Джослин Брук - Знак обнаженного меча
Они медленно шли через луг, минуя знакомый пояс деревьев; тут Рейнард впервые увидел, что широкий участок мелового пастбища, всего лишь в прошлое воскресенье бывший совсем пустынным, занят теперь под военный лагерь. Правильными рядами располагались круглые палатки, а на дальней стороне, у железной дороги, выросли ниссеновские бараки. Рабочая команда рыла траншеи; несколько человек подняли глаза, когда капрал с пленником проходили мимо, и один из них дружески, как сообщник, подмигнул Рейнарду. Солдаты были раздеты по пояс; в этот холодный зимний день их голые руки и плечи смотрелись, как показалось Рейнарду, до странного неуместно, «не по сезону» — словно бутоны нарциссов, слишком рано пробившихся сквозь заледенелую землю.
Рейнарда не оставляло ощущение кошмарного сна — и все же с каждым неуклюжим шагом он все более уверялся в подлинности происходящего. Хватка капрала на его руке и армейский душок, исходивший от чужого тела, были слишком уж реальными для сна; и такими же, коли на то пошло, были набухшие почками живые изгороди, глыбы кремня, рассеянные по пастбищу, и кустик цветущей пурпурной яснотки на краю тропы. Яснотку он приметил в прошлое воскресенье, и теперь увидел, что за неделю она расцвела еще заметней.
Рейнард решил, что с капралом спорить бесполезно — лучше уж дождаться случая и изложить свое дело начальству повыше. А может, он и правда страдает «провалами» в памяти? Это было вероятным и даже довольно утешительным объяснением — однако события последних часов да и, собственно, дней и недель предстали перед ним в безупречном порядке. Его не отпускали нестерпимые угрызения совести: какое-то отступничество, глубокое и постыдное упущение в нем самом завело его в этот тупик. Он также смутно ощущал, что течение времени неуловимо нарушилось: ему казалось, что он вошел в землянку месяцы, чуть ли не годы назад. А может, он улегся на кучу листьев и заснул? Путь от одного конца прохода до другого действительно показался ему на удивление долгим — однако он все время (в этом он был уверен) видел свет на другом конце…
Упорные попытки вспомнить крайне его утомили; он едва передвигал ноги и был признателен державшему его капралу. Они приближались к одному из ниссеновских бараков, на двери которого красовалась надпись: КАРАУЛЬНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. Ко входу прислонился рядовой — бывалый солдат, судя по двойному ряду орденских планок, украшавших его китель. Что-то странно знакомое в его фигуре заставило Рейнарда взглянуть на него еще раз — и тут он неожиданно узнал красное лицо, рыжеватые волосы и рубцеватую шею: это был Спайк Мандевилл!
Спайк, однако, посмотрел на него совершенно неузнающим взглядом и обратился к капралу.
— Здорово, капрал. Никак, опять из этих попался?
— Ага — у ворот взяли. Полковой старшина на месте?
— Так точно, капрал. Я ему только что чаю отнес.
— Отлично. Сейчас я этого парня к нему доставлю и оформлю, а ты его потом отведи в каптерку да сообрази ему там обмундировку.
— Сделаем, капрал.
Рейнард, парализованный усталостью, мог бы уснуть прямо тут же, стоя без поддержки в дверном проеме. Если бы ему сейчас предложили на выбор: вернуться домой как ни в чем ни бывало или же поспать где-нибудь здесь на кровати, он бы, несомненно, предпочел второе.
— Давай, парень, шагай, — сказал капрал, спускаясь впереди него по короткому проходу. — Слышь, — добавил он потише, — серьезно тебе говорю — не гони ты старшине пургу. Ему это не по нутру, можешь мне поверить.
Сразу же за этим открылась какая-то дверь, и Рейнарда провели в комнатку, обставленную под канцелярию. За столом сидел мощного сложения мужчина средних лет с цепкими голубыми глазами и щетинистыми усиками.
— Что, капрал, еще один попался? Ладно, сейчас разберемся.
Старшина взял из боковой стопки чистый машинописный бланк, занес над ним авторучку и безразлично глянул на новоприбывшего.
— Фамилия? — спросил он голосом, не выражающим ничего, кроме желания разделаться с рутинным делом как можно скорее.
На Рейнарда вдруг накатила тошнота, голова у него шла кругом; он сделал последнее, предельное усилие собраться. Он ощущал почти необоримое искушение уступить, без дальнейших протестов сдаться этой власти, перед беспристрастными требованиями которой он был абсолютно беззащитен.
— Язык, что ли, проглотил? — спросил старшина, все еще держа ручку над чистым бланком.
Нетвердо стоя навытяжку, Рейнард помедлил, пару раз сглотнул и наконец заговорил.
