Джон Пристли - Дядя Ник и варьете
— А публике?
— Нет. — Она скривилась.
— Что же, могу только сказать, что мне вы доставили большое удовольствие. Я почти влюбился в дерзкую девчонку, там, на сцене…
Я говорил пошлости и тут же пожалел об этом. Нэнси пришла в негодование:
— Я вижу, нам не быть друзьями. Хотите еще чаю?
— Да, пожалуйста. Кстати, я ведь года на два старше вас.
— Какое это имеет значение? — проговорила она ледяным тоном.
— А все-таки, к чему же вы относитесь серьезно?
— А вы к чему? К ножкам?
— И к ножкам, если они того заслуживают. Я же говорил вам, что хочу стать художником. И потому для меня самое серьезное — живопись. — Я слегка важничал, как это бывает в двадцать лет. — Если бы сегодня был погожий день, я отправился бы за город, на этюды. На втором месте картинная галерея. Я знаю, чего хочу. А что для вас самое серьезное?
— Жизнь, — объявила она очень гордо и торжественно. И вдруг рассмеялась. Это было так неожиданно, что я тоже засмеялся. И тут мы оба начали смеяться. Теплая чайная постепенно заполнялась народом, но в нашем уголке мы были по-прежнему одни.
— Так что же мой «жуткий», как вы его назвали, дядюшка?
— Мы с ним не ладим, — быстро ответила она. — С него все и началось. Он сказал агенту, а тот передал Бобу, что у нас отвратительный номер и что он не желает быть с нами в одной программе. Он всех ненавидит. Почему?
— Пока не берусь о нем судить. До того, как я пришел в варьете, — а я ведь совсем новичок, — я считал, что разбираюсь в людях, а теперь вижу, что все они непросты и полны противоречий.
— А том числе и я, конечно?
— Пожалуй… и вы. — Тон у меня был довольно жалобный. Губы ее тронула улыбка — милая и торопливая, удивительно женственная. Ответ был неожиданный:
— Бьюсь об заклад, что вы никогда не знали людей. А теперь познакомились с ними поближе; вот и все. Но если нам суждено когда-нибудь стать друзьями…
— Надеюсь, что мы уже друзья, — поспешил я вставить.
— Может быть, а может быть, и — нет. Я ведь не Сьюзи и не Боб, которые со всеми на короткой ноге. И ни о чем речи быть не может, пока, пока вы не поймете, что настоящая я — вот такая, а вовсе не кривляка, какой притворяюсь на сцене. — Она помолчала, но на этот раз молчал и я. — Ну, мне пора. Спасибо за чай.
В тот же вечер, после окончания нашего номера, который прошел с большим успехом, я быстро переоделся и из-за кулисы, где никого не было, снова смотрел номер «Сьюзи, Нэнси и три джентльмена». И она снова привела меня в восторг. Проще сказать, свела с ума.
6
Поезд, которым мы ехали в Эдинбург, совсем не походил на тот, что вез нас прошлую субботу: здесь все купе выходили в общий коридор. Сисси с дядей Ником ехали машиной, Томми Бимиш и Джули тоже не показывались; но все остальные были налицо. В Эдинбурге я купил себе длинное пальто из толстого драпа, — менее роскошное, чем у дяди Ника, но почти такое же широкое, — и к нему темно-серую шляпу «трильби», и был горд, как павлин. Со мной в купе ехали Сэм и Беи, — оба, не отрываясь, читали воскресные газеты, — и Барни; этот беспокойно ерзал, ежеминутно выбегал из купе и без умолку порол всякую чушь. По дороге местами лежал туман, и тогда поезд еле тащился. Я как раз стоял в коридоре, пытаясь разглядеть хоть кусочек красивого пейзажа, как вдруг обнаружил рядом Нэнси. Она была бледна и выглядела усталой, но в ее дымчато-серых глазах было что-то неизъяснимо-привлекательное и трогательное.
— Здравствуйте. Хочу спросить, не желаете ли вы, чтоб я по всей форме представила вас Сьюзи и остальным?
Конечно, Нэнси. Меня зовут Хернкасл, Ричард Хернкасл… Дик…
— Я знаю. Идемте.
Не могу сказать, чтобы прием был очень уж теплый. Сьюзи, востроносая брюнетка, держалась вполне корректно, но явно не считала новое знакомство удачным. Боб Хадсон хмуро кивнул мне и тотчас же уткнулся в газету. Но два щеголя — Амброз и Эсмонд — встретили меня приветливо и, видно, рады были поболтать. Амброз предпочитал синий цвет, Эсмонд — коричневый, в остальном они были почти близнецами: одинаковые волнистые волосы, худые, тонкие лица, высокие голоса. (Однако жизнь их сложилась совсем неодинаково, и пути вскоре разошлись: Эсмонд исчез со сцены после грязного скандала и краха Пешендейла, а Амброз в середине двадцатых годов стал одним из самых популярных комиков Вест-Энда.) Но сейчас оба они так тараторили и так часто перебивали друг друга, что я никак не мог понять, кто что говорит.
