Джейн Остен - Гордость и предубеждение
Как только новость прозвучала и все расселись по местам, мистер Коллинз, не зная, чем себя занять, огляделся вокруг и принялся привычно восхищаться, будучи столь пораженным размерами комнат и мебели. Прежде всего, он заявил, что чувствует себя словно в маленькой летней столовой в Розингсе. Этот комплимент оценили вовсе не сразу; но, как только миссис Филипс уяснила для себя, что же такое этот Розингс и кто его владелец, и прослушала подробное описание гостиной и даже каминной полочки, которая одна только стоит восемьсот фунтов, она окончательно прониклась грандиозностью похвалы, а потому была бы рада сравнению ее апартаментов даже с комнатой для прислуги леди Кэтрин.
Время радостно и незаметно шло в описании Коллинзом величия леди Кэтрин и ее дома с редкими отступлениями от темы, чтобы воздать должное и своему скромному жилищу, а также тем изменениям к лучшему, которые нынче в нем проводились, до тех пор, пока в гостиной, наконец, не появились остальные джентльмены. В миссис Филипс молодой человек нашел благодарного слушателя, у которого мнение о своем новом знакомом возрастало пропорционально каждой дюжине фраз, им произнесенных, и который уже занял исходную стойку, чтобы при первой же возможности броситься по друзьям и соседям и поведать тем об услышанном. Тем временем девушкам, в целом уже прекрасно знакомым с содержанием любого из комплиментов мистера Коллинза, ничего не оставалось делать, кроме как скучать и тихо мечтать об инструменте или в крайнем случае разглядывать имитации китайского фарфора, выставленные на каминной полочке. Тем не менее, ожидание не могло длиться бесконечно, и вскоре в анфиладе послышались голоса мужчин. Как только мистер Уикем показался в комнате, Элизабет, подняв на него взгляд, сама себе призналась в том, что с момента последней встречи не вспоминала о нем совершенно, а единственным ее грехом было не совсем рациональное восхищение его внешностью накануне. Остальные офицеры оказались мужчинами вполне приятными, с манерами, как у джентльменов; однако мистер Уикем стоял по сравнению с ними недосягаемо высоко и по красоте, и по походке, точно также, как и сами офицеры могли дать фору замыкавшему шествие широколицему коренастому мистеру Филипсу, пахнувшему портвейном.
Мистер Уикем был счастливым мужчиной, вслед которому оборачивались все встречные дамы, а Элизабет – счастливой девушкой, рядом с которой франт и уселся. Милые манеры, с которыми он немедля затеял с ней разговор, касавшийся, впрочем, всего лишь чрезмерно сырой ночи и приближения сезона дождей, заставили ее уверовать в то, что самые банальные, обычные и скучные темы в устах мастера становятся на удивление увлекательными.
На фоне таких соперников по замечанию прекрасного во всем окружающем, как мистер Уикем и офицеры, мистер Коллинз в роли собеседника окончательно утратил всякую значимость и привлекательность. Для юных леди он совершенно естественно перестал существовать, но при этом продолжал время от времени злоупотреблять вниманием миссис Филипс, которая умудрялась не только тешить его самолюбие, но и следить за тем, чтобы в чашке его не кончался кофе, а в тарелке дымилась горячая сдоба.
Когда вся компания переместилась за карточные столы, мистеру Коллинзу представился шанс отблагодарить хозяйку дома – сесть с ней за партию в вист.
– Я уже и позабыл, как играть в эту игру, – признался мистер Коллинз, – но с вашей помощью надеюсь исправиться, потому что в нынешнем моем положении…
Миссис Филипс была весьма ему признательна за уступку, но ждать объяснений по поводу его нынешнего положения у нее не было времени.
Мистер Уикем в вист не играл, и поэтому его с удовольствием приняли за соседним столом, усадив между Элизабет и Лидией. Поначалу возникли опасения, будто Лидия установит монополию на красавца, потому как в красноречии равных ей не было; однако страсть барышни к разговорам по силе своей вполне могла сравниться со страстью объекта ее красноречия к лотерее; и поэтому ей пришлось в спешном порядке увлечься игрой, и в этом она преуспела настолько, что энтузиазм ее в назначении призов и выкрикивании победителей не оставил без внимания ни одного из присутствовавших. По ходу игры мистер Уикем охотно болтал с Элизабет, и она внимательно его слушала, хотя то, о чем ей действительно хотелось узнать, а именно об истории его знакомства с мистером Дарси, имело самые ничтожные шансы быть озвученным в этом ни к чему не обязывавшем разговоре. Она не смела намекнуть ему о своем любопытстве, однако завеса над тайной совершенно неожиданно приоткрылась: мистер Уикем спросил, как далеко расположен Незерфилд от Меритона и как долго там гостит мистер Дарси.
