Исроэл-Иешуа Зингер - Семья Карновских
— Не понимаю, что вы хотите этим сказать. — Карновский несколько растерялся.
— Ладно, я невежда, — продолжал Соломон, — я простой человек, не буду спорить. Но дочь я выучил. Она прекрасно образованна, умна, благородна. Вы можете стыдиться меня, но стыдиться ее у вас нет причины. Ради нее я готов на все на свете, даже унижаться перед вами, герр Карновский. Потому что это моя дочь и она несчастна.
Карновский по-прежнему был вежлив, но холоден.
— Я сочувствую вашей дочери, герр Бурак, — сказал он спокойно, — но ничего не могу поделать. У каждого свои принципы.
Соломон Бурак вышел из кабинета, не простившись. Лея позвала его в столовую. Она не слышала разговора, но догадалась, зачем ее друг пришел к мужу и с чем от него вышел. Ей стыдно перед человеком, у которого она бывает в гостях. Она ничего не имеет против того, чтобы Георг и Рут поженились. Наоборот, она переживает за девушку. А происхождение для нее не важно, ее отец тоже был простым человеком.
— Шлоймеле, хоть стакан чаю выпей, — просит она.
Соломон Бурак не хочет задержаться в этом доме даже на секунду.
— Боюсь осквернить стаканы господина Карновского, — бросает он. — Извини.
Когда Рут от кого-то узнала, что отец нанес визит Карновскому, она упала на кровать и уткнулась лицом в подушку. Отец целовал ее и просил:
— Доченька, ну посмотри на меня. Ведь я же для тебя старался. Ну прости.
— Уйди, пожалуйста, — отвечала Рут, всхлипывая в подушку. — Я не хочу, чтобы меня видели, не хочу.
Как перенести такой позор?
10Квартиры в доходном доме на севере города тесные и шумные. Сквозь окошки, расположенные вплотную друг к другу, постоянно доносится шум: стрекочет швейная машина, плачет ребенок, ругаются муж с женой, лает собака. По воскресеньям часто раздается звук трубы: отставной солдат из военного оркестра играет сигнал к атаке.
Большая квартира в доме только одна. В ней всегда тихо, окна занавешены даже днем. Здесь живет доктор Фриц Ландау. Вход расположен под аркой ворот, квартира находится на первом этаже, чтобы пациентам не надо было подниматься по лестнице. Дворовые дети вечно торчат под окнами кабинета, пытаются заглянуть внутрь. Во-первых, доктор Ландау — единственный еврей в доме, любопытно же посмотреть, как они живут. Во-вторых, в кабинете больные раздеваются догола, и не только дети, но и взрослые. Мальчишкам интересно увидеть строгих дядек и злых теток совершенно голыми. Теток особенно. Консьержка, фрау Крупа, гоняет мальчишек метлой.
Она недовольна, что служит в доме, который населен беднотой, и то, что в доме есть доктор, наполняет ее гордостью. Она не позволяет этим чертовым детям болтаться у него под окнами.
— Иисус Мария! — призывает она в гневе. — Пошли вон отсюда! Не мешайте господину доктору. Свиньи паршивые, черт бы вас побрал!
Только одно мешает консьержке относиться к доктору с полным уважением: в том, что касается платы за жилье, он ведет себя не как приличный человек, а как простонародье из других квартир. Это выше ее понимания. А еще доктор!
Однажды, когда доктор Ландау задержался с оплатой до конца месяца, фрау Крупа передала молодому хозяину, чтобы он сам разобрался с квартирантом, как всегда в таких случаях.
Вечером Георг Карновский отправился к доктору. До этого он ни разу у него не был. На двери висела записка, что надо входить без звонка. Из узкого коридора была видна кухня, у почерневшей железной печки стояла старуха, помешивая в горшке половником. Из горшка валил пар. В коридоре стояла длинная некрашеная скамья, как в деревенской корчме. На стене висели таблички: не курить, не шуметь, соблюдать очередь. Рядом с надписью, что слюна распространяет инфекцию, висело предупреждение, что алкоголь и табак — яды для человеческого организма.
Старуха подняла голову от горшка:
— Кабинет доктора направо по коридору. Стучитесь.
Георг постучал. В углу возле умывальника стоял мужчина средних лет, с медно-рыжей бородой, в белом халате и тщательно намыливал руки. Не поворачиваясь, он пробасил:
— Раздевайтесь!
Георг улыбнулся:
— Я Карновский, сын хозяина дома, по поводу квартирной платы. Я здоров.
Доктор Ландау быстро вытер руки, пригладил рыжую бороду и внимательно осмотрел Георга через толстые стекла очков.
— Это только я могу определить, молодой человек, здоровы вы или нет, — сказал он. — Вы этого знать не можете.
