Александр Дюма - Кавалер Красного замка
— О, — проворчала несчастная мать, — я виновата! Что ты говоришь, я виновата! Я отвечаю тебе, что ничего не было. О, если бы я только была уверена, что случилось что-нибудь, горе тебе, Антуанетта, ты мне за это дорого заплатишь!
— Не угрожай никому, — сказал Морис. — Лучше кротостью добейся того, что мы требуем; ты женщина и гражданка, Антуанетта, и как мать, надеюсь, сжалишься над матерью. Завтра возьмут твою дочь: завтра посадят ее в тюрьму… а там, ежели откроется что-нибудь, а ты знаешь, если захотят, так всегда откроют, твоя дочь пропала и ее подруга тоже.
Тизон, слушавшая Мориса с возрастающим ужасом, повернула мутный взгляд на королеву.
— Ты слышишь, Антуанетта? Моя дочь!.. Ты будешь причиной гибели моей дочери!
Королева, в свою очередь, казалась смущенной не от угроз, которые искрились в глазах ее тюремщицы, но от отчаяния, которое в них можно было прочесть.
— Подойдите сюда, мадам Тизон, — сказала она, — мне надо с вами поговорить.
— Ну нет! Нежности в сторону! — вскричал товарищ Мориса. — Мы здесь не лишние, черт возьми!.. При муниципалах, всегда все при муниципалах.
— Оставь их, гражданин Агрикола, — сказал Морис, наклонясь к уху этого человека, — что нам за дело, каким путем дойдет к нам истина.
— Ты прав, гражданин Морис, но…
— Выйдем за стеклянную дверь, гражданин Агрикола. Послушайте меня. Станем к ней спиной. Я уверен, что то лицо, которому мы окажем эту снисходительность, не заставит нас раскаиваться.
Королева слышала эти слова, умышленно сказанные. Она бросила молодому человеку признательный взгляд. Морис беспечно повернул голову и прошел за стеклянную дверь. Агрикола последовал за ним.
— Видел эту женщину? — сказал он Агриколе. — Она преступница, но она высокой и дивной души.
— Черт побери, как ты лихо говоришь, гражданин Морис! — отвечал Агрикола. — Любо послушать тебя и твоего друга Лорена. — А что, ведь это ты сказал какие-то стихи?
Морис улыбнулся.
В течение этого разговора сцена, которую предвидел Морис, происходила по ту сторону стеклянной двери.
Жена Тизона подошла к королеве.
— Мадам Тизон, — сказала ей последняя, — ваше отчаяние раздирает мне душу. Я не хочу лишать вас вашего детища, это слишком тяжело. Но подумайте, исполнив требование этих людей, ваша дочь не пострадает ли также?
— Делайте, что вам велят! — вскричала женщина.
— Сначала узнайте, в чем дело.
— В чем дело? — спросила тюремщица с диким любопытством.
— Ваша дочь пришла с подругой.
— Да, с такой же работницей, как она; ей не хотелось прийти одной, опасаясь солдат.
— Эта подруга отдала вашей дочери записку, которую та обронила; Мария, проходя, подняла ее. Эта бумажка, без сомнения, ничтожна, но люди неблагонамеренные могут истолковать ее по-своему. Не сказал ли ваш муниципал, что ежели захотят что найти, так отыщут?
— Дальше что? Дальше?
— Вот и все. Вы требуете, чтобы я отдала эту бумажку; вы хотите, чтобы я принесла в жертву друга. Но вместе с тем не лишу ли я вас, может быть, вашей дочери?
— Делайте, что вам велят! — кричала женщина. — Делайте, что вам велят!
— Но эта бумажка подвергает опасности вашу дочь, — сказала королева, — поймите же это!
— Моя дочь такая же настоящая патриотка, как я! — вскричала озлобленная женщина. — Благодаря богу, Тизоны довольно известны! Делайте, что вам велят!
— Боже мой, — сказала королева, — как бы я желала вас убедить.
— Мою дочь! Отдайте мне мою дочь! — перебила Тизон, топая ногами. — Отдай записку, Антуанетта, отдай!
— Вот она, сударыня!
И королева протянула несчастному созданию записку, которую та радостно приподняла над головой, крича:
— Сюда, сюда! Граждане муниципалы! Записка в моих руках. Возьмите ее и возвратите мне мою дочь!
— Вы отдаете в жертву наших друзей, сестрица? — сказала принцесса Елизавета.
— Нет, сестрица, — печально отвечала королева, — я приношу в жертву только нас. Записка никому не может повредить.
На крик Тизон, Морис и его товарищ подошли к ней, и она в ту же минуту протянула им записку. Они развернули ее.
«На востоке еще сторожит друг.»
Морис, едва взглянув на записку, вздрогнул. Ему знаком был этот почерк.
