Висенте Бласко - Рассказы - 1
На красномъ фон креселъ въ партер виднлись головы мужчинъ и неподвижныя башни изъ лентъ, цвтовъ и тюля, не склонявшіяся другь къ другу ни отъ скуки, ни для болтовни; въ ложахъ царила полная тишина; нигд не было слышно разговоровъ даже вполголоса. Наверху, въ адской галлере, называемой въ насмшку раемъ, восторгъ вспыхивалъ шумно и неизмнно, словно глубокій вздохъ удовлетворенія, каждый разъ, какъ раздавалось нжное, сильное и мощное сопрано. Какое чудное представленіе! Все въ театр казалось новымъ. Оркестръ состоялъ изъ ангеловъ. Даже центральная люстра свтила ярче.
Немалую роль играло въ этомъ восторг чувство удовлетвореннаго патріотизма. Сопрано была испанка, только перемнившая свою двичью фамилію Лопесъ на итальянскую фамилію мужа, тенора Франкетти, великаго артиста, который, женившись на ней, поднялъ ее на высоту всемірной извстности. Какая это была красивая женщина! Одна изъ первыхъ красавицъ въ мір — стройная, съ гордой осанкой, руки и шея съ прелестными округлостями. Блое, тюлевое платье Эльзы свободно лежало на таліи, но плотно облегало и чуть не рвалось надъ роскошными округлостями ея тла. Ея черные, восточные глаза, горвшіе страстнымъ огнемъ, составляли рзкій контрастъ съ блокурымъ парикомъ принцессы брабантской. Красавица испанка была на сцен робкою, нжною, покорною женщиною, отвчавшею мечтамъ Вагнера, врившею въ силу своей невинности и ждавшею спасенія отъ неизвстнаго.
Разсказывая о своемъ сн передъ королемъ и его свитою, она пла такъ нжно и трогательно, съ опущенными руками и восторженнымъ поднятымъ кверху взоромъ — словно видя на облак таинственнаго палладина — что публика не была въ силахъ сдерживаться дольше, и оглушительный взрывъ апплодисментовъ и криковъ вырвался изо всхъ угловъ театра, даже изъ корридоровъ, точно громкій залпъ цлаго ряда пушекъ.
Скромность и грація, съ которою артистка раскланивалась на вс стороны, еще больше разожгла восторгъ публики. Какая это женщина! Видно, что она хорошо воспитана! А что касается ея душевной доброты, то вс невольно вспоминали подробности ея біографіи. Она посылала ежемсячно деньги престарлому отцу, чтобы тотъ могъ прилично жить на поко, и этотъ счастливый старикъ слдилъ изъ Мадрида за успхами дочери по всему свту.
Какъ это было трогательно! Нкоторыя дамы подносили къ глазамъ кончикъ пальца въ перчатк, а въ райк какой-то старикъ хныкалъ, закутавшись съ носомъ въ плащъ, чтобы заглушить плачъ, Сосди смялись надъ нимъ. Ну, ну, голубчикъ, нечего ревть!
Представленіе продолжалось среди всеобщаго восторга. Глашатай предлагалъ присутствующимъ выступить на защиту Эльзы. Ладно, нечего. Публика, знавшая оперу наизусть, была посвящена въ тайну и знала, что никакой смльчакъ не выйдетъ на защиту Эльзы. Тогда выступили, подъ звуки зловщей музыки, женщины въ вуаляхъ, чтобы увести ее на казнь. Но все это были лишь шутки; Эльза находилась въ полной безопасности. Но когда храбрые брабантскіе воины заволновались на сцен, завидя вдали таинственнаго лебедя и лодку, и въ свит короля произошло полное смятеніе, публика тоже невольно зашумла и заерзала на стульяхъ, кашляя, вздыхая и вертясь, чтобы приготовиться къ молчанію. Какой интересный моментъ! На сцен долженъ былъ появиться знаменитый теноръ Франкетти, великій артистъ, про котораго шла молва, что онъ женился на испанк Лопесъ, ища противовсъ своему отцвтающему таланту въ юности и чудномъ голос жены. Кром того, это былъ великій маэстро, который умлъ преодолвать трудности съ помощью искусства.
И вотъ онъ появился на сцен, стоя въ маленькомъ челн, опершись на длинный мечъ, держа въ рукахъ щитъ и сверкая стальною чешуею на груди. Гордая, вызывающая фигура этого рослаго красавца, котораго вся Европа носила на рукахъ, приближалась, гордо выпрямившись во весь ростъ и сіяя съ ногъ до головы, точно серебряная рыба.
Въ театр наступила глубокая тишина, точно въ церкви. Теноръ глядлъ на лебедя, словно тотъ былъ единственнымъ, достойнымъ его вниманія существомъ, и въ мистической обстановк раздался тихій, нжный, еле слышный голосъ, точно долетавшій откуда-то издали.
— Б_л_а_г_о_д_а_р_ю т_е_б_я, о м_и_л_ы_й л_е_б_е_д_ь.
Весь театръ вздрогнулъ неожиданно, какъ одинъ человкъ, и публика вскочила на ноги. Какой-то рзкій звукъ, точно разодралась старая декорація въ глубин сцены, бшеный, жестокій, отчаянный свистъ потрясъ тишину такъ, что, казалось, задрожалъ свтъ въ театральномъ зал.
