Оливия Уэдсли - Честная игра
Она улыбнулась ему из-под длинных ресниц.
— Ты, верно, считаешь меня ужасно глупой, дорогой, если меня занимают такого рода мысли? Мне кажется, что я действительно должна бы иметь более глубокие мысли, вроде тех, какие обычно высказывают в книгах героини — во фразах, испещренных словами «священное», «прекрасное» и т. д. Но я чувствую, что Робин будет совсем, как я, счастливый и — заурядный…
Вошел слуга, чтобы принять чайный прибор, и в открытую дверь донеслись звуки музыки и смеха. Филиппа встала.
— Я должна идти танцевать. Не могу устоять перед звуками «Испании».
Она легко сбежала по широкой лестнице, и смотревшему ей вслед Джервэзу стали ясны две вещи: что он безумно боится, чтобы она не поскользнулась, и что он так же безумно боится окончательно помешаться на вопросе о всякого рода опасностях, угрожающих Филиппе.
Все же, когда несчастье действительно случилось, его при этом не было.
В Фонтелон собралась компания из соседних имений играть в хоккей на льду, но в последний момент одна из играющих выбыла.
— Я сыграю за нее, — заявила Филиппа.
Фелисити посмотрела на нее, хотела что-то возразить, но потом воздержалась. Не может же женщина отказаться от всех развлечений лишь потому, что ждет ребенка! Если бы все так поступали, было бы очень скучно жить!..
А затем, отбивать удары совсем не так уж трудно, да и не надо много бегать…
До конца своей жизни Филиппа помнила этот день! Игра велась почти все время у гола другой команды, а она как-то особенно воспринимала очарование окружающей природы. Снег все еще висел на соснах, окружавших озеро с восточной стороны; на западе высоко над террасами поднимался дом, сурово прекрасный, рельефно вырисовывавшийся темной массой на фоне яблочно-розового зимнего заката, и а то время, как бледное солнце все еще посылало свои лучи, на другой стороне неба засеребрился серп молодого месяца…
Филиппа почувствовала великую любовь к этому месту, которое было ее домом. Почему-то никогда раньше она не думала о Фонтелоне как о чем-то ей принадлежащем, а сейчас как будто образовалось новое кольцо, сковывавшее их вместе…
Кто-то крикнул, «враги» шли на нее, она видела мяч, неловко повернулась к нему, зацепила своей клюшкой за чью-то чужую, закружилась… а когда клюшки расцепились, потеряла равновесие.
Она старалась удержаться, но не могла; ее конек задел за конек другого игрока, тот повернулся и всей тяжестью упал на нее.
Фелисити в отчаянии склонилась над нею: Сэмми и один из игроков подняли ее и внесли в дом, Фелисити поднесла руку ко рту и крепко закусила меховую перчатку.
— Это его убьет! — бормотала она, глотая заливавшие глаза слезы. — О бедный бэби… бедная маленькая Филь… о, проклятье… проклятье…
Позже она украдкой проскользнула в комнату Филиппы. Филиппа лежала в постели, а доктор и сиделка склонились над нею; она уже пришла в сознание. Филиппа улыбнулась Фелисити и прерывающимся голосом сказала:
— Вот не повезло!..
Сиделка высказалась очень определенно: все обстояло так скверно, как только можно было себе представить. Леди Вильмот пролежит в кровати еще много недель. И зачем это ей нужно было участвовать в такой опасной игре?..
Фелисити вышла, ненавидя всех сиделок в мире за их самодовольную деловитость, за их ужасающую правоту во всем.
Все гостившие в доме были угнетены; каждый смутно чувствовал себя виновным, бесконечно огорченным. Все понимали, что было бы тактичнее всего исчезнуть прежде, чем вернется домой Джервэз, уехавший на этот день в город.
Сэмми сказал Фелисити:
— Мы должны остаться. Нечего и думать об отъезде. Бедняга Джервэз!
— По-моему, бедняжка Филь! — ответила Фелисити, подавляя гнев. — Но мужчинам всегда кажется, что все симпатии должны быть на их стороне в подобном случае — в каждом случае, если на то пошло. Очень жаль, что в природе не происходит так, как один поэт однажды предложил: муж и жена должны рожать по очереди, и чтобы муж первый рожал. Тогда у обоих были бы одинаковые права…
Дом быстро пустел. Джервэз встретил Дениса Кроули как раз у главных ворот. Машины остановились.
— Алло! — весело крикнул Джервэз. Он был доволен, что возвращается, и жаждал увидеть Филиппу; вокруг все было чудесно, он снова был дома.
— Алло! — смущенно ответил молодой Кроули.
