Кнут Гамсун - Мистерии
– Бедный, бедный Гладстон! – воскликнул поверенный Рейнерт.
На это Нагель ничего не ответил.
– Нет, в Христианин вы говорили не это, – сказал Эйен. – Вы обрушились на Гладстона за его отношение к ирландцам и к Парнеллю и заметили, между прочим, что отнюдь не считаете его великим умом. Отлично помню, что вы сказали именно это. И еще – что он обладает большой силой, может быть, и полезной, но в высшей степени ординарной…
– Да, помню, помню. И меня за это лишили слова. Ха-ха-ха! Хорошо, я и под этим готов подписаться. Отчего же? Хуже-то не будет. Но молю о снисхождении!
Тогда доктор Стенерсен спросил:
– Скажите-ка мне: вы правый?
Нагель взглянул на него с удивлением, потом расхохотался и ответил:
– А как вы думаете?
Но тут раздался звонок в дверь приемной доктора. Фру Стенерсен вскочила с дивана: ну, конечно, так и есть, теперь доктору, к сожалению, придется уйти. Но пусть гости и не думают расходиться, ни в коем случае, раньше полуночи она никого не отпустит, фрекен Андерсен должна сейчас же сесть на свое место, Анна сварит кофе, – ведь еще только десять часов.
– Господин поверенный, вы ничего не пьете!
Нет, напротив, он не отстает от других.
– Условились: никто не уходит, вы все останетесь со мной. Дагни, отчего ты такая молчаливая?
Нет, она вовсе не более молчалива, чем всегда.
Доктор вернулся из своего кабинета в гостиную. Он вынужден извиниться, но, увы, ему придется уехать: серьезный случай, кровотечение. Впрочем, это неподалеку, часа через два-три он вернется и надеется еще застать все общество. До свиданья! До свиданья, Йетта.
И доктор поспешно вышел. Минуту спустя все увидели в окно, как доктор в сопровождении какого-то мужчины чуть ли не бегом, – так он спешил, – направился к пристани.
– А теперь давайте что-нибудь придумаем… Если бы вы только знали, до чего мне бывает тоскливо иной раз оставаться одной, когда муж уезжает. Особенно зимой. Я почему-то всегда тревожусь: а вдруг он не вернется.
– У вас, я вижу, нет детей? – спросил Нагель.
– Да, детей у нас нет… Теперь я уже начинаю привыкать к этим нескончаемым ночам, но сперва это было просто ужасно. Признаюсь вам, порой меня охватывал такой страх… я боюсь темноты, да еще беспокойство за мужа. Что делать, я боюсь темноты… Такой страх, бывало, одолевал меня, что я удирала отсюда и ложилась в комнате горничной… А теперь, Дагни, твоя очередь рассказать нам о чем-нибудь. Ты что задумалась? Скучаешь по своему жениху?
Дагни покраснела от смущения, засмеялась и ответила:
– Конечно, я думаю о нем, это ведь естественно. Но лучше спроси, о чем думает поверенный Рейнерт, за весь вечер он не произнес ни слова.
Поверенный запротестовал: напротив, он очень мило беседовал с фрекен Ульсен и с фрекен Андерсен, а кроме того, с большим вниманием и интересом слушал, как излагают свои политические взгляды другие гости, одним словом…
– Жених фрекен Хьеллан снова в плавании, – объяснила Нагелю фру Стенерсен. – Он морской офицер, и сейчас его корабль идет в Мальту, если не ошибаюсь? В Мальту?
– Да, – подтвердила Дагни.
– Морские офицеры быстро обручаются. Приезжают домой, к родителям в отпуск, на три недели и вот, в один прекрасный вечер… Да уж эти мне господа лейтенанты…
– Что и говорить, отважный народ! – подхватил Нагель. – Загорелые красавцы с открытыми лицами и веселым нравом. Да и форма у них просто чудо, а как они ее носят!.. Я всегда восхищаюсь морскими офицерами.
Тут фрекен Хьеллан обернулась к студенту Эйену и сказала с улыбкой:
– Это господин Нагель говорит здесь. А что он говорил по этому поводу в Христианин?
Все расхохотались. Адвокат Хансен, уже изрядно выпивший, закричал:
– Да, да, что он говорил об этом в Христианин? Именно в Христианин! Что же там сказал господин Нагель? Ха-ха-ха! Бог ты мой! За ваше здоровье!
Нагель чокнулся с ним и выпил. Нет, в самом деле, он всегда восхищался морскими офицерами. Более того, будь он девицей, он обвенчался бы только с морским офицером или остался бы вековухой.
Все снова расхохотались. Адвокат в восторге чокнулся со всеми бокалами, стоящими на столе, и выпил один. Но Дагни сказала:
– Но ведь говорят, что все лейтенанты туповаты. Выходит, вы гак не думаете?
