Сиро Алегрия - Золотая змея. Голодные собаки
И глаза его остановились на реке, теперь уже совсем присмиревшей. Вода, отступая, журчала тихо, ласково. Приоткрытый рот старика как-то странно скривился.
Я поднял нутрию, и мы отправились домой. Шли молча, дома старик тоже не сказал ни слова, даже когда свежевали зверька. Шкурку мы посыпали солью, на солнце она быстро просохла и стала мягкой, шелковистой, так и хотелось ее погладить, но старик даже ни разу на нее не взглянул.
VI. ЭСКАЛЕРА
В Шикуне Артуро и Рохе не скучали. Братья, видно, решили, что все каньясо, которое заготовили шикунцы, предназначается только для них. Они, как всегда, остановились в доме Венансио Ландауро, и с первого же дня стали заливать огненным зельем свою грусть-печаль. Какую? Да как говорится, было бы что пить, а грусть-печаль всегда найдется. Если в горле дерет так, будто там рыбья кость застряла, непременно отыщешь хоть какую-нибудь причину, только чтоб пропустить стаканчик-другой.
И когда, судя по громким голосам и блеску в глазах, все беды были забыты, братья стали обходить дома, и надо было видеть, что они вытворяли, не преминув в каждом доме хлебнуть еще хоть самую малость, а за ними, как на буксире, тянулась ватага таких же веселых парней и, между прочим, таких же славных плотовщиков.
Потом они шли по извилистой тропинке через плантацию сахарного тростника, уже налившегося желтизной, шли с трудом, хотя их и поддерживали чьи-то крепкие руки. Рохе горланил песенку, которую сочинил после того, как однажды в Кахабамбе его избили, обокрали и бросили одного.
Перевозчик из Калемара,
твой дом и друзья далеко,
и нет у тебя ничего,
кроме пончо и шляпы старой.
К концу куплета голос Рохе звенел с такой силой, что даже каньясо в бутылке, поднесенной к его горячил! губам, пузырилось и булькало. Мягко скользнув по стеклу бутылки, песенка обрывалась: «… и шля-а-апы ста-а-арой». Вся компания весело гоготала, а Артуро рассуждал:
— У нас в долине парни что надо. Правильно я говорю?
— Правильно, — отвечал дружный хор.
Братья, захмелевшие не на шутку, шли дальше, выделывая ногами кренделя, а приятели несли их шляпы и пончо.
В поле есть один цветок,
и зовут его репей.
Что же ты не замечаешь,
милая, любви моей?
И вдруг навстречу — чолита, да такая, что просто загляденье — юбка накрахмаленная, щеки румяные, как у ангелочка, а глаза чернее угля. Братья глянули на нее и остолбенели. И, видно, хотели что-то сказать.
— Осторожно, у этой птички уже есть гнездышко…
А в сторонке парень стоит, весь ощетинился, как пес перед дракой. Но все обошлось мирно: братья ведь не из тех, кто зарится на чужое добро.
Спали они долго, а проснувшись, решили, что пора отправляться домой. Так и не придя в себя окончательно, купили за двадцать пять солей плот и, шумно распрощавшись со всеми, спустили его на воду. И все не могли нарадоваться своей покупке — чудо, а не плот: пятнадцать бревен одно к одному, крупные, прямые, и скреплены лианами, а ведь лианы гораздо лучше, чем проволока или веревка — они не ржавеют и не гниют. На середину свалили всю поклажу — мелассу в корзинах из тростниковых листьев, связки бананов, тыквы с каньясо, дорожные сумки, пончо, и при этом плот — сразу видно, деньги не зря плачены, — совсем не залило водой и ничего не подмокло. От такого плота глаз не оторвешь!
— Счастливо-о-о-го пут-и-и! — кричали с берега.
Братья размахивали в воздухе веслами, благо направлять плот почти не приходилось. Он шел легко, передняя его часть, срезанная полукругом, немного приподнималась над водой, к корме он сужался, а слушался совсем как дрессированный. Вот первая излучина, и шикунский причал, вместе с продолжавшей что-то горланить ватагой парней, скрылся из виду. Впервые за столько дней братья остались одни. Они молчали, не зная, что сказать друг другу, хотя могли бы сказать многое. Что-то смутное, но неотвратимое и тревожное встало между ними. Ведь Артуро согласился плыть сейчас только потому, что брат уж очень настаивал и никого не хотел слушать, а под конец и вовсе расхвастался: подумаешь, пройти Эскалеру! Это все равно что чихнуть!
