Эрнест Хемингуэй - Прощай, оружие!
– Нет.
– Нет, верно? Скажи мне правду.
– Нет, – солгал я.
– Ты не говорил, – сказала она. – Я так и знала, что ты не говорил. Ты милый, и я тебя очень, очень люблю.
Солнце высоко стояло над крышами, и я видел шпили собора с солнечными бликами на них. Я был чист снаружи и внутри и ожидал прихода врача.
– Значит, так? – сказала Кэтрин. – Она говорит все, что ему хочется?
– Не всегда.
– А я буду всегда. Я буду всегда говорить все, что ты пожелаешь, и я буду делать все, что ты пожелаешь, и ты никогда не захочешь других женщин, правда? – она посмотрела на меня радостно. – Я буду делать то, что тебе хочется, и говорить то, что тебе хочется, и тогда все будет чудесно, правда?
– Да.
– Ну, вот ты и готов к операции. А теперь скажи, чего бы тебе хотелось сейчас?
– Иди ко мне.
– Хорошо. Иду.
– Ты моя очень, очень, очень любимая, – сказал я.
– Вот видишь, – сказала она. – Я делаю все, что ты хочешь.
– Ты у меня умница.
– Я только боюсь, что ты еще не совсем мной доволен.
– Ты умница.
– Я хочу того, чего хочешь ты. Меня больше нет. Только то, чего хочешь ты.
– Милая.
– Ты доволен? Правда, ты доволен? Ты не хочешь других женщин?
– Нет.
– Видишь, ты доволен. Я делаю все, что ты хочешь.
Глава семнадцатая
Когда я проснулся после операции, было не так, словно я куда-то исчезал. При этом не исчезаешь. Только берет удушье. Это не похоже на смерть, это просто удушье от газа, так что перестаешь чувствовать, а после все равно как будто был сильно пьян, только когда рвет, то одной желчью и потом не делается лучше. В ногах постели я увидел мешки с песком. Они придавливали стержни, торчавшие из гипсовой повязки. Немного погодя я увидел мисс Гэйдж, и она спросила:
– Ну, как?
– Лучше, – сказал я.
– Он прямо чудо сделал с вашим коленом.
– Сколько это длилось?
– Два с половиной часа.
– Я говорил какие-нибудь глупости?
– Нет, нет, ничего. Не разговаривайте. Лежите спокойно.
Меня тошнило, и Кэтрин оказалась права. Мне было все равно, кто дежурит эту ночь.
В госпитале было теперь еще трое, кроме меня: тощий парень из Джорджии, работник Красного Креста, больной малярией, славный парень из Нью-Йорка, тоже тощий на вид, больной малярией и желтухой, и милейший парень, который вздумал отвинтить колпачок от дистанционной трубки австрийского снаряда, чтобы взять себе на память. Это был комбинированный шрапнельно-фугасный снаряд, какими австрийцы пользовались а горах: шрапнель с дистанционной трубкой двойного действия.
Все сестры очень любили Кэтрин Баркли за то, что она без конца готова была дежурить по ночам. Малярики не требовали много забот, а тот, который отвинтил колпачок взрывателя, был с нами в дружбе и звонил ночью только при крайней необходимости, и все свободное от работы время она проводила со мной. Я очень любил ее, и она любила меня. Днем я спал, а когда мы не спали, то писали друг другу записки и пересылали их через Фергюсон. Фергюсон была славная девушка. Я ничего не знал о ней, кроме того, что у нее один брат в пятьдесят второй дивизии, а другой – в Месопотамии и что она очень привязана к Кэтрин Баркли.
– Придете к нам на свадьбу, Ферджи? – спросил я ее как-то.
– Вы никогда не женитесь.
– Женимся.
– Нет, не женитесь.
– Почему?
– Поссоритесь до свадьбы.
– Мы никогда не ссоримся.
– Еще успеете.
– Мы никогда не будем ссориться.
– Значит, умрете. Поссоритесь или умрете. Так всегда бывает. И никто не женится.
Я протянул к ней руку.
– Не трогайте меня, – сказала она. – Я и не думаю плакать. Может быть, у вас все обойдется. Только смотрите, как бы с ней чего-нибудь не случилось. Если что-нибудь с ней случится из-за вас, я вас убью.
– Ничего с ней не случится.
– Ну, так смотрите. Надеюсь, что у вас все обойдется. Сейчас вам хорошо.
– Сейчас нам чудесно.
– Так вот, не ссорьтесь и чтобы с ней ничего не случилось.
– Ладно.
– Смотрите же. Я не желаю, чтоб она осталась с младенцем военного времени на руках.
– Вы славная девушка, Ферджи.
– Ничего не славная. Не подлизывайтесь ко мне. Как ваша нога?
– Прекрасно.
– А голова? – она дотронулась пальцами до моей макушки. Ощущение было такое, как если трогают затекшую ногу.
– Голова меня никогда не беспокоит.