Освистывать Франкетти, когда онъ только что открылъ ротъ! Тенора, получающаго за выходъ четыре тысячи франковъ! Публика въ партер и въ ложахъ взглянула на раекъ, гордо нахмурившись.
— Негодяй! Каналья! Неотесъ! Въ тюрьму его! — Вся публика вскочила на ноги, волнуясь и грозя кулаками въ сторону старичка, который закутывался съ носомъ въ плащъ и плакалъ, когда пла Эльза, а теперь вскочилъ и тщетно пытался объяснить что-то окружающимъ. — Въ тюрьму его! Въ тюрьму!
Два жандарма проложили себ доpory въ публик и, добравшись до старика, вытолкали его въ корридоръ. Бдняга задвалъ всхъ спустившимся плащемъ и отвчалъ на угрозы и оскорбленія отчаянными жестами, въ то время, какъ публика стала шумно апплодировать, чтобы выказать свою симпатію Франкетти, который прервалъ пніе.
Старикъ и жандармы остановились въ корридор, тяжело переводя духъ посл давки. Нсколько зрителей вышло вслдъ за ними.
— Просто не врится! — сказалъ одинъ изъ жандармовъ. — Пожилой человкъ и съ виду приличный…
— Что вы тутъ понимаете? — крикнулъ старикъ вызывающимъ тономъ. — Я самъ понимаю, что длаю. Знаете ли вы, кто я такой? Я отецъ Кончиты, той самой, которую называютъ въ афиш Франкетти, и которой разные дураки хлопаютъ съ такимъ восторгомъ. Что же, васъ удивляетъ, что я освисталъ его? Я тоже читалъ газеты. Вотъ-то вранье: «Горячо любящая дочь… любимый и счастливый отецъ…» Все это вранье. Моя дочь перестала быть мн дочерью. Она — змя, а этотъ итальянецъ — подлецъ. Они помнятъ обо мн только, чтобы посылать мн милостивое подаяніе, какъ будто сердце голодаетъ и насыщается деньгами! Я отъ нихъ ни гроша не принимаю. Лучше умру или буду надодать друзьямъ и знакомымъ.
Теперь публика слушала старика. Окружающими овладло жгучее любопытство узнать поближе исторію двухъ знаменитостей изъ артистическаго міра. И сеньоръ Лопесъ, котораго оскорбилъ весь театръ, жаждалъ излить свое негодованіе передъ кмъ бы то ни было, хотя бы передъ жандармами.
— Вся моя семья состоитъ изъ н_е_я. Войдите въ мое положеніе. Бдняжка не знала матери и выросла на моемъ попеченіи. У нея проявился голосъ. Она заявила, что желаетъ быть артисткой или умереть, и вотъ ея добрякъ-папаша ршилъ, что она будетъ знаменитостью или они умрутъ вмст. Учителя сказали:- надо хать въ Миланъ, — и сеньоръ Лопесъ ухалъ туда съ дочерью, оставивъ службу и продавъ маленькій участокъ земли, полученный въ наслдство отъ отца. Господи, чего я только не выстрадалъ! Сколько я бгалъ, до дебюта, отъ маэстро къ маэстро и отъ антрепренера къ антрепренеру! Сколько униженій, сколько труда выпало на мою долю, все ради охраненія двочки отъ соблазна! А сколько лишеній, да, господа, лишеній и даже голода — тщательно скрывая его — вытерппъ я, чтобы сеньорита не терпла ни въ чемъ недостатка! И вотъ, когда она выступила наконецъ на сцен, и имя ея стало извстнымъ, когда я сталъ восторгаться результатами своихъ жертвъ, чортъ принесъ этого Франкетти. Они стали пть на сцен безконечные любовные дуэты, влюбились другъ въ друга въ конц концовъ, и мн пришлось выдать дочь замужъ, чтобы она не злилась на меня и не терзала меня вчными рыданіями. А вы, наврно, не знаете, что такое бракъ между артистами? Это воплощеніе эгоизма, который выводитъ трели. Ни любви, ни привязанности, ничего. Голосъ и одинъ голосъ. Мой поганецъ-зять сталъ точить на меня зубы съ перваго момента. Онъ ревнуетъ меня, и ршилъ удалить меня, чтобы забрать свою жену въ полную власть. А она не только любитъ этого паяца, но даже привязывается къ нему еще больше каждый разъ, какъ видитъ, какія оваціи ему длаютъ, и соглашается съ нимъ во всемъ. Такъ, молъ, требуетъ искусство! Оно не допускаетъ привязанностей и семейнаго образа жизни. Подъ этимъ предлогомъ они выслали меня въ Испанію, и я, поссорившись съ этимъ негодяемъ, поссорился и съ дочерью. До сегодняшняго дня я ихъ и не видалъ… Господа, ведите меня, куда хотите, но я заявляю, что каждый разъ, какъ буду имть возможность, буду являться сюда и освистывать этого подлеца-итальянца… Я былъ боленъ, я одинокъ. Такъ это все ничего. Лопни, старикъ, какъ-будто у тебя нтъ дочери. Твоя Кончита принадлежитъ не теб, а Франкетти… впрочемъ, нтъ, даже не ему, а искусству. И вотъ я скажу:- если искусство состоитъ въ томъ, что дочери забываютъ отцовъ, которые принесли себя въ жертву ради нихъ, то я плюю на искусство и предпочелъ бы вернуться теперь домой и застать свою Кончиту за штопкою моихъ носокъ.
Мавританская месть