— Что-нибудь случилось с вашим автомобилем? — любезно спросил Джервэз. — Диксон, мой главный шофер, прекрасный механик… — Неприятность с автомобилем могла быть единственной причиной, что гость уезжает куда-то один, за полчаса до обеда…
— Нет… не то, благодарю вас… но не в этом дело, — мямлил Кроули. — Дело в том… это… Филь… ей не совсем хорошо…
Он увидел при свете фонарей, что лицо Джервэза как бы стянулось — это была единственная мысль, пришедшая в голову Кроули.
— Вы простите меня, если я поеду, — сказал Джервэз, и большой «ролле» покатился вперед.
Джервэз сидел, согнувшись и крепко стиснув кулаки; он выскочил из машины прежде, чем она остановилась, и помчался по лестнице, перескакивая сразу через несколько ступеней.
Дверь в комнату Филиппы была открыта. Ей впрыснули морфий, и она как будто уснула.
Доктор Коллин сидел у ее кровати; подняв голову, он увидел Джервэза и моментально встал.
Когда они очутились в роскошной галерее рядом с комнатой, Джервэз спросил:
— Ну, рассказывайте. Что случилось?
Лицо доктора Коллина судорожно искривилось; он сам был охотником, прекрасным игроком в теннис, вообще любил все виды спорта.
— Хоккей на льду! — ответил он мягко. — Безумие, конечно! Неловкое падение, и случилось худшее… Боюсь, что леди Вильмот придется порядочно страдать некоторое время. Я постараюсь по мере возможности облегчить ее боли. Правда, она очень молода… Это говорит в ее пользу.
— Это говорит в ее пользу, — машинально повторил Джервэз.
— Теперь, когда вы тут, я пойду, — сказал доктор Коллин. — Сейчас я больше не нужен. Через час здесь будет другая сиделка. Вы всегда можете вызвать меня по телефону — от меня к вам всего двенадцать минут.
Он хотел бы быть более человечным, он сочувствовал Джервэзу, но голос того, его лицо заставили его замолчать.
— Пока, спокойной ночи! — сказал он и пошел вниз.
Когда он завел мотор, сел в автомобиль и поехал к своему уютному домику, к своим двум маленьким мальчикам и их очаровательной молодой матери, то произнес вслух:
— Ох, уж эти пожилые мужья, которые жаждут иметь наследника!.. Почему, черт возьми, они об этом раньше не заботятся?
«Хоккей на льду! — твердил про себя Джервэз. — Хоккей на льду!»
К нему подошел Сэмми.
— Слушайте, Джервэз, я страшно огорчен… — Джервэз повернулся к нему, и столько ярости было в его голосе, что Сэмми отшатнулся.
— Почему, черт возьми, вы ее не остановили? — едва выговорил он, задыхаясь. — Ведь ваша жена имела детей… У вас должно же было где-то в голове сохраниться хоть немного здравого смысла…
— Все это произошло в мгновение ока, — виновато ответил бедный Сэмми.
Джервэз отвернулся и оставил его одного; он не мог стоять и наблюдать, как мысль бродит в голове у Сэмми, пока тот найдет силы и умение облечь ее в слова.
А ведь ему еще надо было обдумать все происшедшее и взглянуть правде прямо в глаза раньше, чем он увидит Филиппу.
Он прошел в свою комнату, а оттуда по маленькой скрытой лестнице, через потайной ход, — на верхнюю террасу замка.
Воздух резал, как острием ножа, небо блестело серебром, а камни звенели при каждом его шаге.
Он подошел к балюстраде, прислонился к крайнему зубцу и крепко ухватился за него, пока края его не врезались ему в руку.
Хоккей на льду!
Он потерял своего сына потому, что жене его захотелось играть в хоккей!
Он не замечал ни холода, ни резкого ветра, свистевшего сквозь балюстраду террасы. Все, что он знал, все, что мог чувствовать, было ощущение ужасной пустоты и пламенный, не уступавший этому ощущению в силе, гнев.
ГЛАВА X
Нельзя отвечать за свою храбрость, не испытав никогда опасности.
Стендаль
В конце второго дня Филиппа захотела видеть Джервэза. Только что закончился особенно сильный приступ болей, и ее лицо заострилось, побледнело, а глаза казались огромными; единственно не потерявшими цвет были ресницы и брови, и даже золото ее волос потускнело от страданий.
Джервэз пришел и нагнулся над ней, и Филиппа сказала:
— Я… я ужасно огорчена!
Он не мог говорить; он чувствовал одновременно и прежнюю горечь, и что-то вроде горестной нежности… Она выглядела такой жалкой и больной.
— Бедная детка, — прошептал он, держа ее руку.
— Все уехали?
— Да.
