Равнина Мусаси - Куникида Доппо

— Спускайся, живее! — крикнул мне Токудзиро, вставляя вёсла.

Я вскочил в лодку, и мы поплыли в сторону бухты.

Чем ближе мы подплывали к морю, тем шире становилась река. Луна, купаясь в воде, освещала нам путь, берега разбегались в стороны и уступали дорогу, а за спиной, застилая реку, уже садился туман. Но вот и бухта.

Наша маленькая лодка одиноко пересекала бухту, похожую на широкое озеро. Токудзиро что-то напевал, и его голос, всегда такой ясный, теперь звучал тихо-тихо. Вёсла бесшумно опускались на воду. Во время отлива этот залив напоминал болото, зато теперь, наполненный водой и залитый светом, он совсем преобразился. И мне даже не верилось, что это та самая грязная бухта, которую я видел столько раз. К югу отражались в воде чернеющие силуэты гор, а на северо-востоке тускло голубели поля, залитые лунным светом, и трудно было различить, где кончается река и начинается берег. Мы медленно двигались к западу.

Там, с западной стороны, находились ворота залива. В этом месте, сжатый сдвинутыми берегами, он был уже и глубже. Здесь в порту бросали якоря немногочисленные корабли, по большей части европейские парусники. На них грузили и соль, и другие продукты. Здесь же стояли суда местных владельцев, ведущих торговлю с Кореей, японские корабли, курсирующие по Внутреннему морю. На обоих берегах были рассыпаны дома. Всего их было не больше сотни на склонах гор и у самой воды.

Когда смотришь со стороны залива, то высоко мерцающие огни кораблей кажутся звёздами, а их отражение в воде напоминает чешую золотой змеи. Одинокая гора в лунном наряде словно нарисована.

Чем ближе мы были к берегу, тем яснее слышался разноголосый шум гавани. Я не могу сейчас подробно описать открывшееся нашему взору зрелище и расскажу только о том, что до сих пор сохранилось в моей памяти. Стоял тёплый лунный вечер. Судовые команды вышли на палубы. На берегу тоже никто не сидел дома. Все окна, обращённые к морю, были раскрыты настежь. Береговые фонари раскачивались от ветра и отражались в воде жирными рыжими пятнами. Кто-то играл на флейте, ему подпевали. Из окон дома со скверной репутацией, стоявшего у самой воды, доносились смех и звуки самисэна. Всё это выглядело необычайно красиво! Но ещё красивее был горный пейзаж с луной. Поистине незабываемая картина!

Мы проплыли сквозь тень большого парусника и наконец причалили к чернеющей каменной ступеньке.

— Вылезай! — сказал мне Току отрывисто, так же, как тогда, когда мы отчаливали. За всю дорогу мы не обменялись ни словом, и я не имел ни малейшего представления о цели нашего путешествия. Однако я послушно сошёл на берег.

Привязав лодку, Токудзиро начал взбираться по лестнице. Я молча следовал за ним. Узкая лестница, может быть, немного пошире, чем в полметра, пролегала между двумя высокими стенами. Поднявшись, мы вышли к какому-то дому с садом, окружённому с четырёх сторон забором. В одном углу стояла кадка для дождевой воды. Через забор свисала чернеющая верхушка раскидистого дерева, кажется, мандаринового. Лунный свет падал нам под ноги. Кругом ни души. Токудзиро немного постоял, к чему-то прислушиваясь, потом уверенным шагом подошёл к забору с правой стороны, толкнул калитку и, согнувшись, вошёл в сад. Чёрная дверца открылась без скрипа. Прямо от неё начиналась лестница. Послышались осторожные шаги. Кто-то спускался.

— Току, это ты? — спросила молодая женщина.

— Ждала? — вместо ответа сказал Току и повернулся ко мне. — А я привёз мальчугана.

— Мальчик, иди сюда. Да и ты быстрее поднимайся. Сам знаешь, здесь нельзя задерживаться.

Токудзиро быстрыми шагами начал подниматься по лестнице, бросив мне:

— Мальчуган, тебе не темно?

И так как они поднимались всё выше, мне ничего не оставалось делать, как последовать за ними по этой тёмной, узкой и крутой лестнице.

Я не подозревал, что это тот самый публичный дом, который мы видели, подплывая к берегу. Женщина привела нас в комнату для гостей, обращённую окнами к морю. Если подойти к перилам, можно было разглядеть весь порт, и залив, и прилегающие поля — всё, вплоть до западного берега. Но сама комната не отличалась изяществом. Она была небольших размеров — в шесть татами [30] — и покрыта старыми циновками.

