Грация Деледда - Элиас Портолу
«Я пойду, — думал он, — мне непременно нужно уйти, убраться куда-нибудь подальше и больше сюда не возвращаться. А не то мне конец…»
Он судорожно перевернулся, сжал кулаки и зарылся лицом в подушку, кусая губы, чтобы не разрыдаться. Его одолевало бешеное желание вырвать свое сердце, схватить его в кулак и что есть силы швырнуть в стенку.
VI
Осень уверенно вступала в свои права, и с ее приходом легкая грусть все сильнее ощущалась в долине. Когда над землей стояла туманная дымка, окружающий пейзаж казался еще более пустынным и представлялось, что его неведомые границы уходят вдаль за скрытый туманом горизонт; и одиночество еще сильнее довлело над пастбищами; деревья, камни, заросли кустов выглядели по-своему печально, будто и они чувствовали осеннюю грусть. Вороны медленно и уныло кружились в бледном небе; осенняя трава пробивалась сквозь почерневшее от недавних обильных дождей жнивье.
В один из таких туманных дней, когда тепло уходящего лета еще не успело развеяться, но осенняя печаль уже воцарилась на пастбище, Элиас в одиночестве сидел на пороге хижины. Он читал одну из своих обычных молитвенных книжек. Вдалеке паслось стадо овец; время от времени доносилось жалобное блеяние какого-нибудь осеннего ягненка с белоснежной шерстью, похожее на плач избалованного ребенка.
Элиас читал, ожидая дядюшку Мартину Монне, за которым послал, чтобы спросить у него сонета.
«На этот раз, — размышлял Элиас, — я все-таки последую совету старика: у него вся жизнь за плечами, и, пожалуй, лучше бы мне было с самого начала послушаться его. Довольно, — со вздохом добавил он затем про себя, — теперь все кончено».
Наконец дюжая фигура старика показалась в тумане, окутавшем тропинку. Высокая и прямая, она двигалась к хижине.
Элиас вскочил на ноги, отложив книжку, и пошел навстречу дядюшке Мартину. И хотя он знал, что на пастбище никого нет, он помнил пословицу, что и у малой травинки есть уши, и поэтому, желая сохранить разговор втайне, Элиас отвел старика на открытое место, почти свободное от кустов и валунов. Только местами среди жнивья покоились валуны, на двух из них и расположились Элиас с дядюшкой Мартину.
Они начали с разговоров о том о сем: что делал дядюшка Мартину в то время, когда он не давал о себе знать, об овцах, о ягнятах, о быке, которого украли на одном из соседних пастбищ. Но внезапно старик вперил взгляд в Элиаса и переменил тему:
— Зачем ты послал за мной, Элиас Портолу? Что еще случилось?
Элиас задрожал, покраснел и огляделся по сторонам: вокруг никого; лес, валуны и заросли кустов молчали среди тумана, оцепенев под окутанным дымкой небом.
— Я хотел попросить у вас совета, дядюшка Мартину…
— Ты уже просил у меня совета, но не последовал ему.
— Но сейчас все по-другому, дядюшка Мартину. И, может быть, я правильно бы сделал, если бы внял тогда вашему совету: довольно, теперь все кончено. Я хочу стать священником, дядюшка Мартину. Что вы на это скажете?
Старик задумчиво посмотрел вдаль.
— Ты все еще влюблен?
— Как никогда! — дал волю чувствам Элиас, и постепенно его голос стал слаб и жалобен, почти как голос плачущего. — Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Она красавица; ах, если бы вы видели, какая же она красавица теперь! Я столько раз обещал себе не приходить домой, не видеть ее, не глядеть на нее; но дьявол не дает мне покоя, дядюшка Мартину; и она тоже смотрит на меня, и мне страшно. Нужно сделать что-нибудь; иначе случится то, о чем вы говорили.
— А почему бы тебе не жениться?
— Ах, не говорите мне об этом! — промолвил Элиас, и на лице его выразилось смятение. — Я бы плохо обращался со своей женой, может, я озлобился бы, и дьявол еще больше одолел бы меня.
— Так ты говоришь, Магдалина смотрит на тебя?
— Ах, не произносите ее имени, дядюшка Мартину! Да, она смотрит на меня.
— Так значит, она непорядочная?
— Я верю, что она порядочная, но она не любит своего мужа, она никогда его не любила, и он с ней дурно обращается: от этого быстро устаешь, дядюшка Мартину; и потом, он часто напивается и тогда становится грубым. Они часто ссорятся.
— Так быстро?
— Да при такой жизни все бывает быстро. Но как раз из-за того, что она не любит его, я боюсь, что в один прекрасный день Пьетро отлупит ее палкой. Он не хочет, чтобы она выходила из дома, чтобы навещала мать, чтобы разговаривала с соседками.
— Он ревнив?
