Эрих Ремарк - Жизнь взаймы
«Джузеппе» вдруг подпрыгнул и замер. Клерфэ снова включил мотор.
— Ты говоришь о санатории? — спросил он.
— Я говорю о Париже.
Он пристально посмотрел на нее. Она улыбнулась.
— Я не могу быть одна. А теперь отвези меня в отель. Я устала.
— Хорошо.
Клерфэ проехал вдоль Лувра, миновал Консьержери и въехал на мост Сен-Мишель. Он не знал, как поступить. Он бы с удовольствием избил Лилиан, но не имел права: ведь она призналась ему в том же, в чем он до этого признался ей. Сомневаться ни в чем не приходилось. Клерфэ хотел только одного — удержать ее. Лилиан вдруг стала для него дороже, желаннее всего на свете. Он должен был что-то предпринять. Нельзя так просто распроститься с ней у входа в отель. Тогда она больше не вернется к нему. Сейчас его последний шанс. Чтобы удержать ее, надо найти какое-то магическое слово, иначе она выйдет из машины и с отсутствующим видом улыбнется, поцелует его и исчезнет в дверях отеля. Ее навсегда поглотит этот отель, вестибюль которого пропах рыбным супом и чесноком; она подымется по покосившейся лестнице с выщербленными ступеньками, пройдет мимо конторки, за которой дремлет портье, приготовивший себе на ужин кусок лионской колбасы и бутылку дешевого вина, и последнее, что останется в памяти у Клерфэ, — это тонкие светлые щиколотки Лилиан в полутьме узкого прохода, щиколотки, подымающиеся по ступенькам вплотную друг за другом. А когда Лилиан окажется у себя в комнате, у нее за спиной вдруг вырастут два крыла и она выпорхнет на улицу; она полетит не к часовне Сен-Шапель, о которой сегодня рассказывала, а прямо в Вальпургиеву ночь, сидя на весьма элегантном помеле — изделии Баленсиага или Диора. Все черти там будут во фраках, сплошь рекордсмены-гонщики, которые к тому же свободно изъясняются на шести языках, изучили всех философов от Платона до Хейдеггера и вдобавок еще виртуозы-пианисты, мировые чемпионы по боксу и поэты.
Портье зевнул и проснулся.
— У вас есть ключи от буфета? — спросил Клерфэ.
— Точно так. Вам что, виши, шампанское, пиво?
— Принесите из холодильника банку икры.
— Это невозможно, сударь. Ключи у мадам.
— Тогда сбегайте на угол в ресторан «Лаперуз». Он еще открыт. Достаньте там. Мы подождем вас здесь. Я за вас подежурю.
Он вынул из кармана деньги.
— Я не хочу икры, — сказала Лилиан.
— А что ты хочешь?
Она медлила.
— Клерфэ, — сказала она после долгой паузы. — До сих пор я еще никого так поздно не принимала у себя. Ты ведь именно это хотел узнать?
— Правда, — вмешался портье. — Мадам всегда возвращается домой одна. C'est pas normal, monsieur *. Принести вам шампанского? У нас еще есть шампанское урожая тридцать четвертого года, «Дом Периньон».
— Тащите его сюда. Вы — золото! — закричал Клерфэ. — А что у вас найдется поесть?
— Мне хочется такой колбасы. — Лилиан показала на ужин портье.
— Я отдам вам свою, мадам. В буфете ее сколько угодно.
— Принесите колбасу из буфета, — сказал Клерфэ. — И еще кусок черного хлеба и кусок бри.
— И бутылку пива, — добавила Лилиан.
— А шампанского вам не надо, мадам?
Лицо портье помрачнело: он подумал о том, что его чаевые соответственно уменьшатся.
— Во всяком случае, принесите бутылку «Дом Периньон», — сказал Клерфэ, — хотя бы для меня одного. Я хочу сегодня кое-что отпраздновать.
— Что именно?
— Взрыв чувств. — Клерфэ занял место портье. — Идите! Я за вас подежурю.
— А ты умеешь обращаться с этой штукой? — спросила Лилиан, показывая на доску дежурного.
— Конечно. Научился во время войны.
Она облокотилась на стол.
— Ты многому научился во время войны. Правда?
— Очень многому. Ведь почти всегда война.
— * Это ненормально, мсье (франц.).
* * *Один из постояльцев заказал бутылку воды, другой, который собрался уезжать, попросил разбудить его в шесть часов утра. Клерфэ все записал. Лысому господину, удивленно посмотревшему на него, Клерфэ передал ключи от двенадцатого номера, а двум молодым англичанкам — ключи от номеров двадцать четыре и двадцать пять. Потом в вестибюль забрел подвыпивший мужчина; он желал узнать, свободна ли Лилиан и какова ее такса.
— Тысяча долларов, — сказал Клерфэ.
