Джон Пристли - Добрые друзья
В паутине движения на узкой Нортлич мисс Трант пришлось остановиться рядом с огромной машиной, ехавшей навстречу. Из окна осторожно высунулись знакомые длинные усы.
— Мисс Трант? Так и думал, — пробормотал их обладатель. — Чудесное утро! Далеко собрались?
— Доброе утро, мистер Рэтбери! — громко и четко воскликнула она. — И правда, чудеснейшее утро! А собралась я очень далеко! Проеду сотни и сотни миль, пока не собьюсь с пути. — Она улыбнулась и улыбалась до тех пор, пока не увидела перед собой квадратное багровое лицо с серыми глазами.
— Прошу прощения! — крикнула миссис Рэтбери, перегнувшись через мужа и побагровев еще сильней. — Куда, говорите, вы едете? Мы хотели еще раз взглянуть на Олд-Холл. Возможно, вы нам понадобитесь.
— Отныне я невидимка. — Да-да, мисс Трант в самом деле это сказала. А потом целиком сосредоточилась на коробке передач, поскольку стоявшие впереди машины вновь тронулись.
— Назовите адрес! — завопили ей вдогонку.
— А нет адреса! Нет никакого а-адре-еса-а! — Эти слова она прокричала во все горло. Уже много лет она не позволяла себе так шуметь. Удовольствие было непередаваемое.
Дорога вскоре стала шире и свободнее. Юго-западный ветер нагнал двухместный автомобильчик и раскрасил румянцем щеки мисс Трант. (Он летел все дальше и дальше, пока не подхватил дым из фабричных труб Хигдена, где мистер Окройд отрабатывал последний день). Она устремилась вперед и промчалась вдоль одной из многочисленных зеленых крыш Англии, — то была новая мисс Трант, которую хизертонцы никогда не видели и, вполне возможно, никогда не увидят.
Глава 3
Иниго Джоллифант цитирует Шекспира и уходит в ночь
Мы оставили все холмы позади, и теперь наш взор обращен к просоленным и свистящим ветрами прибрежьям Северного моря. Здешний край похож на блюдце, изборожденное рвами и прямыми как стрелы дорогами. На севере и на юге видны пятна дыма, яркая паутина железных дорог и башни, что древнее далеких полей, которые они оглашают колокольным звоном: там маячат Питерборо, Или и Кембридж. Мы на самой кромке Болотного края. Эти земли выдернули из воды. Лишь кое-где мелькнет прежний мрачный хаос топей и тростника, ольхи и ситника; вдруг вспорхнет и закричит дикая птица. Все остальное давно превратилось в пастбища и неоглядные поля, сверкающие жнивьем, — от них кормятся ветряные мельницы и рассыпанные тут и там кирпичные фермы. В этих краях фермер жиреет; на его столе всегда есть мясо, пудинг и эль. Однако вас не оставляет чувство, что былое запустение еще не покинуло здешних земель. Быть может, дело в небе, которое днем может порадовать синевой и белыми облаками, а ночью — проблеском звезд, чего не встретишь нигде между Бервиком и Пензансом, — оно чересчур огромное, чересчур величественное и непостижимое для человека, если только человек этот не пришел, как в стародавние времена, просто поклониться Господу. Возможно, здесь слишком остро чувствуется суровое соседство Северного моря и ветреных степей. Или причина в том, что это низина: с наступлением темноты она вновь превращается в призрачные топи, населенные духами монахов. Как бы тони было, запустение дает о себе знать: его не заглушишь скрипом самых тяжелых подвод с урожаем. Даже маяки кажутся не такими одинокими, как здешние крошечные фермы. Дороги тянутся и тянутся вперед, миля за милей, но ведут неизвестно куда. Поезда, с опаской пыхтящие по единственному железнодорожному пути, движутся будто бы без всяких отправных точек и пунктов назначения, а лишь неспешно бороздят здешние земли, подчеркивая стуком колес бесконечную тишину. Неуловимая печаль прерий окутала эти осушенные болота. Словно богач, который щедро раздает деньги, но никогда не улыбается, этот край изобилен и плодороден, однако в сердце его — дикая пустыня.