Что за вздор! Впрочем, будь он девицей, он все равно предпочел бы красивого мужа умному. Безусловно! Особенно, если бы он был молодой девушкой. Кому нужна голова без тела? Правда, на это можно возразить: кому нужно тело без головы? Но тут, черт подери, все же есть разница! Родители Шекспира не умели даже читать. Да и сам Шекспир не больно-то был силен по этой части, что, между прочим, не помешало ему стать исторической личностью. Но как бы там ни было, молодой девушке скорее наскучит ученый урод, нежели красивый дурак. Нет, будь он девушкой и имей он выбор, он безусловно предпочел бы красавца, а взгляды мужа на норвежскую политику, философию Ницше и святую троицу интересовали бы его, как прошлогодний снег.
– Посмотрите, вот этот лейтенант – жених фрекен Хьеллан, – сказала фру Стенерсен, протягивая Нагелю альбом.
Дагни вскочила.
– Нет, не надо! – вырвалось у нее, но она тут же овладела собой и села. – Это дурной снимок, – сказала она, помолчав. – В жизни он куда лучше.
Нагель увидел на фотографии красивого молодого человека с подстриженной бородкой. Хотя он и сидел в непринужденной позе у стола, сразу бросалась в глаза его отличная выправка; руку он держал на эфесе сабли; его слегка поредевшие волосы были разделены на прямой пробор, и походил он скорее на англичанина.
– Да, правда, – подтвердила фру Стенерсен, – он в действительности гораздо красивее. До замужества и я сама была в него немножко влюблена. Но взгляните-ка на молодого человека рядом с ним. Это молодой теолог, он недавно погиб. Его фамилия Карлсен. С тех пор прошло всего несколько дней. Такая печальная история. Что вы? Да, да, это его мы хоронили позавчера.
С фотографии на Нагеля смотрел болезненного вида юноша с ввалившимися щеками, с такими тонкими, плотно сжатыми губами, что казалось, они начерчены на его лице. Глаза были большие, темные, а лоб необычно высокий и чистый. Но грудь у юноши была впалая, а плечи узкие, словно у женщины.
Это был Карлсен. Вот, значит, как он выглядел. Нагель подумал, что к этому лицу удивительно подходит теология и тонкие иссиня-бледные руки, и хотел было сказать, что на лице юноши лежит печать обреченности, но заметил, как поверенный Рейнерт, передвинув свой стул ближе к Дагни, вступил с ней в оживленный разговор. Нагель промолчал, чтобы не мешать им, и принялся перелистывать альбом.
– Поскольку вы обвинили меня в том, что я за весь вечер не проронил ни слова, – сказал поверенный, – то разрешите мне рассказать вам один случай, происшедший во время последнего визита императора, это подлинная история, она мне сейчас как раз припомнилась…
Дагни прервала его и тихо спросила:
– Что это вы вытворяли в течение всего вечера вон там, в углу? Вы мне лучше на это ответьте. Упрекая вас в том, что вы молчите, я хотела лишь остановить вас. Вы, конечно, сидели и злились, я все видела. Нехорошо всех передразнивать и насмехаться над всеми. Он, правда, позер, возится все время со своим железным кольцом на мизинце, то поднимет руку и любуется им, то его полирует. Впрочем, может быть, он делает это совершенно машинально, задумавшись. Во всяком случае, он не так смешон, как вы его изображали. Правда, он держится настолько высокомерно, что поделом ему! Но ты, Гудрун, слишком уж откровенно хохотала. Боюсь, он заметил, что ты над ним потешаешься.
Гудрун подошла к Дагни, стала оправдываться и уверять, что во всем виноват поверенный, – он так комично передразнивал Нагеля, что удержаться от смеха было невозможно. А тон, которым он произнес: «Величье Гладстона мне – мне – никогда не импонировало…»
– Т-сс. Потише, Гудрун. Он услышал, да-да, услышал, он даже обернулся. Но скажи, заметила ли ты… Когда его перебили, он ни капельки не злился, он глядел на нас скорей печально. Знаешь, меня даже начинает мучить совесть, что мы сидим здесь и сплетничаем на его счет. Ну ладно, расскажите-ка лучше про визит императора.
И поверенный принялся рассказывать. Так как в этой истории не было ничего секретного – вполне невинное происшествие с женщиной и букетом цветов, – он говорил все громче и громче и в конце концов завладел вниманием всего общества. Говорил он весьма обстоятельно, не упуская ни малейшей подробности, и рассказ его длился бесконечно. Когда же он наконец кончил, фрекен Андерсен спросила:
– Господин Нагель, помните, вчера вечером вы нам рассказывали о поющем корабле?..
Нагель поспешно захлопнул альбом и растерянно огляделся по сторонам. Играл ли он комедию или в самом деле чего-то испугался? Он тихо ответил, что, возможно, и был неточен в каких-то деталях, но случай этот не выдумал, а действительно пережил на Средиземном море…