— Я хочу знать, по какому праву меня сюда привели и почему меня допрашивают.
Старшина быстро глянул на него и снова уставился в стол.
— Лучше б ты, сынок, жизнь себе не усложнял, — сказал он.
Рейнард глубоко вдохнул, понимая, что следующие его слова будут решающими: ему придется или окончательно смириться со своим абсурдным положением, или же пробиться в какую-то лазейку среди преград недоразумений и беспочвенных предположений, быстро смыкающихся вокруг него. Он должен высказаться сейчас — иначе будет слишком поздно; но чем отчаяннее искал он слова, чтобы выразить свое возмущенное непонимание, тем бесповоротнее дар речи ему отказывал. Сам язык словно бы обесценился: одно слово, казалось, стоило не больше другого, и ни одно из них не выражало того, что он хотел сказать.
— Послушайте, — выдавил он из себя наконец и поразился резкому, неестественному звуку собственного голоса.
— Ну что еще? — старшина снова бросил на него нетерпеливый взгляд.
— Послушайте, я думаю, что произошла ошибка — очень серьезная ошибка.
Старшина коротко рассмеялся.
— Никаких ошибок, парень, — во всяком случае, не с нашей стороны. Если кто-то и ошибся, так это ты.
— Что вы имеете в виду?
— То, что и говорю, сынок. Какая нынче ситуация, ты знаешь — так что ты здесь только по своей вине. Правда, я-то думаю, тебе оно так и лучше, но дело в том, что мосты для тебя уже, так сказать, сожжены, и неплохо бы тебе с этим смириться.
— Но я не понимаю… Вы меня не можете заставить записаться: сейчас ведь не война. Почему вы мне не объясните, из-за чего меня тут держат?
Старшина цинично усмехнулся.
— Сам должен знать, — сказал он.
Рейнард помедлил.
— Послушайте, — сказал он спокойней. — Я хочу знать, почему меня зачисляют против моей воли. Я собирался записаться… первого декабря. Капитан Арчер мне вроде бы обещал — или почти что обещал…
— Капитан Арчер? — нетерпеливо перебил его старшина. — Какой такой капитан Арчер?
— Капитан Арчер — Рой Арчер — он…
— Рой Арчер?
— Ну да, он, может быть, теперь майор. Он сказал…
— Послушай, парень, единственный Рой Арчер, которого я знаю, это полковник Арчер, исполняющий обязанности командира района, так что думай, что говоришь.
— Но он был моим другом. Он… понимаете, я проходил курс обучения, с новым батальоном… Мы должны были записаться первого декабря, но я болел и…
— Ну теперь-то ты зачислен, — отрубил старшина, — так что кончай пороть чушь про полковника Арчера.
Рейнарду снова показалось, что он видит страшный сон. Он смотрел на полное, обветренное лицо, одновременно сознавая, как смыкаются вокруг преграды. За окном, на фоне темнеющего неба спокойно высились голые, неподвижные в безветренном воздухе деревья.
— Но я не понимаю, о чем вы говорите, — пробормотал он утомленно. — Что, вообще, произошло? Почему вы…
Старшина резко его оборвал, сделав знак капралу.
— Достань-ка нам копию той инструкции военного совета — ну ты знаешь: Z — косая — семь — ноль — один.
Капрал шагнул к буфету, вытащил из какой-то папки отпечатанный документ и протянул его через стол. Почти сразу же старшина принялся читать его вслух; относившийся к делу текст явно был довольно длинным, и он проговаривал его быстро, с особой монотонной интонацией, с какой зачитывал бы присягу или, допустим, предписание нарушителю. Какие-то отдельные фразы достигали сознания Рейнарда: что-то об «обязательной регистрации гражданских кадров… части на оккупированной территории уполномочены зачислять на военную службу или производить мобилизацию… вступающий в силу первого декабря… предписания на период чрезвычайного положения… под охраной армии на неопределенное время… дисциплинарные меры» — но об основном смысле всего отрывка он не мог составить ни малейшего понятия. Наконец старшина закончил.
— Ну что, доволен? — спросил он, глянув на Рейнарда с иронической усмешкой.
Тот, ища опоры, прислонился к столу.
— Я — я желаю побеседовать с офицером, — пробормотал он. Преграды смыкались; во тьме его сознания повторялись все одни и те же слова: слишком поздно… слишком поздно… слишком поздно. Старшина откинулся на спинку стула.
— Ты, конечно, можешь просить о беседе с ротным командиром, — сказал он. — Но на твоем месте я бы бодягу разводить не стал. Серьезно, не стал бы: ничего хорошего тебе от этого не будет, и, как пить дать, получишь только нагоняй за то, что у армии время отнял.