«О, боже мой, неужели это рука Женевьевы! Нет, это невозможно. Я безумец! Нет сомнения, что сходство большое, но что может быть общего между Женевьевой и королевой?»
Он повернулся и увидел, что Мария-Антуанетта смотрит на него. Что же касается Тизон, то в ожидании своей участи она пожирала Мориса глазами.
— Ты совершила доброе дело, — сказал он Тизон. Потом обратился к королеве. — А вы, гражданка, дело похвальное!
— Ежели так, сударь, — сказала Мария-Антуанетта, — последуйте моему примеру — сожгите эту записку, и вы совершите благое дело.
— Ты шутишь, австриячка! — сказал Агрикола. — Сжечь записку, которая доставит нам, может быть, возможность накрыть целое гнездо аристократов! Нет, черт возьми, это было бы слишком глупо!
— А что, в самом деле, сожгите ее, — сказала жена Тизона. — Это может повредить моей дочери.
— Разумеется, твоей дочери и другим еще, — сказал Агрикола, взяв из рук Мориса записку, которую тот, возможно, и сжег бы, если был бы один.
Минут десять спустя записка уже лежала на присутственном столе Коммуны. Ее в ту же минуту прочли, и начались разные толки.
— «На востоке еще сторожит друг», — произнес голос. — Что за дьявольщина! Какой тут смысл?
— Понятно, — отозвался какой-то географ. — На востоке. Это ясно. Восток называется также Лориан. А Лориан небольшой городок в Бретани, лежащий между Ванном и Кемпером. Черт побери, следовало бы сжечь город, если правда, что в нем есть аристократы, которые желают еще вызволить австриячку.
— Это тем более опасно, — сказал другой, — что Лориан приморский город — можно сообщаться с Англией.
— Я предлагаю, — сказал третий, — отправить в Лориан комиссию и там произвести розыск.
Меньшая часть улыбнулась этому предложению, но большинство воспламенилось, решили послать комиссию в Лориан для наблюдения за аристократами.
Морис был извещен о постановлении.
«Я подозреваю, где восток, о котором говорится, — подумал Морис. — Но уж, конечно, не в Бретани».
На другой день королева, которая, как мы уже сказали, не спускалась в сад, чтоб не проходить мимо комнат, где был заключен ее супруг, просила позволения взойти с дочерью и принцессой Елизаветой на башню подышать воздухом.
Просьба ее в ту же минуту была исполнена; но за ней последовал Морис, и, остановившись за надстройкой вроде будочки, к которой примыкала лестница, безмолвно дожидался объяснения записки, перехваченной накануне.
Сначала королева прохаживалась без цели с принцессой Елизаветой и дочерью; потом, отстав, она остановилась, обернулась на восток и стала внимательно смотреть на один дом, в окнах которого показалось несколько лиц. Чья-то рука держала белый платок.
Морис вынул из кармана подзорную трубу, но, пока ее наводил, королева сделала движение, как бы увещевая любопытных отойти от окна. Морис успел приметить бледного белокурого мужчину, поклон которого был почтителен до унижения.
За этим молодым человеком — ибо он казался не старше двадцати пяти — двадцати шести лет — стояла женщина, наполовину им заслоненная. Морис навел на нее подзорную трубу, ему показалось, что это была Женевьева, сделавшая движение, которое ее напоминало. В ту же минуту женщина, также державшая подзорную трубу, поспешно отступила от окна, увлекая за собой молодого человека. Была ли это в самом деле Женевьева? Узнала ли она Мориса? Отошла ли эта чета любопытных по одному только предупреждению королевы?
Морис постоял несколько минут в ожидании, не покажутся ли снова у окна молодой человек и молодая женщина. Но видя, что окно пустое, он поручил строжайшее наблюдение товарищу своему Агриколе; сам же поспешно сошел с лестницы, побежал на улицу Портфуан и остановился на углу, предполагая, что те люди выйдут из дома. Ожидание было напрасным, никто не показался.
Тогда, не сумев преодолеть подозрение, которое щемило ему сердце с той минуты, как подруга дочери Тизон упорно закрывалась и безмолвствовала, Морис бросился на старую улицу Сен-Жак и прибежал туда, волнуемый самыми страшными догадками.
Когда он вошел, Женевьева в белом пеньюаре сидела в жасминовой беседке, куда ей обычно подавали завтрак. Она сказал привычное приветствие Морису и пригласила выпить с нею чашку шоколада.
Вскоре вошел Диксмер, который выказал особенную радость видеть Мориса в столь неожиданное время дня. И пока Морис не взял еще чашку шоколада, которую ему предложили, кожевник, гордившийся своей работой и успешной торговлей, упросил друга взглянуть на мастерские; Морис согласился.
