Уильям Фолкнер - Солдатская награда
Джонс заслонил ладонями спичку, и в его глазах запрыгали и сузились до точки огоньки.
– Что же вы умолкли, мистер Джонс? Мы с Эмми так хотели бы послушать, что вы узнали о нас, чему вас научили ваши многочисленные любовные приключения. Правда, Эмми, милочка?
– Нет, не хочу портить впечатления, – сказал Джонс неуклюже, – ведь вы в скорости получите информацию из первых рук. Что же касается Эмми, то я ой когда-нибудь наедине преподам все, что надо.
Эмми следила за ним все с тем же гневным и немым недоверием.
– Из первых рук? – переспросила Сесили.
– Кажется, вы завтра выходите замуж? Пусть ваш Освальд вас и научит. Он, наверно, сможет вас просветить, ведь он даже путешествует с партнершей, для тренировки. Поймали вас наконец, а?
Она вздрогнула. И вдруг стала такой беспомощной, такой беззащитной, что Джонс, в порыве мужской сентиментальности, опять почувствовал себя неуклюжим скотом. Он снова закурил трубку, но тут к Эмми вернулся дар речи:
– Вот они, приехали!
Машина подошла к воротам, и Сесили, вскочив на ноги, побежала через веранду, к лестнице. Джонс и Эмми тоже встали, но Эмми сразу скрылась, как только четыре человека вышли из машины. «Так вот он самый, – нескладно подумал Джонс, идя за Сесили, наблюдая, как она, словно птица, замерла на верхней ступеньке, прижав руки к груда Эта знает, что делает!»
Он снова посмотрел на входившую в калитку группу; старик возвышался над всеми. Что-то в нем изменилось: старость сразу одолела его, напала, как разбойник на большой дороге, не встретив сопротивления. «Да он же болен», – подумал Джонс. Эта женщина, эта миссис Как-Ее-Там, отделилась от них и поторопилась вперед. Она взбежала по ступеням к Сесили.
– Пойдем, дружок, – сказала она и взяла девушку под руку, – пойдем в комнаты. Он нездоров, глаза болят на свету. Пойдем в дом, там и встретитесь, так будет лучше.
– Нет, нет, тут! Я так долго ждала его!
Но эта женщина, ласково и настойчиво повела девушку в дом. Сесили упиралась и, не оборачиваясь, крикнула:
– Что с дядей Джо? Какое у него лицо! Он болен?
Лицо священника было серое и оплывшее, как грязный снег. Он споткнулся на ступенях, и Джонс, подскочив к нему, взял его под руку.
– Спасибо, братец, – сказал третий человек, в солдатской форме – он поддерживал Мэгона под локоть.
Они поднялись на лестницу и, переступив порог, прошли под фонарем в темную прихожую.
– Давайте фуражку, лейтенант, – пробормотал солдат.
Тот снял фуражку и отдал ее солдату. Раздался быстрый стук каблучков, дверь кабинета открылась, поток света упал на них, и Сесили закричала:
– Дональд! Дональд! Она говорит, что у тебя на лице… А-а-а! – взвизгнула она, увидав его.
Луч света, пройдя сквозь ее тонкие волосы, окружил ее нимбом, легкое платье смутно засветилось, когда она падала, как срубленный тополек. Миссис Пауэрс быстрым движением поймала ее, но она уже ударилась головой о дверной косяк.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Миссис Сондерс сказала:
– Уйди отсюда, оставь сестру в покое.
Маленький Роберт Сондерс, обиженный, но полный оптимизма, снова вступил в старый бой, бой детей с родителями, не теряя надежды, несмотря на явное поражение:
– Но могу же я задать ей самый обыкновенный вопрос? Я только хочу знать, какой шрам…
– Ну, пойдем, пойдем с мамой.
– Но я хочу знать про шра…
– Роберт!
– Ну, мама! – в отчаянии сопротивлялся он.
Но мать решительно выставила его за дверь:
– Беги в сад, скажи папе, пусть идет сюда. Ну, беги!
Он выбежал из комнаты, расстроенный, обиженный. Если бы мать могла прочесть его мысли, она пришла бы в ужас. Но не только про нее думал он так. «Все они одинаковые, – справедливо решил он, как решали многие до него и будут решать многие после. – Зачем обижать эту глупую трусливую кошку?»
На прохладных простынях лежала Сесили, без платья, совсем ослабевшая, трогательная; вокруг стоял смешанный запах одеколона и нашатырного спирта; чалма из полотенца оттеняла хрупкость лица. Мать пододвинула стул к постели и долго разглядывала хорошенькое пустое личико дочери, изогнутые ресницы на белой щеке, тонкие голубые жилки запястья, длинные узкие руки, безвольно брошенные на одеяло ладонями кверху. И тут маленький Роберт Сондерс был отомщен, сам того не зная.
– Детка, но что же у него с лицом?
Сесили вздрогнула, заметалась на подушке.
– О-о-о.– Не надо, не надо, мамочка! Б-боюсь даже вспомнить!
