Ясунари Кавабата - Озеро
— Ну как мне с вами поступить? Уходите поскорее отсюда, покуда целы, иначе я за себя не ручаюсь.
— Я не оставлю мисс Тамаки. Она назначила свидание мне, а не вам, поэтому вы уходите.
— Вы что, приставлены следить за мисс Тамаки?
— Мне этого никто не поручал. Вы нехороший человек. — Онда отвернулась. — Пойдем отсюда, Хисако. Скажи этому беспардонному мужчине, что ты его ненавидишь и не намерена с ним встречаться.
— Будьте умницей, уйдите! Я ведь еще не закончил разговор с мисс Тамаки. — Гимпэй снисходительно погладил Онду по голове.
— Нечистоплотный человек! — Онда тряхнула головой.
— Насчет нечистоплотности вы правильно сказали. Когда, кстати, вы в последний раз мыли голову? Вам бы следовало делать это почаще, у вас от волос неприятный запах. Сомневаюсь, чтобы кто-то захотел погладить такие грязные волосы.
Онда была взбешена.
— Послушай, уходи-ка отсюда! Я ведь хулиган и могу запросто ударить женщину.
— Пожалуйста, бейте, пинайте меня, сколько хотите!
— Хорошо же! — Гимпэй ухватил ее за руку и потянул за собой. — Не возражаете? — Он обернулся к Хисако.
В ее глазах он прочитал согласие и потащил Онду на улицу.
— Что вы делаете? Отпустите меня! — упиралась Онда, пытаясь укусить его.
— Ах, ты хотела поцеловать руку бесчестного человека?
— Я укушу вас! — закричала Онда, но так и не исполнила свою угрозу.
Когда Гимпэй вывел ее на улицу, она перестала сопротивляться и пошла сама, опасаясь, как бы прохожие не обратили на них внимание. Гимпэй продолжал крепко держать ее за руку. Он остановил свободное такси.
— Эта девушка убежала из дому. Родители ждут ее у входа на станцию Омори. Прошу вас, поскорее доставьте ее туда, — сказал он шоферу первое, что пришло в голову, передал ему купюру в тысячу иен и втолкнул Онду в машину. Машина сразу же сорвалась с места и помчалась вперед.
Гимпэй вернулся за ограду. Хисако по-прежнему сидела на нейлоновом платке.
— Я объяснил шоферу, что она убежала из дому, усадил в такси и отправил к станции Омори. Это обошлось мне в тысячу иен, — сказал он.
— В отместку Онда опять напишет моим родителям.
— И снова подпишется: «Скорпион».
— А может, на этот раз и не напишет. Она очень хочет попасть в университет и пришла уговаривать меня поступить с ней вместе. У нее есть план: стать моим частным репетитором, с тем чтобы отец оплатил ее учебу в университете. У ее родителей сейчас туговато с деньгами.
— Вот, значит, для чего она попросила тебя о встрече?
— Да, но она и до этого, чуть не с января, часто писала мне письма с просьбой повидаться. Но я не хотела приглашать ее к себе домой и ответила, что смогу встретиться с ней в день церемонии по случаю окончания колледжа. Она ожидала меня у входа, и мы пошли сюда. Мне все равно хотелось еще раз побывать здесь.
— С того дня я часто заглядывал сюда — даже в ту пору, когда все было покрыто глубоким снегом.
Хисако кивнула, и на ее щеках появились симпатичные ямочки. Кто бы мог подумать, глядя на эту девчушку, что она была близка с Гимпэем? Да и он сам навряд ли смог бы обнаружить на этом милом лице следы своего «дурного» влияния.
— Я думала, что вы, может быть, иногда заходите сюда, — сказала Хисако.
— Однажды я пришел, когда на улицах снег уже растаял, но здесь его еще было много — целая гора. Может быть, убирали улицу и сбрасывали его сюда. Мне показалось, что здесь погребена наша любовь. И еще я подумал: под этой горой снега похоронен наш ребенок. — Гимпэй умолк спохватившись, что говорит словно в бреду.
Но Хисако кивнула и поглядела на него ясными глазами. Гимпэй растерялся и поспешно перевел разговор на другое.
— Ты все же решила вместе с Ондой поступить в университет?
— Все это пустое… — безразлично проговорила Хисако. — С какой стати женщине учиться в университете?
— Те пояса, из которых ты связала веревку, я бережно храню до сих пор. Ведь ты мне их подарила, правда?
— Наверно, веревка просто выскользнула у меня из рук, — призналась Хисако.
— Отец тебя очень ругал?
— Он запретил мне выходить из дома.
— Знай я, что ты не посещаешь колледж и тебя не выпускают из дома, обязательно пришел бы к тебе — через то самое окно.
— Иногда я по ночам стояла у окна и глядела в сад, — прошептала Хисако.