Рохе, желая завязать разговор, заметил:
— А плот-то хорош…
— Еще бы не хорош! Зато и денег хороших стоит…
Плот скользил, мягко покачиваясь. Там, где течение было слабым, хватало одного-двух ударов весла, чтобы не дать воде залить бревна и подмочить поклажу. Артуро свое дело знал, даже самые большие волны ему покорялись и робко жались к плоту, как будто хотели лизнуть его, прежде чем растаять. Река то текла прямо, то плавно поворачивала вправо или влево, то причудливо петляла. Но течение пока было тихим, и братья могли спокойно разглядывать берега. Там на пологих склонах зеленели смоковницы и гуаранго, а на скалах застыли молчаливые кактусы, украшенные круглыми кроваво-красными цветами. Иногда пролетали крикливые попугаи, а иногда бросалась к горам вспугнутая лань — может быть, она приходила на водопой, а может, просто отдыхала в тени.
— Быстрые они, как черти! — сказал Рохе.
Артуро молчал, он жевал коку и напряженно вглядывался туда, где за дальним поворотом притаилась Эскалера. Он даже не заметил тропинку, по которой они скакали когда-то, увозя Люсинду. Тропинка тонкой ниточкой вилась по скалам и терялась на берегу. Артуро сидел впереди, на связке канатов, которыми подтягивают плот к берегу, и внимательно наблюдал за струйками, тихо журчавшими между бревнами. Рохелио понял его беспокойство.
— Скоро Эскалера?
Артуро слегка повернул голову к брату, — тот как будто врос в корму, поворачивая плот, — подумал немного и сказал:
— Если мы доберемся до нее сегодня, то только к ночи, но смотри, какая вода — не высокая и не низкая.
Они как раз поравнялись с острым выступом скалы. Артуро объяснил:
— Если вода не доходит вон до той выемки наверху, это плохо… А если спадает, но голубые камни все-таки остаются под водой — еще хуже. Сейчас как раз — посередине, так что ничего хорошего…
Рохелио уверяет:
— Да проскочим, не бойся… проскочим…
— Это не так просто, — твердит Артуро, — ведь ночью там темно, как в могиле… И есть места, где и днем не светлее. А солнце-то уже низко…
Было около четырех, когда погасли солнечные блики на воде. На одном берегу вверх по склону пополз красноватый свет, а следом за ним потянулась огромная тень, повторяющая очертания противоположного берега. Артуро опять принялся за свое:
— Лучше было бы выбраться на отмель, привязать плот и переночевать на берегу… Я знаю, что говорю, восемь раз здесь проплывал…
Но Рохелио заупрямился:
— Ну и что?… Ей-богу, я думал, ты смелее… Не сомневайся, проскочим…
Артуро не ответил. Конечно, ему не хотелось показаться слабее младшего брата, но ничего, этот бахвал еще узнает, почем фунт лиха… Отправив очередной шарик коки в рот, — мы, чоло, любим, чтобы кока радовалась и горевала вместе с нами, — Артуро пробормотал:
— Ну, как хочешь…
Оба опять замолчали, разделенные взаимной обидой. Артуро понимал, что брат храбрится по молодости лет, а тот, в свою очередь, решил, что Артуро просто спасовал в трудную минуту. Теперь они правили плотом молча. Да и о чем тут говорить — дело ведь не хитрое. Удар веслом с одной стороны, потом с другой, и плот, послушно повернувшись, скользит, как лебедь. Чем ниже садится солнце, тем выше по отвесным скалам и крутым обрывам взбирается оранжевый закатный свет. И, оттесняя его к горным вершинам, упрямо ползет огромная тень, ползет, торопится спрятаться за гребнем хребта, чтобы над рекой, из которой сама она вышла, скорее опустилась ночь.
Ветер донес отголоски далекого, могучего рокота. Артуро резко повернулся к брату:
— Слышишь? Эскалера… Давай причалим, пока не поздно. Смотри, как стемнело.
Но Рохелио знать ничего не хочет, перед глазами у него только Флоринда. Пусть знает девчонка, что это из-за нее, чтобы скорее ее увидеть, отважился он в такой час помериться силами с грозной рекой! А плот все летит вперед; летит и время…
— Проскочим, говорят же тебе… На то мы и плотовщики… Проскочим…
Артуро, встав на колени на самом носу, занес весло над водой и замер. То же сделал и Рохе. Думать о ночлеге на берегу было уже поздно. Плот вошел в быстрину.
— Лево! — крикнул Артуро. — Еще!
Весла дружно врезались в воду с правой стороны плота, оттолкнув его от торчавших из воды острых камней — дозорных подводной засады. Теперь плот раскачивался на большой волне, течение усилилось. Вокруг кипела белая пена. А рокот все нарастал, переходя в зловещий рев.
— Право!.. Право-о-о!..
Снова весла с силой ударили по воде, будто хотели образумить реку, задумавшую недоброе дело. Плот и на этот раз проскочил удачно, только чуть задев острый камень. Братья работали дружно. Размолвки как не бывало. Их двое, у них общий враг, они породнились теперь тем братством, которое рождает лишь смертельная опасность. Они стояли плечом к плечу, как воины, а враг притаился под бревнами, распластанными на воде, точно на ладони гиганта.
