Чарльз Ливер - Семейство Доддов за границей
И однакожь имъ было угодно не давать мнѣ покою своими вызовами и позывами, и мнѣ не оставалось ничего, какъ только являться повсюду, куда меня потребуютъ.
— Такъ это проклятое дѣло причиною, что задержали мой паспортъ? шепнулъ я Вангёгену.
— Да, именно, сказалъ онъ: — «и если не поведемъ его очень ловко, убытки могутъ быть огромны».
При этихъ словахъ я потерялъ всякое терпѣніе. Съ самой минуты пріѣзда былъ я цѣлью юридическаго грабежа, и теперь казалось, что меня рѣшились не выпускать изъ Брюсселя, пока не разстанусь я. съ послѣднимъ своимъ наполеондоромъ. Взбѣшенный почти до сумашествія, я рѣшился сдѣлать отчаянное усиліе къ спасенію и громкимъ голосомъ сказалъ: «Monsieur le président»… Но тутъ мой французскій измѣнилъ мнѣ и, послѣ страшныхъ усилій продолжать, я долженъ былъ прибѣгнуть къ пособію роднаго слова.
— Кто это такой? спросилъ онъ мрачно.
— Dodd-père, monsieur le président, торопливо сказалъ мой адвокатъ, спѣша спасти меня отъ послѣдствій моей опрометчивости.
— А! это Dodd-père, сказалъ торжественно президентъ, и послѣ того направилъ съ своими товарищами на меня очки; долго и внимательно смотрѣли они на меня, смотрѣли съ такою серьёзностью, что я началъ чувствовать мое существованіе въ качествѣ «Додда-отца» важною уголовною подсудностью.- Enfin, сказалъ президентъ съ легкимъ вздохомъ, какъ-будто размышляя, что процесъ будетъ утомителенъ:- enfin! Dodd-père, отецъ Dodd-fils'а, отвѣтчика.
Вангёгенъ почтительнымъ поклономъ выразилъ, что совершенно такъ, и пробормоталъ, какъ мнѣ показалось, нѣчто въ родѣ комплимента президентовой проницательности и сообразительности.
— Приведите его къ присягѣ, сказалъ президентъ, и согласно тому я поднялъ руку, а писецъ началъ читать — надобно думать, присягу — съ быстротой каскада.
— Васъ зовутъ Dodd-père? сказалъ генерал-прокуроръ, обращаясь ко мнѣ.
— Здѣсь зовутъ меня такъ, но прежде никогда я не назывался такъ, жолчно отвѣчалъ я.
— Онъ этимъ говоритъ, что прозваніе père неупотребительно въ его отечествѣ, сказалъ одинъ изъ судей, маленькій, красноглазый человѣкъ съ рябинами по лицу.
— Запишите, замѣтилъ важно президентъ: — свидѣтель объявляетъ, что его зовутъ просто Доддъ.
— Кенни Джемсъ Доддъ, господинъ президентъ… вскричалъ я, перебивая его.
— Доддъ, по прозвищу Кенни Джемсъ, продиктовалъ маленькій судья и записалъ писецъ.
— И вы показываете подъ присягою, что вы отецъ Dodd-fils'а? спросилъ президентъ.
Я бодро отвѣчалъ, что «такъ думаю»; однакожь такой оборотъ фразы, принятый за оговорку, возбудилъ преніе, продолжавшееся три четверти часа, но рѣшеніе наконецъ воспослѣдовало въ мою пользу. Долженъ сказать, что въ преніи были выказаны большія юридическія свѣдѣнія; судьи и генерал-прокуроръ цитовали всевозможные законы, начиная съ XII таблицъ; нѣсколько времени дѣло клонилось не въ мою пользу, но красноглазый судья далъ ему благопріятный для меня оборотъ, и всѣ согласились, что я отецъ моего сына. Однако, еслибъ только я зналъ, что выйдетъ, пожелалъ бы я оставить дѣло подъ сомнѣніемъ. Но я забѣгаю впередъ, надобно разсказывать попорядку.
