Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Сюннёве Сульбаккен
— Ингрид была очень взволнованна. Но прежде чем она успела вымолвить хоть слово, Сюннёве пожала ей руку и сказала:
— До свиданья, Ингрид! Я пойду домой одна, — и быстро повернулась к двери.
— Подожди, для тебя есть записка, — прошептала Ингрид. . I
— Записка? — спросила Сюннёве.
Ингрид тотчас вскочила, нашла записку и подошла к Сюннёве. Левой рукой она сунула записку ей за корсаж, а правой обвила ее шею и поцеловала, и Сюннёве почувствовала, как по ее лицу катятся горячие крупные слезы. Потом Ингрид вывела Сюннёве из комнаты и заперла дверь, потому что у нее не хватало духу увидеть, что будет дальше.
Сюннёве тихо спуталась по лестнице в одних чулках, но так как в голове у нее роилось множество всяких мыслей, она по неосторожности споткнулась и на мгновение разбудила спящую тишину. Сюннёве страшно испугалась, опрометью выскочила на улицу и, схватив башмаки, бросилась бежать мимо домов, по полю и так до самых ворот. Там она остановилась, надела башмаки и стала быстро подниматься в гору.
Сердце ее учащенно билось. Она что-то напевала и шла все быстрей и быстрей. Наконец она устала и присела отдохнуть. Тут она вспомнила о записке…
Сюннёве просидела там всю ночь. Настало утро, залаяла собака, мальчики проснулись — пора было доить и выпускать на пастбище коров, а она все не возвращалась.
Пока ребята размышляли, куда девалась Сюннёве, а она, как оказалось, не ложилась спать всю ночь, Сюннёве пришла на выгон. Она была очень бледна, но спокойна. Не сказав никому ни слова Сюннёве приготовила ребятам завтрак, дала им с собой еды и стала помогать доить коров.
Туман еще окутывал холмы, вереск на красновато-бурой пустоши сверкал капельками росы; было прохладно; стоило одной собаке залаять, как ей тотчас же отвечали другие. Стадо выгоняли на пастбище. Коровы мычали, задирая морды в чистое небо, и медленно брели по тропинке. Неподалеку сидела собака, она встречала и провожала лаем каждую корову, а когда в загоне не осталось ни одной, она погнала стадо дальше. Из-за холма доносился звон колокольчиков, лай собаки; каждый звук так отчетливо отдавался в утреннем воздухе, что даже в ушах звенело, а тут еще мальчики вздумали соревноваться, кто умеет громче аукать. Чтобы не слышать всего этого шума и гама, Сюннёве спустилась вниз к тому самому месту, где она когда-то беседовала с Ингрид. Она не плакала, а сидела неподвижно, глядя в пространство; изредка до нее доносился шум, который все отдалялся и отдалялся, и чем дальше он уходил, тем казался гармоничнее. Сюннёве начала что-то напевать, сначала тихо, потом все громче, громче, и скоро она уже пела чистым звонким голосом. Она сложила эту песню по образцу другой, которую знала еще ребенком.
За все, за все, чем с давних дней
Твоя любовь меня дарила,
За наши игры средь полей
Благодарю тебя, мой милый!
Беседы, встречи меж берез.
Прогулки дальние по склонам, —
Казалось, до седых волос
Не прерывать их суждено нам!
О, сколько долгих вечеров,
Ждала тебя я на пороге,
Но ветер заглушал мой зов,
И ты не находил дороги…
А я ждала за часом час.
Шепча: «Он явится с зарею!»
Но день вставал и снова гас,
Не приводя тебя с собою.
Давно туманится мой взор,
И злая боль сверлит надбровье, —
И все ж, не старясь, до сих пор
Душа свиданья ждет с любовью.
Мне говорят: «Ступай во храм,
Забвенье вымоли у бога!»
К чему? Мой бог совсем не там,
Он близко, рядом, у порога.
Он здесь, печать его на всем:
Его незримыми руками
Проложен путь в лесу глухом,
Расставлены в приделе скамьи;
Он здесь, со мной, в моей груди,
Во всем моем существованье,
И он велит: «Люби и жди!
Любить и ждать — твое призванье».
Глава седьмая
После этого события прошло немало времени. Однажды Гутторм и Карен сидели вдвоем в большой светлой комнате на Сульбаккене и читали друг другу новые книги, которые им недавно прислали из города. Утром они были в церкви, потом ходили в поле, чтобы посмотреть, как растут хлеба и овощи, и решить, какую часть земли на будущий год можно снова засеять, а какую оставить под парами. Они ходили по всему полю и радовались, что дела на хуторе идут так хорошо.
— Один бог знает, как здесь все устроится, когда нас не будет, — вздохнула Карен.
