Андре Моруа - Молчаливый полковник Брэмбл
— Но отчего же призраки облюбовали именно ирландские замки, а не другие?
— А потому, — объяснил ирландский полковник, — что наша раса особенно чувствительна и мы легче вступаем с ними в контакт.
После чего он буквально раздавил меня техническими подробностями о беспроволочном телеграфе.
15 января
Сегодня утром полковник, узнав, что в Ипр пойдет санитарный автомобиль, взял меня туда с собой. Около эвакуационного госпиталя мы оказались зажатыми среди, я сказал бы, трагического скопления повозок, попавших под сильный артиллерийский обстрел.
Рядом с нами агонизировала лошадь — осколок снаряда перебил ей сонную артерию. Оглобли удерживали животное в стоячем положении. Ездовые ругались на чем свет стоит. Нам оставалось лишь одно: терпеливо ждать в нашей машине, вздрагивающей при каждом разрыве.
— Доктор Джонсон прав, — сказал мне полковник. — Всякий, кто хочет быть героем, должен насквозь проспиртоваться бренди.
Потом, когда еще один взорвавшийся снаряд разворошил около нас еще одну груду обломков этого мертвого города, полковник снова обратился ко мне:
— Скажите, месье, а сколько жителей было в Ипре до войны?
20 января
Нам предстоит покинуть Ондезееле: там и сям мелькают красные фуражки и мимо нас уже проезжают самокатчики — этот естественный авангард при любом нашем передвижении.
Мы уже полюбили этот край: деревня и бригада, еще месяц назад столь враждебные друг другу, теперь проникнуты самой настоящей взаимной привязанностью. Но боги ревнивы…
…Завтра нашей бригаде приказ выступать:
На рассвете волынка, а с ней барабан
Серенадой прощальной начнут отпевать
Не один мимолетный походный роман.
Горцев строй голоногий![65] Как вид их красив!
Как легко эти парни плясали вчера
Под веселый, бесхитростный сельский мотив!..
А теперь им на дьявольский вальс пора…
Но Победа придет и начнет их искать,
И увидит: над ними — три фута земли.
А средь ферм и полей еще будут витать
Их летучие тени, теряясь вдали.
И над сельскими кровлями Фландрии мы…
Меня прерывает появление канадцев — наших сменщиков. Г-жа Лемэр и ее сынишка недоверчиво присматриваются к ним. Но недоверие продлится недолго.
XV
Готовилась крупная атака. То была одна из тех страшных тайн, которые столь ревниво оберегают штабы. Но Орель узнал про нее еще за несколько дней до начала событий из сводки германского командования, опубликованной в английской «Таймс», а также и от сынка г-жи Лемэр, порекомендовавшего Орелю держать язык за зубами.
И в самом деле, вскоре дивизия получила приказ занять исходные позиции на одном из участков прорыва. Падре — неисправимый оптимист — мысленно уже видел триумфальное продвижение своего полка, но полковник спокойно напомнил ему, что речь идет лишь о взятии возвышенности, в мирное время именуемой «легкий изгиб местности», и двух деревушек, между прочим уже полностью разрушенных. Реальной целью операции было сковать силы противника, который в этот момент наступал в России. Однако все эти сведения еще больше подогревали энтузиазм падре.
— Говорите, что угодно, сэр, но, если мы удержим эту высоту, они наверняка не смогут сопротивляться нам в долине и мы прорвем их оборону. А что касается отступления русских, то это вообще просто замечательно: боши удаляются от своих баз снабжения, их коммуникации растягиваются и, следовательно, им каюк!
— Пока еще нет, — сказал полковник, — но настанет день, когда им и вправду придет каюк. А большего нам и не надо.
Накануне наступления полковник приказал Орелю исполнять обязанности офицера связи между штабом дивизии и несколькими французскими батареями, направленными на этот участок для усиления британской артиллерии. Поэтому Орель пожелал удачи «ленноксам» и покинул их на сутки.
Ночь он провел в саду небольшого замка, занимаемого генералом. Непрерывно грохотала артиллерия. Орель прогуливался по аллеям некогда прекрасного, а теперь изрытого траншеями и укрытиями парка. На лужайках стояли замаскированные палатки…
К полуночи начали падать первые крупные капли дождя, того самого классического дождя, что обычно сопутствует наступлениям. Вместе с шоферами и мотоциклистами переводчик укрылся в каретном сарае. Он всегда с удовольствием общался с этими простыми англичанами. Они разговаривали возбужденно, но душевно и искренне. Эти ребята, как и другие «томми», были славными, беззаботными, храбрыми и легкомысленными людьми. Вполголоса они спели ему последние лондонские шлягеры, показали фотографии своих жен, невест и детей и спросили, когда же все-таки окончится эта проклятая война. Впрочем, на этот счет они вполне разделяли безоговорочный оптимизм падре.