Затѣмъ поднялось другое преніе, о томъ, до какой степени подвергаюсь я отвѣтственности въ дѣлѣ моего сына, Dodd-fils'а; разныхъ степеней отвѣтственности было вычислено и обсуждено, если не ошибаюсь, четырнадцать. По ходу пренія началъ я думать, что выслушать рѣшеніе прійдется развѣ внуку Додда-сына; но красноглазый судья, повидимому, самый искуснѣйшій, пресѣкъ преніе предложеніемъ пригласить меня — такъ онъ выразился — пригласить меня, объяснить, если мнѣ будетъ угодно, что мнѣ извѣстно о дѣлѣ, которымъ теперь занимается судъ.
— Такъ, такъ, сказалъ президентъ: — пусть онъ разскажетъ намъ дѣло. И всѣ судьи и слушатели, казалось, единодушно согласились съ этимъ рѣшеніемъ.
Вы знали меня хорошо, Томъ; вы можете быть порукою, что никогда я не отказывался, если меня просили разсказать что-нибудь. Это во мнѣ доходило даже до нѣкоторой слабости, и многіе говорили, что у меня есть привычка разсказывать одно и то же слишкомъ-часто. Какъ-бы то ни было, никто еще не говорилъ противъ меня, чтобъ я разсказывалъ изуродованныя, отрывочныя и безсвязныя исторіи; для чести своей репутаціи по части анекдотовъ, я рѣшился не подвергаться такому упреку.
— Милордъ, сказалъ я: — мнѣ нечего разсказывать.
— Извольте разсказывать, повторилъ президентъ; и на этотъ разъ его тонъ и жесты показывали, что его терпѣніемъ нельзя играть.
— Что же разсказывать? жолчно спросилъ я.
— Все, что знаете; все, что слышали, прошепталъ мнѣ Вангёгенъ, трепеща за мою опрометчивость.
— Милордъ, сказалъ я: — самъ я ничего не знаю; я лежалъ въ постели все это время.
— Онъ лежалъ въ постели все это время, сказалъ президентъ своимъ товарищамъ.
— Въ постели, сказалъ красноглазый: — посмотримъ, и онъ минутъ десять рылся въ грудѣ бумагъ, лежавшихъ передъ нимъ.- Dodd-père показываетъ подъ присягою, что онъ пролежалъ въ постели отъ 7-го числа февраля, когда пріѣхалъ сюда, до мая 19-го числа, включительно.
— Я не показываю этого, милордъ! вскричалъ я.
— Въ такомъ случаѣ, что же онъ показываетъ? спросилъ красноглазый.
— Выслушаемъ его собственныя слова. Скажите намъ безъ утайки — что извѣстно вамъ? сказалъ президентъ, въ голосѣ котораго было слышно искреннее состраданіе къ запутанности моихъ отвѣтовъ.
— Милордъ, сказалъ я: — съ величайшимъ въ мірѣ удовольствіемъ желалъ бы обнаружить ту искренность, которой вы требуете; но если я увѣряю васъ, что дѣйствительно ничего не знаю…
— Ничего не знаете, милостивый государь! возразилъ президентъ. — Не-уже-ли вы хотите сказать суду, что вы находитесь и находились въ совершенномъ не вѣдѣніи относительно рѣшительно всѣхъ фактовъ поведенія вашего сына; что вы никогда ничего не слышали о непріятныхъ обстоятельствахъ вашего сына и усиліяхъ его избавиться отъ нихъ?
— Если для васъ удовлетворительны показанія, основывающіяся на слышанномъ отъ другихъ, сказалъ я: — я готовъ передать вамъ эти пересказы; и, переведя духъ, потому-что видѣлъ передъ собою длинный путь, я началъ; а писецъ по-временамъ просилъ меня пріостанавливаться немного, чтобъ ему успѣвать за мною.