— Нет, он не ревнив, он никогда не был ревнив, но он вспыльчив, слишком много пьет и не дорожит тем, что имеет.
— Эх, Элиас, Элиас! Что я тебе говорил? Если бы ты послушался моего совета! — воскликнул старик; но тут же покачал головой и прибавил: — В конце концов, кто знает? Может, на его месте и с тобой случилось бы то же самое.
— Ну нет! Что вы говорите! — горячо воскликнул Элиас, в то время как в глазах его отражались отблески болезненных грез. — Я бы боготворил ее мысли, ее желания…
— Эх, оставь! Так многие говорят, но потом приходит день, когда устаешь от всего, и особенно от женщины. Элиас Портолу, ты и вправду веришь, что этой твоей причуды хватит надолго? Придет время, и ты посмеешься над ней. У Магдалины будут дети, ее красота увянет, она не будет больше смотреть на тебя, она станет как все остальные деревенские матери, будет ходить в грязной одежде, неряшливая и безобразная старуха.
— Вы ошибаетесь, дядюшка Мартину. Это не так: у нее никогда не будет детей, она надолго останется красивой и цветущей.
— Что ты можешь об этом знать, Элиас Портолу?
— Так сказала моя мать, а она уж знает в этом толк. Я думаю, Пьетро еще и поэтому злится. Ах, дядюшка Мартину, не предавайте меня, ведь я доверяю вам такое, чего не рассказал бы даже исповеднику.
— Если ты мог подумать, что я способен предать тебя, нечего было звать меня! Я и не такое выслушивал! И потом, — промолвил старик, — не важно, будут у нее дети или нет, она все равно увянет.
— Не говорите так, дядюшка Мартину! Она из тех женщин, которые с годами становятся все красивее, даже если и живут несчастливо. Дома ей работать не нужно; если муж и обходится с ней дурно, то остальные, особенно моя мать, боготворят ее; она никогда не будет иметь нужду ни в чем, она навсегда останется красавицей. И потом, я люблю ее не за красоту. Я люблю ее, потому что она…это она!..
— Она состарится! Вы состаритесь!
— Ну, до этого еще далеко! Что вы говорите, вы, мудрец? Вы не знаете, что такое молодость? Кончится тем, что мы впадем в смертный грех, и что тогда?
— Неужели ты думаешь, Элиас Портолу, что, когда ты станешь священником, все закончится? Мирской человек, юноша не умрет в тебе, он все равно даст о себе знать, но тогда это будет уже не смертный грех, а святотатство.
— Нет! Что вы такое говорите? — с ужасом вымолвил Элиас. — Тогда все будет по-другому. Она больше не будет на меня смотреть; и потом, я попрошу, чтобы меня отправили в какую-нибудь деревню.
— Ладно, все это хорошо, сынок. Но оставим все это в стороне, скажи мне, раз уж ты больше не ребенок: будешь ли ты нужен семье такой? Для того, чтобы стать священником, нужно время; нужно учиться; нужны деньги; кто знает, удастся ли тебе дойти до цели, кто знает, сможешь ли ты тем временем победить искушение?
— С тех пор, как я сказал вам о своем намерении, я больше не боюсь; она больше не станет на меня смотреть, я справлюсь с собой. Это правда, я больше не ребенок, но мне нет еще тридцати, как тому пастуху, который продал свое стадо и стал священником за три года.
— Все это так; но я другое хотел сказать: священники, которые стали священниками из-за разочарований, а особенно из-за разочарований в любви, мне совсем не нравятся. Священником нужно становиться по призванию.
— Призвание у меня было и есть. Оно пришло ко мне, когда я был совсем еще юнцом и снова вернулось, когда я был в тех местах. И не думайте, дядюшка Мартину, что я хочу стать священником из-за лености, для того, чтобы побольше заработать и жить в достатке, как другие. Я хочу стать священником, потому что я верю в Бога и хочу победить мирские искушения.
— Этого мало, Элиас Портолу. Тот, кто становится священником, должен не только отвергать зло, но и творить добро. Он должен жить только для других, одним словом, он должен стать священником для других, а не для себя. Ты же хочешь стать священником только для себя, чтобы спасти свою душу, а не души других. Подумай хорошенько, Элиас Портолу, прав я или нет?
Элиас задумался: он чувствовал, что мудрый старик на самом деле прав, но Элиас не хотел, не мог признать себя побежденным.
— Стало быть, — сказал он, — вы не одобряете того, что я хочу сделать? Но подумайте, правы ли вы, отговаривая меня. Спросите вашу совесть.
Дядюшка Мартину, который никогда не смущался, похоже, был озадачен этим замечанием Элиаса: его пронизывающий взгляд был устремлен вдаль, к туманному горизонту, в то время как его суровая душа, погруженная в размышления, слышала таинственные голоса, звучавшие в этом великом безмолвии.