– Уже около месяца, – ответила ему Элизабет и, не желая бросать на этом тему, добавила: – Он один из самых состоятельных людей в Дербишире, если я правильно понимаю.
– Да, это так, – согласился молодой человек. – У него очень обширное поместье и чистого дохода десять тысяч в год. Вам едва ли удалось бы сыскать человека более об этом информированного, чем я, потому что с самого детства я был очень близко связан с его семьей.
Элизабет не удалось скрыть своего изумления.
– Мне вполне понятно ваше удивление, мисс Беннет, особенно если вы, быть может, заметили, как холодна была наша вчерашняя встреча. А вы сами хорошо знаете мистера Дарси?
– Более чем достаточно! – насмешливо воскликнула Элизабет. – Я провела в одном с ним доме целых четыре дня, и после этого у меня не осталось и тени сомнения в том, что он очень неприятный человек.
– Боюсь, я не вправе оглашать вам свое мнение на сей счет, – тяжело вздохнул мистер Уикем. – Мои принципы не позволяют мне этого сделать. Я знаю его слишком давно и слишком хорошо, чтобы стать справедливым судьей. Я не могу не быть заинтересованным. Но, сдается мне, в целом ваша оценка не может не удивить; и, наверное, вы не осмелились бы так открыто заявить об этом где-либо еще, ведь здесь вы в кругу своей семьи.
– Клянусь вам, что не сказала ничего такого, что я не смогла бы повторить в любом другом доме по соседству, за исключением разве что Незерфилда. В Хертфордшире его никто не любит. Всем омерзительна его гордыня. Едва ли вы встретите кого-нибудь, кто отзовется о мистере Дарси более лестно, чем это только что сделала я.
– Не стану притворяться, будто мне тяжело слышать, – признался мистер Уикем, – когда ему или кому-либо другому воздают по заслугам; однако мне кажется, что с ним это случается непозволительно редко. Свет ослеплен его богатством и положением либо напуган импозантными манерами, поэтому видит его только таким, каким ему хочется себя показать.
– Даже при всей небольшой продолжительности нашего знакомства я с уверенностью могу утверждать, что характер у него самый неприятный.
Уикем только горько покачал головой.
– Интересно, – размышлял молодой человек вслух, – как долго он еще собирается пробыть в этих местах?
– Не имею ни малейшего представления; но когда я гостила в Незерфилде, то ничего не слышала о том, чтобы он собирался покинуть наше графство. Надеюсь, ваши планы относительно поступления на службу не будут нарушены его пребыванием по соседству.
– О нет! Никакой мистер Дарси не заставит меня уехать отсюда. Если он не желает встречаться со мной, то пусть убирается сам. Мы вовсе не дружны, и мне всегда больно его встречать; однако, избегая его, я все же не в силах укрыться от того, что стоит за ним и ему подобными по всему свету: от беззастенчивого эгоизма и злословия. Его отец, мисс Беннет, покойный мистер Дарси, был одним из приятнейших смертных и самым близким моим другом. Даже сейчас я не могу вспоминать об этом мистере Дарси без того, чтобы не скорбеть о душе в тысячу раз более милой и дорогой. Отношения младшего ко мне порой носили откровенно скандальный характер; но я уверен, что могу простить ему любой грех, но только не разочарование его дорогого отца и попрание все его надежд.
Элизабет почувствовала, что ее интерес к этой теме растет как на дрожжах, и поэтому слушала собеседника, затаив дыхание; однако мистер Уикем, похоже, сказал все, что хотел, а собственная деликатность ей не позволила продолжить расспросы.
Сейчас мистер Уикем перешел к более общим темам: Меритон, соседние семьи, местное общество… Все это очень его порадовало, особенно последнее обстоятельство, о котором он распространялся с весьма тонкой галантностью.
– Я ожидал найти здесь общество стабильное и приятное, – доверительно делился он, – и поэтому с радостью принял назначение в эти места. Я знаю, что наш полк снискал себе славу как вполне респектабельный и популярный, и мой друг Денни все-таки соблазнил меня прекрасными меритонскими квартирами и отличными связями в здешних кругах. Мне кажется, я и дня не проживу без светского общества. В этой жизни меня постигло столько утрат и разочарований, что душа моя не вынесла бы одиночества. Я должен иметь чин и компанию. Я никогда не собирался становиться военным, но обстоятельства распорядились иначе. Моим призванием должна была стать Церковь – так меня воспитали; и к этому времени я мог бы уже вести жизнь размеренную, достойную, полную благого смысла, если бы не вмешательство того человека, о котором мы с вами только что говорили.
