он пустил ей вслед струю дыма, — только за это, подумать надо! — вот потому-то мне и нравится Армандо, и пусть, по-твоему, это было грубо, но это совершенно правильно, это традиция, это старинный обычай, — понимаешь, что я хочу сказать? Нам, женщинам, нравятся отчаянные мужчины, дорогой, вам нравится, когда вы защищаете то, что принадлежит вам, когда вы убиваете друг друга из-за нас, если в этом есть необходимость. Разве вы не делаете то же самое во имя Родины? Так ведь это одно и то же, Марио, так и знай, — жена или невеста должны быть священны, как я говорю, к ним нельзя прикасаться и нельзя допускать, чтобы они к кому-то прикасались, только тебе это совершенно все равно: «Я тебе доверяю», «Ты сама знаешь свой долг», — удобная позиция! — ну а если я забудусь? А если в один прекрасный день мне не захочется выполнять свой долг? Все это очень мило: однажды вы получаете благословение, гарантию верности, как я говорю, и можете спать спокойно — старая песня! — только заруби себе на носу, Марио, что иногда мужчинам приходится завоевывать эту верность, завоевывать силой, кулаками, если понадобится; взять, к примеру, Армандо, — на его жену и посмотреть нельзя, он ведь на все способен. И таких, как Армандо, большинство, пойми ты это, не знаю вот, как Пако, я давно потеряла его из виду, но все равно я в нем уверена, достаточно поглядеть на него, и для начала он показал себя на войне, — надо видеть, какое у него тело, прямо как решето, все в осколках. Я знаю, что становлюсь назойливой, но я не устану повторять тебе, осел ты этакий, что надо быть пылким, что иные вещи заслушивают, чтобы ради них потрудились, ты же тратишь время на писание глупостей, которые и денег тебе не приносят, и никого не интересуют, ведь ты слышал, что говорит папа, а уж в чем другом, но в этих делах он отлично разбирается, и ты это прекрасно знаешь, я прямо из себя выхожу, когда ты прикидываешься дурачком.
