Андре Моруа - Молчаливый полковник Брэмбл
Берга с беспокойством поглядела на доктора и напомнила сестре, что, прежде чем ложиться спать, им надо еще перемыть посуду. Поэтому девушки допили свои бокалы и удалились.
После некоторого молчания умиротворенный майор Паркер попросил Ореля пояснить, почему, собственно, за невестой принято давать приданое, и, когда Орель кое-как растолковал ему это, он возмутился:
— Как же так! Мужчина получает такой восхитительный подарок, как красивую женщину, и, чтобы принять его, требует еще и денег в придачу?! Но помилуйте, Орель, ведь это просто чудовищно! Вместо того чтобы жениться на красивых и добрых женщинах, которые нарожают вам красивых и добрых детей, вы женитесь на маленьких сварливых дурнушках, снабженных чековыми книжками.
— Обретший добрую жену обрел великое благо, — проговорил падре, — но сварливая жена подобна крыше, с которой постоянно стекает вода.
Тут вмешался доктор.
— Ошибочно полагать, будто дети, зачатые в любви, хоть капельку лучше всех остальных, — продолжал доктор, которого выпитое шампанское явно настроило на воинственный лад. — О, мне знаком старый тезис о том, что, дескать, каждый мужчина выбирает себе свое естественное дополнение, благодаря чему и появляются дети среднерасового типа; что рослые мужчины любят маленьких женщин; что носатые тянутся к дамам с маленькими вздернутыми носиками, а мужчины с ярко выраженным женоподобным обликом влюбляются в амазонок… Но что получается на самом деле? Какой-нибудь нервный и близорукий интеллектуал женится на педантичной и тоже близорукой женщине, потому что их сближают общие вкусы. А какой-нибудь лихой наездник знакомится с юными девушками, участвующими в псовой охоте, и вступает с ними в брак из-за их спортивных достоинств. Далее, супружество по любви со временем резко обостряет разногласия между обеими сторонами, что отнюдь не содействует воспроизведению среднерасового типа. Да и нужна ли вообще какая бы то ни было селекция? Существует очень немного подлинно блистательных людей, среди предков которых нет или не было по крайней мере одного сумасшедшего. Современный мир основан тремя эпилептиками: Александром Македонским, Юлием Цезарем и Мартином Лютером, не говоря уже о Наполеоне, который был не вполне уравновешенным человеком. И ведь общеизвестно, что сифилис — самая обычная причина гениальности. Так что к чему, позвольте спросить, вся эта ваша селекция?
— Сколько сумасшедших родителей приходится на тысячу гениальных людей? — спросил полковник.
— Ах, об этом я ничего не знаю, сэр, — ответил доктор.
— Так сколько же все-таки? — снова спросил полковник.
— Доктор, вы опьянели и несете всякую чушь, — сказал майор Паркер. — Уж коли я когда-нибудь и женюсь, то только на очень красивой женщине. Кстати, Орель, как звали эту очаровательную танцовщицу в фильме, который мы с вами смотрели в Азбруке?
— Напиерковска, сэр.
— Совершенно верно. Так вот, если бы я с ней познакомился, то немедленно женился бы на ней. Уверен, что она, скорее всего, и лучше и умнее любой средней женщины.
— Мой друг Бернард Шоу, — заметил доктор, — утверждает, что желание постоянно, вплоть до конца своих дней находиться в обществе красивой женщины, все равно что под предлогом любви к хорошему вину хотеть, чтобы твой рот был вечно полон этим вином.
— Слабый аргумент, — прокомментировал майор, ибо в конце концов это все-таки лучше, чем если бы рот всегда был полон скверным вином.
— Заметьте следующее, — продолжал доктор, — женщины, которые, безусловно, больше, чем мы, воплощают в себе глубинный инстинкт расы, наверняка не согласятся с вами. Я знаю лишь немногих, желающих выйти замуж за красивого мужчину.
— Well, а вы слышали историю Фрэйзера? — спросил майор.
— Какого Фрэйзера? — осведомился полковник. — Из шестидесятого запасного?
— Нет-нет… Из пятого полка гуркхских[61] стрелков… Тот самый Фрэйзер, что в девятисотом году играл за свой полк в поло. Прекраснейший парень! Самый красивый во всей армии.
— Да знаю я его, — сказал полковник. — Это сын старого сэра Томаса. Когда я еще был лейтенантом, его отец продал мне отличную верховую лошадку всего лишь за двести рупий. И какая же это история?