(«Но я просто задаю тебе самый обыкновенный вопрос».)
– Хорошо, хорошо, не надо, поговорим, когда ты поправишься!
– Нет, никогда, никогда! Если я еще раз его увижу – я– я умру! Не могу я, не могу, не могу!
Она уже плакала, всхлипывая, как ребенок, даже не пряча лица. Мать встала, наклонилась над ней.
– Ну, перестань, перестань! Не надо плакать. Ты совсем разболеешься. – Она ласково отвела волосы с висков девушки, поправляя полотенце. Поцеловала бледную щеку. – Прости, детка, мама больше не будет. Попробуй-ка уснуть. Принести тебе чего-нибудь к ужину?
– Нет, я не могу есть. Дай мне полежать одной, мне станет лучше.
Однако мать не уходила, из любопытства. («Я ведь задаю ей самый обыкновенный вопрос».) Но тут зазвонил телефон, и, ненужным жестом поправив подушки, она удалилась.
– Да?.. Миссис Сондерс… А, Джордж!.. Спасибо, хорошо. А вы?.. Нет, боюсь, что нельзя… Что?.. Да, но она плохо себя чувствует… Может быть, попозже… Нет, не сегодня. Позвоните ей завтра… Да, да, ничего… Спасибо. До свидания.
Она прошла через прохладный затемненный холл на веранду и, скрипнув крепко стянутым корсетом, опустилась в кресло, когда ее муж, неся в руках веточку мяты и шляпу, поднялся по ступенькам. Перед ней стояла Сесили, только в мужском роде и сильно располневшая: та же поверхностная, пустая красота, та же проступающая неустойчивость характера. Когда-то он был подтянут, собран, но теперь выглядел небрежно, в сером неотглаженном костюме, в нечищеных башмаках. Но волосы у него все еще вились по-молодому, и глаза были как у Сесили. Он был католиком, что считалось почти таким же грехом, как быть республиканцем, и сограждане, завидуя его общественному положению и богатству, все же смотрели на него искоса, потому что изредка он с семьей ездил в Атланту, где посещал католическую церковь.
– Тоби! – заорал он, усаживаясь подле жены.
– Слушай, Роберт, – возбужденно заговорила она. – Дональд Мэгон сегодня вернулся домой.
– А что, разве правительство прислало его тело?
– Да нет же, он сам вернулся. Сегодня приехал, поездом.
– Да ну? Он же умер!
– Вовсе нет! Сесили была там, она его видела сама. Ее привез домой какой-то толстый молодой человек – совсем незнакомый, она была не в себе. Что-то сказал про шрам. Она там упала в обморок, бедняжка. Я ее сразу уложила в постель. И до сих пор не знаю, кто был этот незнакомый молодой человек, – добавила она недовольным голосом.
Появился Тоби, в белой куртке, неся чашку со льдом, сахар и графин. Мистер Сондерс уставился на жену.
– Вот чертовщина! – сказал он наконец. – И повторил: – Вот так чертовщина!
Его жена, сообщив эту новость, спокойно раскачивалась в качалке. Потом мистер Сондерс, выйдя из оцепенения, зашевелился. Он растер веточку мяты и, взяв кусочек льда, потер его мятой и опустил в высокий стакан. Сверху он насыпал сахару, медленно накапал на лед виски из графина и, медленно помешивая ложкой, снова уставился на жену.
– Вот так чертовщина! – сказал он в третий раз. Тоби долил стакан водой из другого графина и удалился.
– Значит, вернулся домой? Так, так. Что ж, рад за старика. Очень порядочный человек.
– Но ты забываешь, что это означает.
– Как?
– Для нас.
– Для нас?
– Не забывай, что Сесили была его невестой.
Мистер Сондерс отпил из стакана и, поставив его на пол рядом с креслом, закурил сигару.
– Ну, что ж, ведь мы, кажется, дали согласие? Я не собираюсь отступаться. – Какая-то мысль мелькнула у него. – А Си еще хочет за него?
– Не знаю. Все было так неожиданно для нее, бедняжка, и его приезд, и этот шрам. Но как, по-твоему, хорошо все это или нет?
– Да я-то всегда считал, что ничего хорошего из этой помолвки не выйдет. Я всегда был против!
– Хочешь свалить на меня? Думаешь, я настаивала?
Долгий опыт заставил мистера Сондерса смягчить ответ.
– Рано ей идти замуж, – сказал он только.
– Глупости. А мне сколько было лет, когда мы поженились?
Он снова взял стакан.
– Выходит, что ты сама на этом настаиваешь. – (Миссис Сондерс раскачалась сильнее и смерила его взглядом: он был уличен в глупости). – Почему же ты спрашиваешь, хорошо это или нет?
– Ну, знаешь, Роберт… Иногда ты… – Она вздохнула и объяснила, ласково, как глупому ребенку, отчаявшись, что он сам поймет: – Видишь ли, обручиться во время войны или в мирное время – вещи совершенно разные. По правде говоря, я не понимаю, как он может надеяться, что все останется по-прежнему.