Вместо ответа Гутторм предложил жене вернуться домой и почитать новые книжки, «ибо лучше не думать о подобных вещах».
Но после того чак книгу прочитали, Карен заявила, что прежде книги были интересней.
— Теперь писатели просто переписывают из старых книг, — сказала она.
— Может быть, в этом и есть свой смысл, — ответил Гутторм.
— Семунд сказал мне сегодня в церкви, что наши дети только повторяют своих родителей.
— Да, ты сегодня долго говорил с Семундом,
— Семунд — умный человек.
— Но, боюсь, он мало думает о боге и о Спасителе нашем.
Гутторм промолчал.
— А куда девалась Сюннёве? — спросила мать.
— Она у себя в комнате наверху, — ответил Гутторм.
— Ты ведь недавно разговаривал с ней, как у нее настроение?
— Да так…
— Ты не должен был оставлять ее одну.
— К ней пришли. Жена немного помолчала.
— Кто к ней пришел?
— Ингрид Гранлиен.
— Я думала, она еще на выгоне.
— Сегодня она осталась дома, чтобы мать могла пойти в церковь.
— Ах да, мы же видели ее днем.
— Ей очень тяжело сейчас.
— Другим тоже не легче. Что посеешь, то и пожнешь. Гутторм промолчал. Минуту спустя Карен сказала:
— Сегодня в церкви были все Гранлиены кроме Ингрид.
— Они, верно, собрались все вместе, чтобы проводить Торбьорна в церковь первый раз после болезни.
— Что и говорить, вид у него неважный.
— А что же тут удивительного? Я еще поражаюсь, что он так хорошо выглядит…
— Да, дорого ему приходится расплачиваться за свою выходку.
Гутторм опустил глаза и, помолчав немного, добавил:
— Ведь он еще совсем мальчик.
— У Торбьорна плохие задатки. На него нельзя положиться.
Гутторм сидел, облокотившись о стол, и вертел в руках книгу. Потом перевернул страницу и, глядя на нее, сказал как бы невзначай:
— А ведь скоро он будет совсем здоров, как до болезни. Карен тоже взяла книгу.
— Что же, я очень рада за него. Он такой красивый парень, — сказала она. — Пусть господь надоумит его, как лучше использовать свою силу.
Некоторое время они читали, потом Гутторм сказал, перелистывая книгу:
— Сегодня в церкви он ни разу не взглянул на нее.
— Да, я тоже заметила, что он оставался сидеть до тех пор, пока она не вышла из церкви.
Минуту спустя Гутторм спросил:
— Ты думаешь, он забыл ее?
— Это было бы самое лучшее.
Гутторм продолжал читать, и его жена машинально перелистывала страницу за страницей.
— Мне не нравится, что Ингрид так долго засиживается у нас, — сказала она.
— Сюннёве больше не с кем поговорить.
— Она может говорить с нами. Гутторм взглянул на жену.
— Не будь слишком строгой.
Карен замолчала. Потом она сказала:
— Я ей никогда не запрещала говорить с Ингрид.
Гутторм отложил книгу, встал и посмотрел в окно.
— Вон уходит Ингрид, — сказал он.
Едва Карен услышала это, как тотчас же вышла из комнаты. Гутторм долго еще стоял у окна, потом повернулся и стал ходить взад и вперед по комнате. Вскоре вернулась Карен. Она остановилась и сказала:
— Все как я и ожидала. Сюннёве сидит у себя в комнате и плачет. Но когда я вошла, она сделала вид, что роется в комоде. — И, покачав головой, она продолжала — Нет, право, лучше бы Ингрид не ходила к нашей Сюннёве.
Карен начала готовить ужин и часто выходила из комнаты. Как раз, когда Карен отлучилась на кухню, в комнату вошла Сюннёве, печальная, с красными от слез глазами. Она прошла мимо отца, пристально посмотрела на него, потом села за стол и взяла книгу. Однако через минуту захлопнула ее, подошла к матери и спросила, не помочь ли ей.
— Да, помоги мне, доченька, — отвечала Карен. — Когда работешь, всегда легче на душе становится.
Сюннёве пора было накрывать на стол; стол стоял у окна. Отец, который все еще ходил взад и вперед по комнате, подошел к окну и посмотрел на улицу.
— Думаю, что ячмень еще выправится, хоть его и побило дождем, — сказал он.
Сюннёве остановилась возле отца и тоже выглянула из окна.
— В Гранлиене хороший будет урожай, — добавил Гутторм тихо.
Сюннёве ничего не ответила только смотрела в окно. Он повернулся к дочери и погладил ее по голове; потом снова, заходил па комнате.
