Людмил Стоянов - Избранная проза
Ниже следовала подпись, которую он не смог разобрать.
Матея Матова прошиб холодный пот. Надежды, которые он возлагал на эту книгу — и деньги и слава, — рухнули. Так оно и есть, трусы стараются избежать ответственности. «Неверное освещение фактов», «отсутствие объективной оценки». Да, да. Конечно, раз вам невыгодно…
— Странно, — сказал он, — очень странно. Впрочем, я издам ее сам.
— Разумеется, — поторопился согласиться капитан. — По крайней мере, вы будете свободны в своих оценках. А так, официально… нельзя. Истина хороша, но ведь, вы знаете, наше дело зиждется на принятой версии.
«Вернее, на лжи», — хотел поправить его Матей Матов, но сдержался.
— Самое скверное, что канителили целый год, — сказал он все так же нерешительно, совсем упав духом. Затем он попытался улыбнуться. — Вам известно ведь, как это у нас делается.
Капитан смотрел на него с состраданием. Этот человек выглядел таким несчастным и удрученным… Очевидно, он искренне стремился быть полезным, хотел высказать все, что думает, но не было у него воли, вернее, возможности, сделать это. Эти возможности не зависели от личных качеств человека; они определялись разными там канцеляриями, родственными связями и влиятельными знакомствами. Боже упаси — с такими ходами, с такой моралью Матов не имел ничего общего. Он встал, завернул рукопись в газету и только сейчас вспомнил, что и ему свойственна гордость, что и ему позволительно проявить свое достоинство.
— Собственно, — сказал он, взяв фуражку, — я наперед знал, что так получится. Хотелось только проверить, существует ли еще честность. Естественно, люди, которых обвиняешь, не могут быть твоими доброжелателями. Но им не удастся увильнуть, правда должна восторжествовать.
— Пожалуйста, господин полковник, — сочувственно ответил капитан, ничуть не обидевшись, — вы вправе делать все, что находите нужным. В конце концов, в Болгарии существует свобода мнений…
— Оно и видно, — сказал Матей Матов и, поклонившись, добавил: — До свидания.
Он уже закрыл было за собой дверь, провожаемый молчанием, но вдруг снова приоткрыл ее и повторил твердым, почти начальническим тоном:
— До свидания, господин капитан!
Капитан сконфузился, вскочил, как на пружине, и отчеканил:
— До свидания, господин полковник. Извините.
— Ничего… Это только подтверждает мое убеждение…
Он вышел с пакетом в руках и двинулся по длинным коридорам, стараясь улыбаться, дабы не показать рассыльным, что потерпел поражение. «Причины разгрома» принесли ему, к сожалению, лишь новые огорчения, причин которых он не мог понять. Выйдя на улицу, он разозлился на себя за то, что оказался таким слабохарактерным, не пошел к начальнику требовать объяснений. Быть может, этим он смог бы добиться чего-нибудь, ведь эти тыловые герои признают только силу.
И он шел по улице по направлению к дому, преисполненный желчных размышлений. Все воздушные замки, которые он строил в связи с этой книгой, зашатались у него на глазах, рухнули и разбились вдребезги, словно фарфоровые фигурки.
При воспоминании об этом Матея Матова охватило такое волнение, что защипало глаза. Он напряг последние силы, поднял голову и, устремив взгляд на невидимого врага, который постоянно истязал его, плюнул в сторону шкафа и с тоской проговорил, заикаясь:
— П-под-лецы! П-продажные шкуры!
И тяжело упал на подушку.
Глава восьмая
Ветряная мельница
Он служил в гвардейском полку и знал все тайны придворной жизни. Не раз мадьярская ругань и толстая трость его величества провожали Матея при смене караула. Нередко он заставал царственную особу при выходе из ванной, когда придворный парикмахер готовился приступить к его туалету. Ожидая в соседней комнате, Матей Матов бывал невольным свидетелем этой долгой и сложной церемонии, во время которой старательно подрезался каждый волосок бороды, изводилось столько духов и помады, что, когда наконец парикмахер, пятясь, выходил, лоб его и лицо были покрыты потом.
Матей Матов входил к сердитому властелину, который сидел в широком кресле, закутавшись в синий пушистый халат, причем огромный его живот выпирал, словно какой-то посторонний предмет. Начинались расспросы, на которые Матею Матову приходилось отвечать учтиво и сдержанно.
