Андре Моруа - Меип, или Освобождение
— Я запретил тебе, — сказал он, — вступать в брак с актером. Ты не ослушалась меня, так как выходишь замуж за человека, из которого сам черт не сделал бы актера.
II
Спустя год имя миссис Сиддонс было уже небезызвестным в графствах южной Англии. Не так часто можно было встретить в среде бродячих комедиантов такую изумительную красавицу! Суровость ее манер, непоколебимость ее добродетели примешивали уважение к восхищению. Те, которым приходилось с ней встречаться, рассказывали о ее трудолюбивой жизни. По утрам она стирала или гладила белье, готовила обед мужу, ухаживала за своим новорожденным ребенком. После обеда она учила новые роли; вечером играла и часто, возвращаясь из театра, доканчивала стирку.
Эта помесь буржуазной добродетели и поэтических талантов бесконечно нравилась английской публике. В то время было принято в маленьких городах, что актеры ходили из дома в дом, смиренно приглашая жителей на свой бенефис. Миссис Сиддонс встречала всегда восторженный прием.
— Ах, — говорили ей старые любители, — актриса с вашим талантом не должна была бы странствовать по провинции.
Такого же мнения была и очаровательная Сарра Сиддонс, чувствовавшая себя, несмотря на свою молодость, великой артисткой. «Все роли легки, — говорила она, — все дело только в памяти». Несмотря на это, разучивая раз роль леди Макбет, она поднялась в свою комнату задумчивая и объятая ужасом. Этот характер казался ей непостижимым по своей жестокости. Она же чувствовала себя так мало способной причинять зло. Она любила своего мужа, ставя себя при этом немного выше его, так как была дочь директора и больше его одарена. Она обожала своего ребенка. Она любила Бога, родителей, товарищей, прекрасные деревни Англии, крытые тщательно подрезанной соломой. Она любила свою работу, свою профессию и подмостки. Ее леди Макбет была идиллична.
Как-то раз вечером в одном маленьком театрике, где-то на водах, достопочтенная мисс Бойл, женщина, бывшая тогда в большой моде, открыла труппу Сиддонс и была очарована молодой дебютанткой. Она пришла к ней с визитом, надавала ей советов, надарила ей платьев.
Уходя, она сказала Сидцонсу, что его жене следовало бы играть в Лондоне, и обещала поговорить с самим Гарриком[37], который, будучи актером и директором, пользовался тогда в театральном мире властью неоспариваемой и самодержавной. Сиддонс был очень счастлив, услыхав столь лестную похвалу своей жене от знатной особы, чье положение в обществе являлось гарантией хорошего вкуса. Он повторил этот отзыв молодой актрисе, которая довольно меланхолично принялась за свое шитье.
— Вы видите, — прошептала она, — все говорят, что я должна быть в Лондоне.
— Да, — ответил Сиддонс задумчиво, — мы должны быть в Лондоне.
В течение нескольких недель она надеялась, что за ней приедет сам великий Гаррик, возьмет ее за руку и увезет в своей карете, предложив ей самые лучшие роли. Никто не приехал.
Вероятно, обещания мисс Бойл были, как это часто бывает с обещаниями знатных особ, лишь любезностями, сказанными мимоходом.
«Тем более, — думала Сиддонс, впадая в уныние, — что если даже мисс Бойл и говорила с Гарриком обо мне, то разве ему, всемогущему, не все равно, будет ли еще одной актрисой больше или меньше».
Так молодость, переходя всегда от избытка доверия к полному скептицизму, порой думает, что пружины мира движутся так же быстро, как и их желания, а порой совсем останавливаются. На самом же деле они действуют с медленной и таинственной верностью, и последствия их движения сказываются тогда, когда мы уж забыли о том, что они были пущены в ход. Мисс Бойл говорила с Гарриком, и Гаррик слушал ее с большим интересом. У него были отличные актрисы, но их требования были пропорциональны их таланту, и так как ему стало очень трудно управлять ими, то он мечтал образовать резерв молодых женщин, готовых заместить старую гвардию в том случае, если бы она взбунтовалась.
Несколько месяцев спустя специальный посланец прибыл в Ливерпуль и пригласил Сарру на один сезон. Чтобы уехать, она должна была дождаться рождения дочери, и, как только она оправилась, вся семья поехала в Лондон. Убаюкиваемая покачиванием экипажа, прекрасная молодая женщина предалась приятным мечтам. Ей было двадцать лет, она должна была дебютировать на величайшей сцене Англии и с величайшим актером всех времен. Ее счастье было полным.