— Ни одна женщина не стоит этого, дурак, — ответил пьяный и снова исчез, растворившись во мраке набережной, откуда доносились всплески воды.
Портье принес бутылки и колбасу и заявил, что, если еще что-нибудь понадобится, он готов снова отправиться в «Тур д'Аржан» или в «Лаперуз». У него, мол, есть велосипед.
— Завтра, — сказал Клерфэ. — У вас найдется свободная комната?
Портье посмотрел на него как на сумасшедшего.
— Но ведь у мадам есть комната.
— Мадам замужем. Она — моя жена, — сказал Клерфэ, вновь повергнув в недоумение портье, который явно перестал понимать, зачем же тогда понадобился «Дом Периньон».
— Шестой номер свободен, — сказал он. — Как раз рядом с мадам.
— Хорошо. Отнесите все туда.
Портье отнес покупки и, увидев чаевые, заявил, что, если надо, он готов всю ночь разъезжать на велосипеде, выполняя поручения мсье. Клерфэ дал ему листок бумаги, на котором было записано, что он просит купить и положить утром перед его дверью зубную щетку, кусок мыла и тому подобное. Портье пообещал все выполнить и ушел. Потом он еще раз вернулся — принес лед — и наконец исчез окончательно.
— Я подумал, что никогда больше не увижу тебя, если оставлю сегодня вечером одну, — сказал Клерфэ.
Лилиан села на подоконник.
— Я об этом думаю каждую ночь.
Он почувствовал острую боль. Ее нежный профиль выделялся на фоне ночи за окном. Она вдруг показалась ему ужасно одинокой, именно одинокой, а не покинутой.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Не знаю, нужно тебе это или нет, но я говорю правду.
Она не ответила.
— Ты ведь понимаешь, я говорю так не из-за сегодняшней истории, — продолжал он, сам не сознавая, что лжет. — Забудь сегодняшний вечер. Это вышло случайно, я поступил глупо, я совершенно запутался. Ни за что на свете я не хотел бы тебя обидеть.
Она еще немного помолчала.
— Мне кажется, что в известной степени я неуязвима для обид, — произнесла она наконец задумчиво. — Я искренне так считаю. Может быть, это компенсация за то, другое.
Клерфэ не знал, что сказать ей. Он понимал, о чем она говорила, но, по его мнению, все обстояло как раз наоборот. Впрочем, возможно, и он и она были правы и только дополняли друг друга.
— Ночью твоя кожа светится, как раковина изнутри, — сказал Клерфэ. — Она не поглощает свет, она отражает его. Ты действительно будешь пить пиво?
— Да. И еще я хочу попробовать лионской колбасы. С хлебом. Тебя это не очень шокирует?
— Меня ничто не шокирует. У меня такое чувство, будто я всегда ждал этой ночи. Весь тот мир, который простирается позади пропахшей чесноком конторки портье, погиб. Только мы одни успели спастись.
— Разве мы успели?
— Да. Слышишь, как тихо стало вокруг?
— Это ты стал тихим, — ответила она. — Потому что добился своего.
— Разве я добился? Мне кажется, что я попал к модному портному.
— А, ты имеешь в виду моих немых друзей. — Лилиан посмотрела на платья, развешанные по комнате. — По ночам они мне рассказывали о сказочных балах и карнавалах. Но сегодня они мне уже не нужны. Может, собрать их и повесить в шкаф?
— Пусть останутся. Что они тебе рассказывали?
— Многое. Порой даже о море. Я ведь не видела моря.
— Мы поедем к морю, — сказал Клерфэ.
Он передал ей холодный стакан с пивом.
— Мы отправимся туда через несколько дней. Мне надо в Сицилию. Там будут гонки. Но у меня нет шансов победить.
— А ты всегда хочешь быть победителем?
— Иногда это очень кстати. Идеалисты умеют находить применение деньгам.
Лилиан рассмеялась.
— Я расскажу это дяде Гастону.
Клерфэ внимательно смотрел на платье из тонкой серебристой парчи, висевшее у изголовья кровати.
— Специально для Сицилии, — сказал он.
— Я надевала его вчера поздно ночью.
— Где?
— Здесь.
— Одна?
— Одна.
— Больше ты не будешь одна.
— Я и не была одна.
— Знаю, — сказал Клерфэ. — Я говорю, что люблю тебя, так, словно ты должна быть мне благодарна. Но я этого не думаю. Просто я болтаю глупости, потому что мне непривычно…
— Нет, ты не говоришь глупости…
— Каждый мужчина, если он не лжет женщине, говорит глупости.
— Иди, — сказала Лилиан, — откупорь бутылку «Дом Периньон». От хлеба и колбасы ты становишься слишком неуверенным в себе и глубокомысленным. Что ты нюхаешь? Чем я пахну?
— Чесноком, луной и ложью, которую я никак не могу распознать.
— Ну и слава богу. Давай опять вернемся на землю. Ведь так легко оторваться от нее.