— Нэнси сказала, что вы не хотите оставаться на сцене, — начала Сьюзи, и я сразу понял, что это не чисто светская беседа. — Собираетесь стать художником или чем-то в этом роде?
Мне оставалось только подтвердить.
— Сцена — наша жизнь, — сказала Сьюзи, — театр у нас в крови.
И она перевела острый взгляд с меня на Нэнси.
— Целиком и полностью, включая и кассу! — воскликнули Амброз и Эсмонд.
Боб Хадсон оторвался от газеты:
— Совсем не остроумно.
Он снова погрузился в чтение, а Эсмонд, Амброз и Нэнси весело переглянулись.
— Конечно, и касса тоже, — твердо сказала Сьюзи. — Я профессиональная актриса, а не любительница. И когда-нибудь у меня будет свой театр. — Она с улыбкой взглянула на меня широко раскрытыми глазами. Они были совсем другие, чем у Нэнси — холодные, темные, цвета умбры. — Нэнси того же мнения, хотя, как вы могли заметить, делает вид, что не согласна. — Нэнси нахмурилась, но промолчала. — Конечно, я имею в виду настоящий театр, а не какое-то жалкое варьете.
— Да еще с двумя представлениями, — воскликнули Амброз и Эсмонд. — Как раз до и после рыбы с картошкой, а ведь зрелище куда вкуснее после.
— Мы все так жаждем вернуться обратно. Даже Нэнси… Правда, детка?
— Я вовсе не жажду. — В глазах и голосе Нэнси вспыхнул бунт.
— Зачем ты так говоришь? Ты же терпеть не можешь наши гастроли с двумя выступлениями.
— Конечно. Но это не значит, что я жажду вернуться в театр или в какой-нибудь дурацкий приморский павильон…
— Ох уж эти волны и прибой! — воскликнул не то Амброз, не то Эсмонд, а может, и оба вместе. — И всегда слишком жарко под крышей или слишком сыро на чистом воздухе. И милые детишки, которые крутятся и шумят и вечно просятся пипи…
— Прекратите, вы оба, — сказал Боб.
— Нет, я вовсе не жажду вернуться туда или куда бы то ни было, — повторила Нэнси все с тем же хмурым видом. — Я вообще ничего не жажду. И это жаль.
— Она такая талантливая, — сказала Сьюзи, обращаясь ко мне. — Вы не находите, мистер Хернкасл?
— По-моему, она просто изумительна.
Наградой мне был сердитый взгляд. Будь мы наедине, я бы поцеловал ее, даже с риском получить по физиономии. Умные и наблюдательные Амброз и Эсмонд посмотрели на меня и снова весело переглянулись.
— Хотел бы я знать, почему ваш дядя такой чертовски неприятный тип, — проговорил Боб, откладывая газету.
— Что ты говоришь, Боб! — остановила его жена, однако бросила на меня вопросительный взгляд.
— Вам не кажется, Хернкасл?
— Иногда кажется. Но, видите ли, выступать он не любит — не считает себя артистом, — а главное для него — изобретать новые фокусы и трюки.
— Он, конечно, очень умен, — согласилась Сьюзи.
— Необыкновенно! — воскликнули Амброз и Эсмонд. — Нам как-то вздумалось понаблюдать за ним из-за кулис, но он пришел в такую ярость, что мы перепугались насмерть.
— Продолжайте, Дик, — сказала Нэнси, — вы ведь не закончили свою мысль.
— Я только хотел сказать, что люди обычно желают нравиться окружающим. А дядя Ник не таков. Ему безразлично, любят его или нет.
— Нетрудно заметить, — с ядовитой любезностью сказала Нэнси. — Это что же, семейная черта?
— Перестань кокетничать, крошка, — воскликнули Амброз и Эсмонд. — Смотри, ты заставила его покраснеть.
— Не говорите глупостей. — Но смотрела она не на них, а на меня, и с таким видом, точно сожалела, что пригласила к ним в купе. В эту секунду дверь отъехала в сторону и вошел Барни, скаля зубы и покачиваясь на коротких ножках. Когда ему приходилось открывать тяжелые двери, он всегда выглядел особенно уродливым и маленьким.
— Мис’Хернкасл, мис’Хернкасл, — возбужденно начал Барни, очень довольный собой и совсем одуревший, — это сразу бросилось мне в глаза, — вас хочет видеть Нони. Нони сейчас у нас. Она меня специально послала, мис’Хернкасл. Слышите, мис’Хернкасл…
— Убирайся отсюда! — заорал Боб.
— А я не с вами разговариваю. — Барни мог бояться дядю Ника, но плевать хотел на какого-то Боба Хадсона.
— Я кому говорю, убирайся! — И Боб встал, хотя между ним и Барни уже очутился я.
— Вы что-то сказали, мис’Хернкасл?
— Не очень-то я хочу видеть Нони, но сейчас приду. Ты беги, Барни.
