Эрих Ремарк - Жизнь взаймы
Где-то пела канарейка. Клерфэ услышал ее во сне. Проснувшись, он огляделся вокруг. Секунду он не мог понять, где находится. Солнечные блики от белых облаков и реки плясали на потолке; комната казалась перевернутой; низ ее был верхом, а верх — низом. Потолок обрамляла светло-зеленая сатиновая оборка.
Дверь в ванную стояла открытой, а там было настежь распахнуто окно, так что Клерфэ мог видеть другое окно, в доме напротив, в котором висела клетка с канарейкой. В глубине за столом сидела женщина, с мощным бюстом и желтыми крашеными волосами; насколько Клерфэ мог разглядеть, перед ней стоял не завтрак, а обед и полбутылки бордо.
Клерфэ пошарил рукой и достал часы. Он не ошибся. Было уже двенадцать. Давно он не просыпался так поздно; внезапно Клерфэ почувствовал сильный голод. Он осторожно приоткрыл дверь. На пороге лежал сверток, в нем оказалось все, что он заказал накануне вечером. Портье сдержал обещание. Клерфэ вынул умывальные принадлежности, наполнил ванну водой, вымылся и оделся. Он покинул Лилиан поздно ночью. Она заснула рядом с ним, и он решил, что будет лучше, если он уйдет к себе в номер. Канарейка все еще пела. Толстая блондинка пила теперь кофе с яблочным пирогом. Клерфэ подошел к другому окну, которое выходило на набережную. На улице жизнь била ключом. Лотки букинистов стояли открытыми, а по реке, сверкая на солнце, плыл буксирный пароходик, на корме которого громко лаял шпиц. Клерфэ наклонился и увидел в соседнем окне Лилиан. Не замечая, что Клерфэ наблюдает за ней, она высунулась из окна и очень бережно и внимательно спускала вниз на бечевке плоскую корзинку. Как раз под ними, у двери кафе, расположился продавец устриц, рядом с ним стояли ящики. Эта процедура была ему, видимо, знакома. Когда корзинка спустилась, продавец выложил ее мокрыми водорослями и посмотрел наверх.
— Вам каких устриц, морен или белон? Белон сегодня лучше.
— Шесть штук белон, — ответила Лилиан.
— Двенадцать, — сказал Клерфэ.
Лилиан повернула голову и рассмеялась.
— А ты не хочешь позавтракать?
— Я хочу устриц. И бутылку легкого пуйи вместо апельсинового сока.
— Двенадцать? — спросил продавец.
— Восемнадцать, — ответила Лилиан, а потом, обращаясь к Клерфэ, добавила: — Иди сюда. И принеси вино.
Клерфэ взял в кафе бутылку пуйи и рюмки. Кроме того, он принес хлеб, масло и кусок пон л'эвека.
— И часто ты это проделываешь? — спросил он.
— Почти каждый день. Сегодня даже поужинаю таким образом осторожности ради. Ведь сегодня дядя Гастон дает обед в мою честь. Хочешь, он пригласит тебя?
— Нет.
— Хорошо. Это противоречило бы цели обеда: найти для меня богатого жениха. А может, ты богат?
— Я бываю богат всего на несколько недель. Если найдется достаточно богатый жених, ты выйдешь за него?
— Налей мне вина, — ответила она, — и не говори глупостей.
— От тебя всего можно ожидать.
— С каких это пор?
— Я много думал о тебе.
— Когда?
— Во сне. Твои поступки никогда нельзя предусмотреть. Ты подчиняешься особым, неведомым мне законам.
— Ну, что ж, — сказала Лилиан. — Это не может повредить. Что мы будем делать сегодня днем?
— Сегодня днем ты поедешь со мной в отель «Риц». Там я тебя усажу минут на пятнадцать в холле, куда-нибудь в укромный уголок, и дам несколько журналов, а сам пока переоденусь. Потом мы пообедаем назло дяде Гастону.
Она посмотрела в окно и ничего не ответила.
— Если хочешь, я согласен пойти с тобой перед этим в часовню Сен-Шапель, — сказал Клерфэ, — или в собор Парижской Богоматери, или даже в музей; самое опасное то, что в тебе уживаются и синий чулок, и греческая гетера времен упадка, которую судьба забросила в Византию. В общем я готов на все, могу отправиться на Эйфелеву башню или совершить прогулку по Сене на пароходике «Бато Муш».
— Прогулку по Сене я уже как-то совершила. Там мне предложили стать любовницей богатого мясника. Он обещал снять для меня квартиру.
— А на Эйфелевой башне ты была?
— Нет. Туда я пойду с тобой, мой любимый.
— Я так и знал. Ты счастлива?
— А что такое счастье?
— Ты права, — сказал смущенно Клерфэ. — Кто знает, что это такое? Может быть, держаться над пропастью.
