Шалом Аш - За веру отцов
— Шлойме, мы только начали жить и уже должны расстаться. Не дал мне Бог стать матерью твоих детей.
— Двойра, Бог нас соединит, если мы хотим прийти к Нему в святости и чистоте. Там, на небе, мы вечно будем вместе, удостоимся видеть Божественный свет, пока не придет Избавитель, пока его рог не воскресит мертвых.
Внезапно их страх превратился в радость. Они сами не поняли, как это произошло, но почувствовали, что тишина и покой спустились на землю, легко стало у них на сердце, и вернулись слезы, высушенные близостью смерти. Улыбаясь сквозь слезы, Двойра сказала:
— Шлойме, я больше не боюсь смерти. Почему же они не придут, не освободят нас? Так хорошо было бы сейчас умереть! Так же хорошо, как опять пойти с тобой к свадебному балдахину.
— Не надо, Двойра. Пока мы живы, надо просить о жизни, а не о смерти.
— Для Всевышнего все возможно. Да, Шлойме, мы будем жить. Я так хочу жить для тебя, Шлойме, так хочу…
— Тише, Двойра, тише.
— Я так хочу быть с тобой, на этом свете или на том. Жить и знать, что ты со мной, — говорила Двойра, засыпая в объятиях Шлойме.
Шлойме сидел, не шевелясь, смотрел на жену. Такой слабой, такой беззащитной и прекрасной была она сейчас! Ему казалось, что он ее не узнаёт, все земное покинуло Двойру, небесный свет сиял на ее лице, будто это не она, а праматерь Рахель спустилась с неба, будто это сама Божественная душа явилась оплакать разрушенный Храм.
Глава 7
По воде
С наступлением ночи в людях проснулась надежда и воля к жизни. Мендл позабыл о смерти, энергия снова вернулась к нему. Он огляделся по сторонам. Все поняли, о чем он думает. Мендл посмотрел на спящую Двойру.
Она молода и красива. Если казаки схватят ее, они оставят ее в живых, но сделают с ней то, что хуже смерти. Все это понимали, хотя никто не высказал эти мысли вслух.
Тем временем кладбище пришло в движение. Люди появлялись из укрытий, собирались вместе, о чем-то тихо говорили. Это еще больше ободрило Мендла. Он встал.
— Мендл, куда ты?
— Хочу подойти к забору, посмотреть, может…
— Мендл…
— Тише.
— Куда ты пошел? Я тебя не пущу! — Юхевед попыталась остановить его. — Если умирать, лучше умрем вместе.
— Подойду к забору, может, есть какая-то надежда.
Двойра проснулась. Спросила, испуганно глядя по сторонам:
— Кто это играет? Я слышала музыку во сне.
И правда, издали доносился тихий звон крестьянской лиры. Страх вернулся. Кто-то сказал, что это идут казаки. Люди снова начали прятаться среди могил, старались не дышать, матери укрывали платками детей, чтобы те не закричали. Тихо стало на кладбище, только шелестели листья верб, а звон лиры все приближался.
Наконец струны смолкли и кто-то позвал:
— Евреи, пора! Чего вы ждете?
В слабом свете звезд стоял старый нищий с лирой в руке.
— Кто ты?
— Не узнаете? Это я, портной. Я говорю по-украински, вот и затесался среди гоев. Уходите скорее! Я слышал, они говорили, что на кладбище спряталось много евреев со своим золотом и серебром. Когда рассветет, они придут. Уходите!
— Куда?
— Река сейчас спокойная. Злодеи веселятся в городе, пьянствуют и грабят. Несчастен тот, кто это видел! Попробуйте перебраться на тот берег, здесь очень опасно.
Люди снова зашевелились, черные тени двигались среди надгробий, тихо переговариваясь друг с другом. Вдруг кто-то бросился бежать, кто-то вскрикнул.
— Тише, услышат, — отозвалось несколько голосов.
— Что вы делаете? Гои заметят.
— По одному, по одному, через поле, — командовал кто-то.
Все кладбище пришло в движение, только Мендл продолжал сидеть, пристально глядя на Двойру и сосредоточенно размышляя. Кладбище пустело, но он не поднимался с места.
Вдруг кто-то бросился Мендлу в ноги:
— Панычу, спасайся, ночь темна, беги.
Это была Маруся. Увидев Двойру, она кинулась к ней:
— Доченька моя!
Семья Мендла была поражена появлением старой служанки, все обрадовались, на минуту забыв об опасности.
— Зачем ты пришла? Почему ты не в городе? Тебе там ничего плохого не сделают.
— Что ж вы думаете, я брошу своих хозяев, а сама пойду гулять с казаками? Уж лучше вместе с вами погибнуть. Кто делил со мной кусок хлеба, с тем хочу жить и умереть.
— Но как ты нас нашла?