— В начале пятнадцатого года, — продолжал майор, — Фрэйзер, следуя домой в отпуск, задержался на несколько дней в Лондоне. Как-то вечером он решил пойти один в театр. К концу первого акта Фрэйзер смутно ощутил устремленный на него взгляд чьих-то глаз. Подняв голову, он действительно увидел в ложе у авансцены женщину, смотревшую на него. Но в зале было темно, и он не мог различить черты ее лица. В антракте он попытался получше разглядеть ее, но она пересела в едва освещенную заднюю часть ложи. В течение двух остальных актов женщина не сводила с него глаз. После спектакля Фрэйзер, немало заинтригованный, принялся караулить ее у выхода. Вдруг к нему подошел одетый в роскошную ливрею выездной лакей и сказал: «Одна дама желает переговорить с вами, сэр» — после чего подвел его к дверце кареты, поджидавшей у тротуара близлежащего переулка.
— Вы меня не знаете, капитан Фрэйзер, — послышался очень приятный голос, — но зато я знаю вас. Вечером вы чем-либо заняты? Если нет, то не согласитесь ли прийти ко мне поужинать?
Фрэйзер поступил так, как поступил бы каждый из нас.
— Сбежал, что ли? — спросил падре.
— Да ну что вы! — изумился Паркер. — Он конечно же сел в карету. Его попросили разрешить завязать себе глаза. Когда повязку сняли, он увидел, что находится в роскошно обставленной комнате наедине с незнакомкой в декольте и в маске, а более прекрасных плеч не могло быть в целом мире…
— Это из какого-нибудь романа Дюма-отца или Роберта Льюиса Стивенсона? — спросил Орель.
— Эта история произошла в январе пятнадцатого года. Я услышал ее от человека, который никогда не лгал… — сказал майор Паркер. — В доме было тихо. Из прислуги — ни души. Незнакомка сама предложила восхищенному Фрэйзеру, как, по-моему, выражаются французы, «добрый ужин, добрый ночлег и все остальное».
Рано утром она снова завязала ему глаза. Он сказал, что провел с ней чудесную, ошеломляющую ночь, и спросил, когда они могли бы увидеться вновь.
— Никогда! — ответила она. — И я беру с вас слово джентльмена и солдата в том, что вы никогда не будете искать встреч со мною. Но ровно через год, день в день, вернитесь в тот же театр, где мы с вами встретились: возможно, там вы получите письмо.
Затем усадила его в карету, предварительно попросив не снимать повязки в течение десяти минут. По прошествии указанного срока он сдернул повязку и увидел, что его привезли на Трафальгарскую площадь…
Фрэйзер, естественно, совершил почти невозможное: он добился увольнения в отпуск именно в январе шестнадцатого года. В вечер годовщины этого приключения он обратился в кассу театра и получил билет в партер.
— Нет ли у вас письма на мое имя? — спросил он и назвал себя.
Кассирша протянула ему конверт, и Фрэйзер, торопливо вскрыв его, вытащил листок и прочел вот такую простую строчку: «Получился сын. Он очень красив. Спасибо».
— Самое странное в этом анекдоте, — саркастически проговорил доктор, — то, что еще задолго до войны мне его рассказал другой молодой человек приятной наружности, причем выдал самого себя за героя этого эпизода.
— Что ж, — заключил полковник, — значит, у этой дамы несколько детей.
XIII
О хозяйка лавчонки, красотка ядреная,
Чей тугой корсаж соблазнительно вздут,
О силачка плечистая — страж шлагбаума,
Неприступно-крепкая, как редут.
Ах, учительница, ваш взор потуплен,
И строг городского платья покрой,
Пианино под тонкими, длинными пальцами,
Нас чарует наивной своей игрой.
О смазливая булочница, в чьи руки
Собираются денежки без труда,—
Ты ведь выше всех предрассудков пошлых,
Потому и смела, весела всегда.
Ах, беспечные сельские чаровницы —
До чего нам на пользу пошли они,
Как хандру превозмочь они помогали,
Нас томившую в эти враждебные дни!
Опершись локтями на ваш прилавок,
Мы шутили, болтали, а между тем
Открывали вам наши большие надежды
И делились грузом наших проблем.
Не всегда вы, конечно, нас понимали,
Но от вас и не ждали мы тонких фраз,
Да к тому же парижские наши подружки
Не намного, поверьте, понятливей вас.
Убежден мужчина, что он волнует
Ту, чей вид желанье его зажег,
А на деле она только зеркалом служит,
Чтобы в нем он собой любоваться мог.
И милашка Марго, гипотезам нашим
Терпеливо внимая, — сама простота! —
Нам вполне мадам Севинье[62] заменяет,
Конечно, пока не раскроет рта.
XIV