После обеда у дяди Гастона виконт де Пестр отвез Лилиан в отель на своей машине. Вечер у дяди был скучный, зато еда отличная. Дядя пригласил несколько женщин и шестерых мужчин. Женщины были колючие, как ежи; с какого боку ни подступишься, они обдают тебя неприязнью. Ни одна из женщин не была элегантна, и все они были замужем. Из мужчин четверо оказались холостяками; богаты были все без исключения, двое были молоды, а самый старый и самый богатый был виконт де Пестр.
Пестр уселся поудобнее.
— Почему вы живете на левом берегу? — спросил он. — Из романтических побуждений?
— Случайно. Это самое лучшее побуждение из всех, какие я знаю.
— Вам следует жить на Вандомской площади.
— Просто поразительно, — сказала Лилиан. — Сколько людей знают, где мне жить, лучше, чем я сама.
— На Вандомской площади у меня есть квартирка, что-то вроде ателье художника, где я никогда не бываю.
— Вы хотите сдать ее мне?
— А почему бы и нет?
— Сколько это будет стоить?
— Зачем нам говорить о деньгах? Посмотрите ее как-нибудь. Она в вашем распоряжении, стоит вам только захотеть.
— И вы не ставите мне никаких условий?
— Совершенно никаких. Конечно, я буду рад, если вы согласитесь при случае сходить со мной в ресторан, но и это не условие.
— Оказывается, бескорыстные люди еще не перевелись на свете, — сказала Лилиан.
— Когда вы посмотрите квартиру? Хотите завтра? Вы разрешите отвезти вас завтра пообедать?
Лилиан посмотрела на его узкое лицо с белой щеткой усов.
— Собственно говоря, дядя хочет выдать меня замуж, — сказала она.
Пестр рассмеялся.
— У вас еще много времени впереди. Ваш дядя несколько старомоден.
— В квартире хватит места для двоих?
— Думаю, что да. А почему вы спрашиваете?
— На случай, если я захочу поселиться там с другом.
Секунду Пестр внимательно смотрел на нее.
— О таком варианте тоже следует подумать, — сказал он после паузы, — хотя, откровенно говоря, для двоих квартира несколько тесновата. А почему бы вам не пожить некоторое время одной? Сперва как следует осмотритесь в Париже! Здесь перед вами откроется много возможностей.
— Вы правы.
Машина остановилась, и Лилиан вышла.
— Так в котором часу заехать за вами завтра? — спросил виконт.
— Я еще подумаю. Вы не возражаете, если я спрошу дядю Гастона?
— На вашем месте я бы этого не делал. Зачем напрасно тревожить его? Да вы этого и не сделаете.
— Почему?
— Тот, кто об этом спрашивает, никогда так не поступит. Вы очень красивы и очень молоды, мадемуазель. Я был бы счастлив заключить вас в ту оправу, которая вам подобает. Поверьте мне, человеку уже немолодому, как бы вам здесь ни казалось очаровательно, но это — потерянное время. Вам нужна роскошь, большая роскошь. Простите за этот комплимент, но у меня наметанный глаз. Спокойной ночи, мадемуазель.
Лилиан поднялась по лестнице. Сначала выставка женихов, устроенная дядей Гастоном, не вызвала в ней ничего, кроме убийственной иронии. Она казалась себе умирающим воином, которого соблазняют прелестями жизни. Но потом ей вдруг стало скучно. Она почувствовала себя так, словно была единственным здоровым человеком среди всех этих людей, которые гнили заживо. Их разговоры были ей непонятны. Все, к чему она относилась безразлично, они считали самым важным, а то, к чему она стремилась, было для них почему-то табу. Предложение виконта де Пестра показалось ей, пожалуй, наиболее разумным.
— Ну как, дядя Гастон был на высоте? — раздался в коридоре голос Клерфэ.
— Ты здесь? Не пошел в ночной ресторан и не пьешь?
— Я потерял вкус к таким вещам.
— Ты ждал меня?
— Да, — сказал Клерфэ. — Из-за тебя я стану страшно добродетельным. Не хочу больше пить. Без тебя.
— А раньше ты пил?
— Да. В промежутках между гонками всегда пил. Часто это были промежутки между авариями. Думаю, что я пил из трусости. А может, чтобы убежать от самого себя. Теперь все это прошло. Сегодня днем я был в часовне Сен-Шапель. А завтра собираюсь даже в музей Клюпи. Кто-то из знакомых, видевших тебя со мной, утверждает, что ты похожа на даму с единорогом, которая изображена на гобелене, висящем в этом музее. Ты имеешь большой успех. Ну как, пойдем еще куда-нибудь?
— Сегодня вечером нет.
— Сегодня ты была в гостях у буржуа, для которых жизнь — это кухня, салон и спальня, где уж им понять, что жизнь — это парусная лодка, на которой слишком много парусов, так что в любой момент она может перевернуться. Тебе надо от них отдохнуть.