— Мальчик, садись сюда, — сказала женщина и подвинула дзабутон [31] к самым перилам. Затем поставила передо мной апельсины и другие фрукты и сладости. В другой комнате были приготовлены сакэ и рыба. Женщина принесла всё это, и они с Токудзиро уселись друг против друга.

У Токудзиро было необычайно серьёзное лицо. Когда она протянула ему бокал, он осушил его одним глотком.

— Ну, когда же ты решила? — спросил он, в упор посмотрев на неё.

Женщине было лет девятнадцать-двадцать, она была бледной и худой, и я подумал, что она, вероятно, больна.

— Завтра, послезавтра, послепослезавтра, — говорила она, считая по пальцам. — Да, решено: через два дня. Но теперь я что-то опять начинаю колебаться, — и она, печально склонив голову, украдкой смахнула рукавом слезу. А Токудзиро всё наливал рюмку за рюмкой.

— Теперь, пожалуй, ничего не изменишь.

— Да, ты прав. Но подумаешь обо всём этом… Не лучше ли умереть?

— Ха-ха! Смотри-ка, мальчуган, сестрёнка умирать надумала! Что же нам делать? А я, как обещал, привёз мальчика. Что же ты не смотришь на него?

— Я уже смотрела. Так похож, просто удивительно. — И, улыбаясь, она внимательно посмотрела на меня.

— Похож? На кого? — спросил я удивлённо.

— На моего младшего брата. Это странно, конечно, но вот посмотри сам, — и, вынув из-за оби [32] фотографию, протянула мне.

— Я, как увидел карточку, так сразу и сказал, что похож на тебя. Вот она и просила привезти, показать ей, поэтому я взял тебя сегодня с собой. Ведь не отказываться же от угощения, — он говорил, не переставая пить.

Она подошла ко мне и, ласково улыбаясь, сказала:

— Кушай, что ты ещё хочешь? Я тебе всё достану. Тебе нравится?

— Мне ничего не нужно, — ответил я и отвернулся в сторону.

— Ну тогда пошли кататься на лодке. Пойдём, — она встала и пошла из комнаты. Я повиновался и последовал за ней. Мы спустились по лестнице. А Токудзиро смеялся нам вслед.

Мы вышли к каменной ступеньке. Женщина посадила меня в лодку, отвязала канат и проворно спрыгнула сама. Затем взялась за вёсла. Я был мальчишкой, но её поступки удивили меня.

Отплыв от берега, мы увидели Токудзиро, свесившегося через перила. Он смотрел на нас. Отчётливо выделялась его фигура, освещённая с одной стороны комнатным светом, с другой — небесным.

— Смотрите, осторожнее! — крикнул он нам сверху.

— Всё будет в порядке, — ответила она. — Жди, скоро вернёмся.

Мы проплыли мимо больших и малых судов и наконец вышли в открытое море. А луна светила всё ярче, совсем как в осеннюю ночь. Женщина перестала грести и села рядом со мной. Потом посмотрела на небо, огляделась вокруг и спросила:

— Сколько же тебе лет?

— Двенадцать.

— И братишке на фотокарточке двенадцать. А теперь ему уже шестнадцать. Да, шестнадцать. Но когда мы расстались, было двенадцать, и поэтому мне кажется, что он всё такой же, вот как ты. — Она не отрывала глаз от моего лица, и эти глаза вдруг наполнились слезами. В лунном свете лицо её казалось ещё бледнее.

— А он умер?

— Нет. Если бы умер, было бы легче. А то нас разлучили, и я не представляю, где он и что с ним. Родители наши умерли давно, и мы остались одни, совсем одни, и жили друг для друга. Но потом наши пути разошлись. И я даже не знаю, жив ли он. А нас скоро отправят в Корею. Удастся ли свидеться на этом свете, не знаю. — Она говорила, а слёзы всё текли и текли по её щекам, и она даже не вытирала их, всё смотрела на моё лицо, и наконец не выдержала и зарыдала.

Я слушал её и молча глядел на берег. Отражения освещённых окон колыхались в воде. Где-то рядом послышались тихие удары вёсел и скрип уключин. Появилась большая лодка. Гребец чистым голосом напевал какую-то рыбацкую песню. И я почувствовал незнакомую мне до сих пор печаль.