Георг рассмеялся. Он собирался жестко поговорить с доктором, но кураж куда-то испарился. Доктор Ландау улыбнулся в бороду:
— Гм. Значит, денег хотите, молодой человек? Что ж, ничего странного, все хотят. Вопрос только, где их взять.
Георгу начинал нравиться юмор доктора.
— Думаю, у вас хорошая практика, герр доктор, — сказал он. — Видел, пациенты все время ждут у ворот.
— В Новом Кельне у пациентов много болезней, но мало денег, — тотчас ответил доктор Ландау. — Некоторым сам приплачиваю.
Георг вытаращил глаза. Доктор взял его под руку, как старого знакомого, и подвел к столику. На столике стояла тарелка, в ней лежали бумажные марки вперемешку с серебряными монетами и даже пфеннигами.
— Видите, молодой человек, — указал доктор на тарелку, — вот сюда мои пациенты кладут гонорар. Каждый кладет, сколько может, это мой принцип. А если кому-то надо, он берет отсюда. Хе-хе-хе…
Сняв очки, доктор Ландау принялся неловко пересчитывать монеты, как человек, который не привык обращаться с деньгами.
— Сколько тут есть, молодой человек, столько вы с меня и получите.
Георг почувствовал себя еще нелепее в роли домовладельца.
— Не стоит, доктор, — ответил он, — я подожду.
Доктор Ландау, неумело считая монеты, стал расспрашивать Георга, кто он, сколько ему лет, где он учится.
— Я не только управляющий этого дома, — сказал Георг с гордостью. — Я изучаю философию, герр доктор.
Доктор Ландау улыбнулся в бороду.
— Худшая профессия, какую только можно выбрать, — заметил он.
Георг был удивлен:
— Почему вы так думаете?
Доктор снова взял его под руку и подвел к книжным шкафам, стоявшим у стены.
— Видите, молодой человек, — показал он на книги, — тут вся философия от Платона и Аристотеля до Канта и Шопенгауэра. За тысячи лет — все то же самое, топчутся на месте, блуждают в потемках. А вот, видите, книги по медицине. Каждая новая книга — шаг вперед.
Георг, хоть и не был образцовым студентом, все же считал философию своим призванием и попытался ее защитить.
— Герр доктор, вы говорите как медик, а не как философ, — возразил он.
— Я потратил годы на бесполезные книги, — ответил доктор Ландау. — Жаль времени, молодой человек.
Георг снова хотел возразить, но доктор Ландау ему не дал. Сняв с полки старинную книгу с рисунками, он ткнул в страницу пальцем, бурым от йода:
— Видите, всего лишь несколько столетий назад придворные врачи лечили королей и принцев чудодейственными настоями и заклинаниями. Сейчас у нас есть рентгеновский аппарат и микроскоп. А что создала ваша философия от Афин до Кенигсберга?
Прежде чем Георг успел вставить слово, доктор взял его за руку и повел в соседнюю комнату.
— Эльза, Эльза! — крикнул он. — Покажи молодому человеку микроскоп. Пусть узнает, как выглядят микробы.
В маленькой комнатке, полной банок и бутылочек всевозможных расцветок, стояла девушка в белом халате и переливала жидкость из одной пробирки в другую. Она внимательно посмотрела на Георга умными карими глазами.
— Папа, ты даже не постучался! — с улыбкой упрекнула она отца.
— Тысяча извинений, — сказал Георг с поклоном. — Меня зовут Георг Карновский.
— Эльза Ландау, — представилась девушка, поставила пробирку и пригладила волосы, такие же ярко-рыжие, как отцовская борода.
Настроив микроскоп, она дала Георгу посмотреть:
— Видите синие черточки? Это они. Бациллы туберкулеза. Подкрутите, будет лучше видно.
Доктор Ландау не умолкал:
— Ну что, господин философ? Их можно увидеть, а кто видел категорический императив?
Эльза попыталась охладить пыл отца:
— Папа, дай же человеку спокойно посмотреть.
Но доктор Ландау разошелся не на шутку.
— Молодой человек мог бы приносить людям пользу, а он занимается ерундой, — кипятился он. — Новому Кельну не нужен категорический императив, ему нужны гигиена и медицина. Что, Эльза, разве не так?
Георг с любопытством смотрел в микроскоп. Но с еще большим любопытством он посматривал на дочь доктора Ландау. Рядом с белизной халата ее волосы казались еще ярче. Карие глаза — спокойные, умные и проницательные. Медь рыжих волос бросала на щеки девушки теплый янтарный отсвет. В ее улыбке, обращенной к отцу, чувствовались легкая насмешка и в то же время любовь и уважение.
Теперь Георг просто не мог взять деньги, которые доктор снова и снова начинал считать, потому что все время сбивался.