— Пять или шесть недѣль назадъ, милордъ, мы, то-есть мистриссъ Доддъ, дочери, Джемсъ и я, сдѣлали поѣздку на Ватерлооское Поле, по естественному желанію видѣть мѣсто, столь тѣсно-связанное съ воспоминаніями отечественной славы. Не буду утруждать васъ какими-либо подробностями о нашемъ разочарованіи, ни изъявлять сожалѣніе о совершенномъ отсутствіи символовъ, которые могли бы оживлять въ памяти событія великаго дня. Дѣйствительно, за исключеніемъ большаго льва съ поджатымъ хвостомъ, нѣтъ тамъ никакихъ эмблемъ побѣдоносныхъ націй.
Я умолкъ на-минуту, милый Томъ, чтобъ видѣть, какое впечатлѣніе произведутъ на нихъ эти слова. Но они были безчувственны, и я понялъ, что моя бомба никого не задѣла своимъ взрывомъ.
— Мы бродили по полю, милордъ, два или три часа; наконецъ достигли Гугумона въ самое время, чтобъ укрыться отъ страшной грозы, разразившейся надъ нами; и здѣсь-то Джемсъ случайно пришелъ въ столкновеніе съ молодымъ человѣкомъ, котораго по справедливости могу назвать виновникомъ всѣхъ нашихъ бѣдствій. Казалось, что они начали споръ о битвѣ, со всѣми естественными предубѣжденіями сражавшихся національностей. Этимъ не говорю я, чтобъ Джемсъ основательно знакомъ былъ съ предметомъ; и дѣйствительно, я пришелъ къ тому мнѣнію, что запасъ его свѣдѣній былъ почерпнутъ преимущественно изъ представленія труппы вольтижеровъ, зрителемъ котораго онъ былъ у насъ въ Броффѣ, и въ которомъ Бонапартъ, прогалопировавъ два раза вокругъ цирка, становится на колѣни и проситъ пардону — фактъ, столь сильно-врѣзавшійся въ памяти Джемса, что онъ принужалъ француза принять его за историческую черту. Споръ, повидимому, не былъ веденъ въ законныхъ границахъ пренія; они разсердились, и французъ, послѣ надменнаго нападенія, вышелъ на проливной дождь, лишь бы только избѣжать дальнѣйшаго спора.
— Это мнѣ кажется, милостивый государь, — прервалъ меня президентъ:- нисколько неотносящимся къ занимающему насъ дѣлу. Судъ предоставляетъ полнѣйшую свободу въ подробномъ развитіи объясненій; но если они дѣйствительно нисколько не имѣютъ связи съ текущимъ дѣломъ; если, какъ кажется моимъ опытнымъ сотоварищамъ, равно какъ и мнѣ, эта полемика о битвѣ не состоитъ ни въ какомъ соотношеніи съ затруднительнымъ положеніемъ вашего сына…
— Она истинная причина и источникъ всего, милордъ, перебилъ я.
— Все, что есть затруднительнаго въ его положеніи, рождено этимъ случаемъ и часомъ.
— Въ такомъ случаѣ вы можете продолжать, милостивый государь, сказалъ онъ кротко, и я продолжалъ:
— Не хочу сказать, милордъ, что все послѣдующее было неизбѣжно; не хочу также сказать, что съ болѣе холодными головами и спокойными темпераментами противники не могли бы кончить дѣло благопріятнѣйшимъ образомъ; но Джемсъ горячъ, очень-горячъ; въ немъ силенъ кельтскій элементъ. Онъ дѣйствительно любитъ, что называется у насъ shindy, или потасовку; любитъ не изъ тѣхъ побужденій, какъ нѣкоторые пустые люди, чтобъ надѣлать шуму въ свѣтѣ, не изъ того, чтобъ о немъ поговорили въ газетахъ; но любитъ shindy изъ чистой любви къ самому этому дѣлу, любитъ въ этой потасовкѣ, такъ сказать, внутреннее достоинство. И могу здѣсь замѣтить, милордъ, что ирландецъ, быть-можетъ, одинъ только изъ всѣхъ европейскихъ народовъ понимаетъ драку въ этомъ смыслѣ; такая черта, если правильно смотрѣть на нее, служитъ ключомъ къ пониманію нашего національнаго характера.