По-видимому, с тех пор как они перестали встречаться, Хисако вновь обрела свою девичью чистоту, и Гимпэй почувствовал, что не в его силах опять возбудить в ней былую страсть. И все же Хисако не отодвинулась, когда он присел на нейлоновый платок — туда, где только что сидела Онда. На Хисако было чудесное голубое платье с кружевным воротничком. Наверно, она так нарядилась ради церемонии. Гимпэю даже показалось, что Хисако стала пользоваться косметикой, но она накладывала ее так умело, что трудно было заметить. Гимпэй догадался об этом лишь по едва уловимому запаху.
— Пойдем куда-нибудь… Или вообще убежим отсюда — далеко-далеко, на пустынный берег озера… — сказал он, осторожно кладя руку ей на плечо.
— Учитель, я ведь решила больше не встречаться с вами. Я счастлива, что сегодня мне довелось вас увидеть, но пусть это будет наша последняя встреча. — Голос Хисако звучал спокойно. Она не отвергала Гимпэя, просто взывала к его разуму. — Если я почувствую, что не могу жить, не увидев вас, я вас найду, чего бы это ни стоило.
— Но я опускаюсь, опускаюсь на самое дно.
— Я приду к вам, если даже вы будете скрываться в подземных тоннелях станции Уэно.
— Пойдем со мной сейчас.
— Нет, сейчас не могу.
— Почему?
— Мое сердце разбито, и рана еще не затянулась. Если любовь сохранится и вы будете мне нужны, когда я окончательно приду в себя, я обязательно вас найду.
— Сомневаюсь… — Он почувствовал, словно у него немеют, отнимаются ноги. — Я все понял. Тебе не следует опускаться на дно, в тот мир, где я нахожусь. Постарайся, чтобы никто не узнал о том, что я открыл в твоей душе. Иначе тебе грозит беда. Я останусь в своем, чуждом тебе мире, но всю жизнь с благодарностью буду вспоминать тебя.
— А я постараюсь забыть вас, если смогу…
— Да, так будет лучше, — решительно сказал Гимпэй и в то же мгновение почувствовал невыразимую тоску. — Но сегодня… — Голос его задрожал.
Сверх ожиданий Хисако согласно кивнула.
Пока они ехали в такси, она не произнесла ни слова. Она закрыла глаза. Лицо ее было спокойно, лишь щеки слегка порозовели.
— Открой глаза. Я уверен — в них скрываются чертики.
Хисако широко раскрыла глаза — в них была пустота.
— Какие они у тебя грустные… Ты еще не забыла? — Он прикоснулся губами к ее ресницам.
— Я все помню, — едва слышно прошептала безжизненным голосом Хисако…
С тех пор Гимпэй больше ее не встречал.
Несколько раз он приходил туда, к ограде сгоревшего дома. Однажды он увидел, что участок огорожен новым забором, трава скошена и земля утрамбована. А спустя года полтора или два там начали строить новый дом. Судя по фундаменту, домик небольшой, подумал Гимпэй и решил, что вряд ли эту стройку затеял отец Хисако. Скорее всего, он кому-то продал участок. Прислушиваясь к звуку рубанка, которым споро работал плотник, Гимпэй закрыл глаза.
— Прощай! — прошептал он недостижимой теперь для него Хисако и мысленно пожелал счастья тем, кто будет жить в этом новом доме. Уверенные звуки рубанка словно подтверждали, что его пожелание сбудется.
Больше Гимпэй не приходил к ограде, где они «скрывались в траве». Откуда ему было знать, что вскоре Хисако вышла замуж и поселилась в этом доме.
* * *Уверенность Гимпэя, что «та девушка» обязательно придет к водоему ловить светлячков, была столь велика, что это случилось на самом деле, и ему посчастливилось увидеть ее в третий раз.
Ловля светлячков устраивалась в течение пяти дней, и, хотя Гимпэй приготовился ходить туда ежедневно, он безошибочно вычислил вечер, когда появится Матиэ. Причем это подсказала ему не только интуиция. На третий день в газете появился репортаж о ловле светлячков, и Гимпэй решил, что Матиэ его обязательно прочитает и придет к водоему. С газетой в кармане Гимпэй вышел из дома и ощутил, как радостно бьется его сердце в ожидании встречи. Он был бессилен описать словами глубину, безупречную форму продолговатых глаз Матиэ и по пути к водоему рисовал их большим и указательным пальцем на щеке в виде чудесной маленькой рыбки. В его ушах звучала неземная музыка.
— В будущей жизни я предстану юношей с красивыми ногами. Ты можешь оставаться такой, как сейчас. И мы вдвоем будем исполнять в балете танец в белом, — мечтательно шептал Гимпэй, представив Матиэ в развевающейся классической пачке.
Как она прекрасна! Такая красавица могла появиться только в хорошей семье. Жаль, что девичья красота быстротечна: лет до шестнадцати-семнадцати — и все. Потом она увядает.