— Шла за вами. Увидела, что мои хозяева побежали на кладбище — и за ними. Боялась, что прогоните, я ведь другой веры. Спряталась за камнем, сижу тихо, как кошка, и думаю себе: придут братишки, возьму моих деток, прикрою своим телом, скажу: «Меня убейте, братишки, а деток моих не трогайте. Хоть они и другой веры, но это мои дети».
— Возвращайся в город, Маруся, ты же видишь, здесь опасно. Иди к своим, а то убьют вместе с нами.
— Панычу, не гони меня, — стала просить старая казачка, — я вам честно служила, я моих деток не брошу. Я Двойрочку спасти пришла. Вот, платье ей принесла. Я ее спрячу, скажу, что это моя дочь. А чтобы братишки не засматривались, сделаю так, как будто она уже старая, некрасивая. А ты бери хозяйку, бери молодого паныча, и плывите на тот берег. Бог вам поможет. Только молодую панну не берите. Знаю я своих братишек, казаков, они девушку за версту учуют, как собака зайца. За женщину в ад полезут, не то что в воду. Я ее казачкой одену и отведу к рыбаку, тут недалеко. Знаю тут одного. Яиц ему дам, он нас перевезет на лодке. На том берегу встретимся. Или, с Божьей помощью, отвезу ее прямо в Тульчин. Со мной надежнее будет, как зеницу ока буду ее беречь, мою ненаглядную.
Совет Маруси пришелся Мендлу по сердцу. Трудно было ему решиться на расставание с Двойрой, но он понимал, что отправить ее с казачкой будет безопаснее, чем взять с собой. Однако уверенность, что погибать надо всем вместе, была в нем так сильна, что он молчал, размышляя. Никто не осмелился что-нибудь сказать, посоветовать, все ждали его решения.
Но Маруся не дала ему долго раздумывать, снова бросилась к Мендлу:
— Панычу, спасай свою жизнь. Я была в городе, видела, что братишки делают. Они в степи совсем одичали, Бога забыли. Страшные времена пришли. Бегите же, бегите!
— Идите за мной. Какая разница, где мы смерть повстречаем, — сказал Мендл своим.
Они выбрались с лежащего в долине кладбища и поднялись на холм. Сверху был виден казачий лагерь, раскинувшийся вдоль реки. Под котлами горели костры. Лагерь не спал. Тут и там слышался звон струн, пение, пьяные крики. Кое-где танцевали, собрав возле себя зрителей.
Маруся упала Мендлу в ноги:
— Панычу, не ходи туда, видишь, что делается. Это смерть. Братишки нас увидят, носом почуют.
— Придется расстаться. Так и так смерть стоит перед нами. Когда рассветет, они нас заметят. Может, если расстанемся, Бог нас спасет, как до сих пор спасал. Встретимся в Тульчине. А если, не дай Бог, суждено погибнуть, значит, погибнем за Его святое имя, — сказал Мендл, обнял своих и поднял глаза к небу. — Господи, помоги нам!
Никто не плакал. Молча обнялись в последний раз.
— Попрощайся с женой, Шлоймеле.
На минуту муж и жена остались одни. Шлойме погладил Двойру по голове:
— Двойра, верь, Всевышний все может, даже когда нож уже приставлен к горлу.
Жена не ответила, только поглядела ему в глаза.
— Мы увидимся, Двойра. Ты праведница, ради тебя Всевышний не даст нам пропасть.
— Ради тебя, Шлойме. А если не увидимся, предстану перед Богом в праведности и чистоте, как ты меня учил.
— Береги себя, Двойра, не теряй надежду.
— И ради наших детей, которыми Бог нас осчастливит, — тихо сказала Двойра. Это были ее последние слова мужу.
— Бог тебя наградит за твою доброту, Маруся, за все, что ты для нас делаешь, — сказала Юхевед. — В твои руки отдаю все, что мне дорого: свою жизнь и жизнь моего сына. Не знаю, смогу ли я тебе отплатить, но Бог тебя наградит.
— Просите Его за нас, а мы будем просить за вас, — ответила старая казачка, и они с Двойрой скрылись в темноте.
Еще минуту ждал Мендл. Юхевед вытерла слезы, которым дала волю только теперь. Еще минуту прислушивался Шлойме к шелесту кустов и шороху сухой травы там, где исчезло его счастье.
Мендл сказал:
— Ну, с Богом.
И по кустам пополз к берегу, жена и сын — за ним.
Долго ползли они по сухой траве. Смех и голоса казаков слышались совсем близко, можно было разобрать слова. Не раз им казалось, что они пропали. Но Бог все-таки помог им: до берега добрались незамеченными. В конце концов в лагере стало тихо. Прекратился шум, погасли костры под котлами. Еще горели факелы на телегах, казак вел к реке лошадь на водопой. Мендл с женой и сыном, затаив дыхание, лежали в высокой траве, ждали, когда лагерь совсем уснет, чтобы никто не услышал плеска воды.
— Бог нам помогает, — сказал наконец Мендл. — Шлойме, я возьму мать на спину, а ты за мной. Если почувствуешь, что теряешь силы, хватайся за меня.