– От такой шишки легко можно было остаться кретином. Совсем не беспокоит?
– Нет.
– Ваше счастье. Записка готова? Я иду вниз.
– Вот, возьмите, – сказал я.
– Вы должны попросить ее, чтоб она на время отказалась от ночных дежурств. Она очень устает.
– Хорошо. Я ее попрошу.
– Я хотела подежурить ночь, но она мне не дает. Другие рады уступить свою очередь. Можете дать ей немного отдохнуть.
– Хорошо.
– Мисс Ван-Кампен уже поговаривает о том, что вы всегда спите до полудня.
– Этого можно было ожидать.
– Хорошо бы вам настоять, чтоб она несколько ночей не дежурила.
– Я бы и сам хотел.
– Вовсе вы бы не хотели. Но если вы ее уговорите, я буду уважать вас.
– Я ее уговорю.
– Что-то не верится.
Она взяла записку и вышла. Я позвонил, и очень скоро вошла мисс Гэйдж.
– Что случилось?
– Я просто хотел поговорить с вами. Как по-вашему, не пора ли мисс Баркли отдохнуть немного от ночных дежурств? У нее очень усталый вид. Почему она так долго в ночной смене?
Мисс Гэйдж посмотрела на меня.
– Я ваш друг, – сказала она. – Ни к чему вам так со мной разговаривать.
– Что вы хотите сказать?
– Не прикидывайтесь дурачком. Это все, что вам нужно было?
– Выпейте со мной вермуту.
– Хорошо. Но потом я сразу же уйду. – Она достала бутылку из шкафа и поставила на столик стакан.
– Вы берите стакан, – сказал я. – Я буду пить из бутылки.
– За ваше здоровье! – сказала мисс Гэйдж.
– Что там Ван-Кампен говорила насчет того, что я долго сплю по утрам?
– Просто скрипела на эту тему. Она называет вас «наш привилегированный пациент».
– Ну ее к черту!
– Она не злая, – сказала мисс Гэйдж. – Просто она старая и с причудами. Вы ей сразу не понравились.
– Это верно.
– А мне вы нравитесь. И я вам друг. Помните это.
– Вы на редкость славная девушка.
– Бросьте. Я знаю, кто, по-вашему, славный. Как нога?
– Прекрасно.
– Я принесу холодной минеральной воды и полью вам немного. Вероятно, зудит под гипсом. Сегодня жарко.
– Вы славная.
– Сильно зудит?
– Нет. Все очень хорошо.
– Надо поправить мешки с песком. – Она нагнулась. – Я вам друг.
– Я это знаю.
– Нет, вы не знаете. Но когда-нибудь узнаете.
Кэтрин Баркли не дежурила три ночи, но потом она снова пришла. Было так, будто каждый из нас уезжал в долгое путешествие и теперь мы встретились снова.
Глава восемнадцатая
Нам чудесно жилось в то лето. Когда мне разрешили вставать, мы стали ездить в парк на прогулку. Я помню коляску, медленно переступающую лошадь, спину кучера впереди и его лакированный цилиндр, и Кэтрин Баркли рядом со мной на сиденье. Если наши руки соприкасались, хотя бы краешком ее рука касалась моей, это нас волновало. Позднее, когда я уже мог передвигаться на костылях, мы ходили обедать к Биффи или в «Гран-Италиа» и выбирали столик снаружи, в Galleria. Официанты входили и выходили, и прохожие шли мимо, и на покрытых скатертями столах стояли свечи с абажурами, и вскоре нашим излюбленным местом стал «Гран-Италиа», и Жорж, метрдотель, всегда оставлял нам столик. Он был замечательный метрдотель, и мы предоставляли ему выбирать меню, пока мы сидели, глядя на прохожих, и на тонувшую в сумерках Galleria, и друг на друга. Мы пили сухое белое капри, стоявшее в ведерке со льдом; впрочем, мы перепробовали много других вин: фреза, барбера и сладкие белые вина. Из-за войны в ресторане не было специального официанта для вин, и Жорж смущенно улыбался, когда я спрашивал такие вина, как фреза.
– Что можно сказать о стране, где делают вино, имеющее вкус клубники, – сказал он.
– А чем плохо? – спросила Кэтрин. – Мне даже нравится.
– Попробуйте, леди, если вам угодно, – сказал Жорж. – Но позвольте мне захватить бутылочку марго для tenente.
– Я тоже хочу попробовать, Жорж.
– Сэр, я бы вам не советовал. Оно и вкуса клубники не имеет.
– А вдруг? – сказала Кэтрин. – Это было бы просто замечательно.
– Я сейчас подам его, – сказал Жорж, – и когда желание леди будет удовлетворено, я его уберу.
Вино было не из важных. Жорж был прав, оно не имело и вкуса клубники. Мы снова перешли на капри. Один раз у меня не хватило денег, и Жорж одолжил мне сто лир.
