Альберто Моравиа - Равнодушные
— Ах, ты хотел дать мне пощечину! — невозмутимо, с едкой насмешкой произнес наконец Лео. — Но ты ошибся, мой милый! Еще не родился тот, кому бы это удалось. — Он говорил внешне спокойно, крепко сжав зубы.
— Что случилось? Как, почему? — воскликнула стоявшая за спиной у Лео Мариаграция.
Сам Микеле, прижатый к окну, чувствовал себя весьма неуютно. Его поразила даже не молниеносная реакция Лео, а сила и уверенность этого человека, его элегантность — темно-коричневый двубортный пиджак, плотно облегавший тело, белоснежная рубашка, свежий, крахмальный льняной воротничок, гаванский в желтую полоску галстук, повязанный со скромным изяществом и небрежно змеившийся по разрезу жилета. Все это Микеле успел заметить в какие-то мгновения. Он поднял глаза и сказал Лео:
— Пусти.
— Нет, дорогой мой, — ответил Лео, — нет… Не пущу. У меня к тебе долгий разговор…
Но тут вмешались Карла и Мариаграция.
— Отпустите его, Мерумечи, — сказала Карла, положив брату руку на плечо и глядя на Лео. — Разве нельзя побеседовать с Микеле спокойно, мирно?
Лео разжал пальцы и отошел от окна.
— Я только хотел объяснить твоему брату, — сухо сказал Лео, — что пора бы ему и поумнеть. Не говоря уже о том, что подобные выходки недопустимы, не думаю, что это лучший способ прийти к дружескому соглашению.
— Вы тысячу раз правы, — поспешно, с заискивающей улыбкой подтвердила Мариаграция. — Не обращайте на Микеле внимания… Он сам не знает, что делает…
«А ты знаешь?» — подумал Микеле, глядя на нее.
— Зачем же ты втянула меня в свои дела? — сказал он, подойдя к матери.
— Поэтому, — продолжала Мариаграция, оставив без ответа замечание сына, — о вилле надо говорить со мной.
— Ах, так? — воскликнул Лео, глядя на растерянные лица Карлы, Микеле и Мариаграции. — Ну хорошо. Вот мои последние условия. Запомните их раз и навсегда. Я оставляю за вами виллу до тех пор, пока вы не подыщете другой дом… И еще… я дам вам определенную сумму… скажем, тридцать тысяч лир.
— Тридцать тысяч? — повторила Мариаграция, широко раскрыв глаза. — Всего?
— Попробуйте понять, — сказал Лео, — Вот вы, синьора, утверждаете, что вилла стоит больше, чем вы получили в долг. Я уверен в обратном. Но, чтобы доказать свое дружеское расположение, даю вам дополнительно тридцать тысяч лир… Ну допустим, за ремонт, который вы недавно произвели. Словом, за все работы, которые выполнены за последнее время.
— Да, но вилла стоит больше, Мерумечи! — настаивала Мариаграция. — Куда больше, — умоляюще повторила она.
— В таком случае я вам вот что посоветую, — холодно ответил Лео. — Продайте ее кому-нибудь другому… Вы не только не получите тридцати тысяч лир, но даже долг не сможете заплатить… Начнем с того, что сейчас самый неподходящий момент для продажи. Времена плохие, никто не покупает, все хотят продать. Достаточно посмотреть четвертую страницу газет, чтобы убедиться в этом… И учтите, поскольку вилла за городом, трудно найти охотника поселиться здесь… Впрочем, поступайте как знаете. А вдруг я дал вам неверный совет. Да меня потом совесть замучает! Нет уж, решайте сами.
— Я бы, мама, приняла условия Мерумечи, — сказала Карла. — Я жду не дождусь, когда смогу покинуть нашу виллу и переселиться в другое место. Пусть даже без гроша в кармане.
— Ты лучше помолчи! — в отчаянье махнув рукой, воскликнула Мариаграция. В комнате воцарилась напряженная тишина. Мариаграция уже видела себя и детей нищими, Карла — как рушится ее прежняя жизнь, а Микеле вообще ничего не видел впереди и оттого из всех троих испытывал наибольшее отчаяние.
— Во всяком случае, — сказал Лео, — все это можно обсудить еще раз… Приходите… Приходите ко мне послезавтра, синьора… Тогда и поговорим подробно, обстоятельно.
Мариаграция приняла его предложение с бурным, унижавшим ее восторгом.
— Послезавтра, после обеда?
— Хорошо, синьора, приходите после обеда.