Царь интересовался офицерами полка, их семейной жизнью, спрашивал об их родственниках, нет ли между ними изменников отечеству. Многие офицеры-фавориты перегоняли других в чинах, и это озлобляло остальных. Матей Матов не смел, однако, намекнуть на это, поскольку и сам относился к числу привилегированных. Он слушал и моргал, повторяя автоматически: «Слушаю, ваше величество», — не в силах выдержать пронизывающего взгляда голубых, словно стеклянных глаз.
В дни официальных праздников, в дни парадов всех в полку охватывало настоящее безумие. Часто совершенно неожиданно приезжал сам царь и выстраивал офицеров. На ломаном болгарском языке он долго, пространно жаловался на гражданскую администрацию, на министров и депутатов, на кое-кого из генералов, которые многие дела решают по своему усмотрению, не считаясь с тем, что он сам их так хорошо продумал…
Был он мелочен и, оглядывая мундиры, делал замечания за недостаточно хорошо начищенную пуговицу: Офицеры выслушивали все молча и облегченно вздыхали лишь после того, как он, величественно козырнув, удалялся. Они ненавидели его за то, что был он ни на что не годен, не умел носков надеть, даже галстук ему завязывали другие; ненавидел его и Матей Матов, особенно когда приходилось помогать царственной особе взбираться на коня. Эту тушу нельзя было сдвинуть с места, и приходилось вызывать гиганта-фельдфебеля Вангела, который просто-напросто вскидывал его величество на коня, и тот плюхался, расплываясь по седлу своими телесами, словно перина.
Странное дело: все офицеры ненавидели его, но трепетали перед ним и служили ему верно. Матей Матов понимал всю мерзость этого, но тем ревностнее разглагольствовал перед солдатами о «царствующем доме», о «потомках прежних болгарских царей», об «отеческих заботах его величества», о «нашей славной армии», — это были догмы, которых, казалось, нельзя было избежать.
И когда в конце войны солдаты, которые благодаря «отеческим заботам» царя остались разутыми и раздетыми, восстали, чтобы потребовать ответа за свои трехлетние страдания, Матей Матов почувствовал какое-то странное удовлетворение. Столько раз унижал его этот, как он его называл, «высочайший маньяк», что, когда царя свергли и он бежал среди ночи в свою венгерскую Пусту, Матей Матов не испытал никакой жалости. В ту ночь он был дежурным по полку и должен был проводить его до вокзала.
Матею Матову вспомнилась жалкая фигура вчерашнего монарха на царском перроне в ту памятную сентябрьскую ночь, редкие фонари, мелкий дождь, нетерпеливое пыхтение паровоза. Царь стал необыкновенно учтив в обращении. «Прошу вас, господин подполковник, — сказал он, — проверьте, прицеплен ли последний вагон». В вагон этот был погружен новенький автомобиль, которым он лично управлял. Он даже предложил Матею Матову сигарету, которую, однако, вскоре пришлось бросить, ибо она намокла от дождя.
Паровоз слабо, как-то испуганно свистнул и тронулся. Матей Матов почувствовал в этот момент, что с плеч его свалилась огромная тяжесть. Он простился с тяжелым и безрадостным прошлым, — свою женитьбу он связывал с этим человеком. «Сколько войн, сколько жертв, сколько слез, — думал Матей Матов, — и все по его вине».
Вспомнил, как он вернулся во дворец доложить новому царю об отъезде его отца. Сын был противоположностью отца: съежившийся, сутулый, всегда глядящий в землю. В глазах — лисья хитрость. Приняты ли меры для спокойного следования поезда до границы? Все ли погружено? Хорошо ли запломбированы вагоны? Как же так, господин подполковник даже не поинтересовался этим? С какого времени служит он в гвардейском полку?
Матей Матов понял, что ничего, в сущности, не изменилось, что старое зло сменилось новым — скрытым, потаенным. Что же будет дальше?
А дальше наступили те трудные времена, когда, согласно мирному договору, пришлось сократить армию. Подхалимы и тут хорошо устроились: они ходили, хлопотали за закрытыми дверями, за кулисами и остались на прежних теплых местечках, а его, Матея Матова, победителя под Демиркаем, уволили…
2Он снова вспомнил о злополучной книге, о том, как издевались над ним эти штабные крысы, которые, в сущности, завидовали ему… Да, да, он не оставит этого — рано или поздно наступит день расплаты.
«Но когда и как?» — думал он. Перед глазами мелькнули огромные крылья ветряной мельницы. Придет еще и его время, мельница начнет давать доход, он напечатает свою книгу, и тогда каждый получит по заслугам.