* * *Театр Друри-Лейн, в котором царил знаменитый Гаррик, далеко не походил на все те, которые знала до сих пор миссис Сиддонс. В тоне, царившем там, было нечто религиозное: Гаррик держался в стороне от своей труппы, с которой он обращался с исключительной вежливостью и высокомерием. В коридорах, где говорили только шепотом, проходил доктор Джонсон[38], перед которым актрисы склонялись в реверансе. Миссис Сиддонс имела все основания остаться довольной приемом метра. Он нашел ее очаровательной и сказал ей это, осведомился о ее любимых ролях и попросил ее прочесть какую-нибудь сцену. Она выбрала Розалинду. Ее муж подавал ей реплики.
«Любовь лишь безумие и, подобно безумцам, заслуживает темницы и кнута, но ее оставляют на свободе, ибо это безумие столь всем присуще, что сами тюремщики заражены им. Тем не менее, я занимаюсь…»
Так рассуждала прекрасная Сиддонс. «Черт возьми! — думал Гаррик. — Эти дураки подстрелили неважную дичь. Последняя из моих «дублерш», двадцатью годами старше и менее красивая, может… Розалинда! Тут нужен по крайней мере любовник! Ах, как это досадно!»
Он благосклонно поблагодарил ее и посоветовал выбрать для своего дебюта роль Порции из «Венецианского купца» — холодную роль, которая своим рассудочным красноречием могла оказаться по средствам этой юной и неопытной дебютантке.
На следующий день, играя короля Лира, он предложил Сиддонсам свою собственную ложу и после спектакля позвал их, чтобы насладиться произведенным на них впечатлением. Несмотря на тридцать лет славы и лести, удивление и восторг тех, кто видел его в первый раз, были для него тем зрелищем, которое никогда его не пресыщало.
Миссис Сиддонс была буквально ошеломлена. В тот момент, когда старик, растерзанный, страшный, произносил проклятие, она увидела, как вся публика одним движением откинулась назад, как нива, колеблемая ветром.
За кулисами ее встретил, к ее великому удивлению, тот же человечек, элегантный и гибкий, который являлся перед тем олицетворением страдания. Польщенный этим немым изумлением, он снисходительно продемонстрировал свои приемы: подвижность его черт была невероятна. Он лепил свое лицо буквально как из глины. Рассказывают, что так как Хогарт[39] не успел окончить портрет Филдинга[40] до его смерти, то Гаррик, после некоторого упражнения, отправился позировать вместо умершего, к полному удовлетворению художника. Перед собравшимся вокруг него кружком, центром которого была миссис Сиддонс, он превратился вдруг в Макбета, возвращающегося после убийства в комнату Дункана; затем, без всякого перехода, — в маленького пирожника, гуляющего, насвистывая, с корзиной на голове; затем попятился таким манером, что всем присутствующим тотчас же почудился призрак старого короля, появившегося в туманах Эльсинора.
— Как? — сказал Сиддонс, уничтоженный. — Без декораций? Без партнеров?..
— Мой друг, — сказал великий маленький человек, — если вы не сумеете ухаживать на обеде за случайной соседкой так, как если бы это была самая красивая женщина в мире, то вы никогда не будете актером.
В этот вечер миссис Сиддонс поняла в первый раз, что, может быть, и она сама не была еще актрисой. Репетиции окончательно привели ее в беспокойство: Гаррик требовал, чтобы обдумывались малейшие жесты и самые незначительные ударения. Многие актеры составляли заметки о характере изображаемых ими персонажей. Метр подправлял свои роли на каждом представлении, подобно великому художнику, который не может видеть своих полотен, не пройдясь по ним кистью. Его Макбет, в одно и то же время храбрый и угнетенный, был шедевром. Миссис Сиддонс не была создана для такой работы и не была способна ее выполнять. Однако, вспоминая об успехах во время своих турне, осыпаемая со всех сторон комплиментами своей красоте, она храбро сохраняла самонадеянность.
Наконец объявили на афишах о дебюте неизвестной актрисы в «Венецианском купце». Публика увидела Порцию очень бледную, одетую в вышедшее из моды платье цвета семги, дрожащую, с трудом двигающуюся на сцене. В начале реплик ее голос, от природы очень высокий, детонировал. Конец каждой фразы спускался до шепота.
На следующий день приговор газет был суров. Сиддонс безжалостно дал их прочесть жене. Неудачный актер отмечал промахи своей соперницы. Между тем миссис Сиддонс отказывалась признаться в своей неудаче. Ее энтузиазм и ее вера были так высоки, что она не хотела от них отречься. Она старалась уловить во взглядах похвалу, хотя бы самую умеренную, и у многих явилось бы искушение доставить удовольствие столь прекрасной особе. Но она была уж слишком плоха и все взоры отворачивались.