Один из них, невысокий электромонтер с пытливым умом, попросил Ореля растолковать ему суть эльзасского вопроса. Тот рассказал о демонстрациях страсбургских студентов перед памятником Клеберу[66], о паломничестве эльзасцев в Бельфор на смотр войск в честь 14 июля[67], о молодых людях, которые в возрасте двадцати лет покидали семью, отказывались от благополучной жизни и отправлялись во Францию, чтобы стать солдатами.
Они сказали ему, что понимают, почему все так любят Францию. Что и говорить — прекрасная страна, хотя в ее пейзаже слишком мало живых изгородей. В Англии их куда больше. Но как же не восхищаться достоинствами домовитых француженок, деревьями, высаженными вдоль шоссе, и летними террасами на тротуарах перед кафе. Они восторженно говорили о Вердене, но многие из них впервые прониклись идеями Антанты лишь после победы Карпантье[68] в Лондоне.
Стало светать. Дождь лил как из ведра. На лужайке трава и земля перемешались в сплошную вязкую массу. Орель отправился в замок. Там он встретил знакомого адъютанта и доложил ему о полученном приказании.
— Знаю, знаю, — сказал адъютант. — Именно я и договорился об этом с французским офицером связи: если, мол, телефонный провод, связывающий нас с батареями, будет перебит, то нам придется прибегнуть к вашим услугам. А пока идите в «зал связи» и сядьте там где-нибудь… Через десять минут, — добавил он, — наши перелезут через бруствер и пойдут в атаку.
«Зал связи» оказался бывшим зимним садом замка. На стене висела крупномасштабная карта переднего края, на которой британские траншеи были обозначены черным карандашом, а вражеские — красным. За двумя длинными столами сидели шесть телефонистов. Офицеры в мундирах с красными обшлагами молча и спокойно расхаживали по залу. Орелю вспомнилась одна из любимых фраз майора Паркера: «У настоящего джентльмена нет нервов».
Когда пробило пять, в зал вошел генерал, и офицеры, прекратив хождение, хором выдохнули:
— Good morning, sir[69].
— Good morning, — вежливо отозвался генерал.
Он был очень высокого роста. Седые волосы, расчесанные посредине на пробор и тщательно приглаженные, обрамляли тонкие черты лица, красные обшлага на рукавах безукоризненно скроенного френча сверкали золотом. Заметив в углу Ореля, он тихим голосом адресовал и ему дополнительное «good morning», снисходительное, но вполне доброжелательное. Затем, заложив руки за спину, медленно зашагал вперед и назад между двумя большими столами телефонистов. Внезапно гул орудий стих, и в остекленном зале слышались уже только размеренные, неспешные шаги генерала.
Глухо заверещал один из телефонов. Сидевший за ним связист спокойно записал на официальном розовом бланке: «5 час. 5 мин., — негромко прочитал генерал, — 10-я бригада. Атака началась — малоэффективный заградительный огонь противника — сильный пулеметный обстрел».
Затем протянул донесение офицеру, который наколол его на длинный заостренный тонкий штырь.
— Передайте в штаб корпуса, — сказал генерал.
И офицер написал на белом бланке: «5 час. 10 мин. — 10-я бригада докладывает: атака началась — малоэффективный заградительный огонь противника — сильный пулеметный обстрел».
Офицер наколол второй экземпляр, снятый под копирку, на другой штырь и подал оригинал телефонисту, который в свою очередь прочитал донесение в трубку.
С неуклонной и монотонной медлительностью накапливались белые и розовые телефонограммы. Одна бригада ворвалась в траншеи противника; другая задержалась перед бетонированным гнездом вражеских пулеметов. Генерал усилил ее подразделениями 3-й бригады, затем несколько раз распорядился передать по телефону приказ артиллеристам разрушить эту «коробочку с пилюлями». И все эти приказания записывались на белых и розовых бланках. Офицер, стоявший перед гигантской картой, аккуратно переставлял на ней маленькие кусочки цветного картона. Вся эта методичная суета напомнила Орелю атмосферу крупного банка в разгар биржевых операций.