Где-то посреди описанных земель есть узкая проселочная дорога, ведущая к крошечной деревушке: двадцать домов, лавка да пивная. Примерно в миле от них возвышается довольно большой дом, рядом с которым дорога в отчаянии заканчивается. Это самый высокий дом в округе — здание красного кирпича и неизвестного архитектурного стиля. Лет шестьдесят или семьдесят назад его построил один странный джентльмен из Австралии: всю жизнь он мечтал о загородной усадьбе, а когда наконец исполнил мечту, скоропостижно спился и умер. Теперь, как можно судить по сараям и другим внешним постройкам, футбольным воротам и потрепанным полям, это больше не загородная усадьба. Несколько лет назад некий Джеймс Тарвин, магистр искусств (выпускник Кембриджа), женился на даме, которая была на десять лет его старше, купил на ее деньги означенный дом — усадьбу Уошбери — и превратил его в школу Уошбери, где пятьдесят — шестьдесят мальчиков, предпочтительно сыновья джентльменов, готовятся к поступлению в частные привилегированные заведения и любым трудностям, какие могут выпасть на их долю. В школу Уошбери приходят письма со всего света. Дамы и господа из далеких бунгало время от времени получают оттуда послания, по поводу которых испытывают большую гордость и становятся невыносимы. Родители многих мальчиков из Уошбери живут в Индии, Африке и подобных странах; у иных учеников вовсе нет родителей, а есть только опекуны — люди хоть и вполне добросовестные, но не желающие тратить время на сравнение всех подготовительных школ Англии. Не сказать, что Уошбери — плохая школа, однако и лучшей ее не назовешь. Один господин из торгового флота, приехавший навестить племянника, отозвался о ней следующим образом: «Как-то скверно тут попахивает». Впрочем, господин этот был не из тех, с чьим именем мистер Тарвин (по его собственным словам) хотел бы связывать школу. Мистер Тарвин позволяет себе пренебрегать подобной критикой: в его распоряжении хвалебные отзывы от некоторых общественных деятелей, включая колониального епископа, а также стипендии, чистый воздух и вода, живительная атмосфера, идеальные санитарные условия, хорошие футбольные поля и преподавательский состав из трех университетских выпускников, как то: Роберт Фонтли, выпускник Оксфорда, Иниго Джоллифант, выпускник Кембриджа, и Гарольд Фелтон, выпускник Бристольского университета. Кроме того, при школе работают экономка мисс Калландер с дипломом по домоводству и отставной сержант Комри, ответственный за физическую подготовку и трудовое воспитание учеников. За здоровье и благополучие мальчиков отвечает не кто-нибудь, а сама миссис Тарвин, дочь преподобного Джорджа Беттерби. Будь вы родителем, живущим в Индии, разве вы не согласились бы затянуть пояс потуже и отказать себе в некоторых развлечениях, чтобы ваш мальчик попал в столь надежные руки? Год за годом мистер Тарвин получает переводы из самых отдаленных уголков нашей империи и редко может пожаловаться на то, что одна из маленьких кованых кроватей пустует без своего мальчика.
Сейчас они легли спать, эти самые мальчики, но еще не уснули. Мистер Фелтон уже заглядывал в комнату к старшим — они порой подвержены нежелательным влияниям субботнего вечера — и велел им угомониться. Все остальные взрослые обитатели дома стараются забыть о существовании мальчиков. Миссис Тарвин приятно проводит время в своей гостиной, третируя несчастную мисс Калландер. Сам мистер Тарвин, которому велели не путаться под ногами хотя бы полчаса после ужина, удалился в свой «кабинет» и там, одутловатый, взмокший и страдающий одышкой, сбросил маску директора и заботливого мужа и превратился в рыхлого человека средних лет, чей слабый желудок на время погрузился в обманчивый покой. Мистер Фонтли исчез — никто не знает, что за таинственные вылазки он совершает субботними вечерами. Сержант Комри идет полем к деревенской пивной, где его держат за человека состоятельного и много повидавшего. Мистер Джоллифант сидит в своей душной спальне-гостиной под самой крышей — он предпочел ее столь же душному залу отдыха, поскольку в эти минуты занят тем, что считает литературным сочинительством.
Мистер Джоллифант сидит на виндзорском стуле, отклонившись назад под весьма рискованным углом, а его ноги в теплых ярко-зеленых тапочках покоятся на подоконнике распахнутого настежь окна. В его наряде и манере держать себя чувствуется намеренная студенческая небрежность и беззаботность, хотя Иниго Джоллифант (двадцати шести лет от роду) уже три года как окончил Кембридж. Это худой юноша с разболтанными руками и ногами, ростом чуть выше среднего. Увидев его лицо, вы бы нипочем не догадались, что перед вами состоявшийся учитель подготовительной школы. Лицо это, прямо скажем, фантастическое: длинный вихор без конца падает на правую бровь, длинный нос пребывает в постоянном движении, а диковинные серые глаза очень широко расставлены и всегда блестят. На нем синий пуловер, галстук-бабочка изрядных размеров и неопределенного цвета фланелевые брюки; пиджака нет. Он курит вопиюще длинную трубку вишневого дерева. Весь его облик будто бы говорит, что Иниго Джоллифант готов потерпеть неудачу в любом начинании. Сразу видно, что историю, французский, английскую литературу, крикет и футбол он преподает эффектно, но поверхностно. В эти минуты он якобы предается написанию подробнейшего очерка — в духе раннего Стивенсона, — который называется «Последний рюкзак». Иниго начал писать его много недель назад, посреди летних каникул. Его правая рука сжимает вечное перо, на коленях лежит блокнот, однако ни одно слово еще не попало на бумагу. Иниго только выпускает клубы дыма и все рискованней балансирует на стуле, не убирая ноге подоконника.