С минуту все четверо молчали. Наконец Мариаграция предложила перейти из гостиной в столовую.
Стол был накрыт празднично и даже изысканно. На белой скатерти в ярком свете дня сверкали хрусталь, серебро и фарфор. Мариаграция села во главе стола и, хотя стулья заранее были расставлены как обычно, решила на этот раз всех пересадить.
— Мерумечи, вы садитесь вот сюда, ты, Карла, — напротив, а ты, Микеле, — сюда…
Непонятно было, поступила ли она так, чтобы придать особую торжественность семейному празднику, либо по прежней, не забытой еще привычке принимать и рассаживать в подобных случаях куда больше гостей.
— Мне хотелось, — сказала Мариаграция, приступая к еде, — устроить сегодня для Карлы такой обед, на какой только я способна: со всевозможными яствами, словом, настоящий праздничный обед… Но как? В наши дни это просто немыслимо… Моя повариха хотя и не плоха, но до хорошей ей далеко… Ей надо все указывать и показывать — сделай это так, а это вот так… Но нет у ней страсти, любви к своему делу. А когда нет страсти, то, сколько ни старайся, ничего не получится.
— Ты права, — с самым серьезным видом подтвердил Микеле. — Я, к примеру, как ни пытался дать пощечину Лео, ничего не вышло… Мне не хватило страсти.
— При чем здесь это? — прервала его Мариаграция, покраснев от негодования. — При чем тут Лео?… Речь идет о моей поварихе… Ах, Микеле, ты верен себе!.. Даже в такой день, в день рождения сестры, когда нужно забыть все обиды и веселиться от души, ты говоришь о пощечине, о ссорах. Право же, ты неисправим!
— Пусть себе говорит, синьора, — сказал Лео, не отрываясь от еды. — Мне это безразлично, я его и не слушаю вовсе.
— Молчу, мама, молчу! — воскликнул Микеле, вовремя сообразив, что задел ее за живое. — Не сомневайся, я буду нем как рыба и не стану больше отравлять семейное торжество.
Снова наступила тишина. Вошла служанка и унесла грязную посуду. Мариаграция, которая не сводила пристального взгляда с Лео, обернулась к нему и спросила:
— Хорошо ли вы повеселились вчера вечером, Мерумечи?
Лео бросил взгляд на Карлу, словно желая сказать: «Ну вот, начинается», — но Карла отвела глаза,
— С кем? Когда? — услышала она, и в тот же миг почувствовала, как Лео под столом слегка наступил ей на ногу. Она закусила губу. Эта низкая двойная игра была ей противна. Она готова была встать и во всеуслышанье сказать всю правду.
— С кем? — повторила Мариаграция. — О, господи, да, конечно же, с Лизой!
— Вы находите, что проводить женщину домой — большое веселье?
— Я лично не нахожу, — возразила Мариаграция, с ехидной усмешкой. — Мне в компании некоторых лиц, откровенно говоря, бывает адски скучно. Но вы, Лео, вы такую компанию ищете, а значит, вам подобные компании нравятся.
Лео хотел было ответить ей грубостью, но тут, как всегда невпопад, вмешался Микеле.
— Ах, мама! — воскликнул он, пародируя недавние слова Мариаграции. — Ты верна себе!.. Даже в такой день, в день рождения твоей сестры, прости, твоей дочери, когда нужно забыть все обиды и веселиться от души, ты говоришь о Лизе… Право же, ты неисправима.
Эта шутливая выходка заставила Карлу невольно улыбнуться, а Лео громко расхохотаться.
— Браво, Микеле! — воскликнул он. Но Мариаграция обиделась.
— При чем здесь ты? — сказала она, обращаясь к Микеле. — Я могу говорить сколько угодно о наших с Мерумечи делах, а ты при этом должен молчать,
— Но в такой день?!
Мариаграция сердито пожала плечами.
— Я всего лишь упомянула о Лизе… и вообще… Ну хорошо, — сказала она. — Поговорим о другом… Но только предупреждаю вас, Мерумечи, отныне выбирайте другое место для встреч со своими любовницами. Ясно вам?
Мариаграция впервые столь яростно нападала на Лео. И тут произошло непредвиденное. Карла, которая при этих сценах прежде хранила молчание, внезапно запротестовала.
— Одно я хотела бы знать, — начала она, пытаясь говорить спокойно. Но ее по-детски чистое лицо покраснело, а глаза смотрели на мать мрачно и даже с ненавистью. — Я хотела бы знать, мама, понимаешь ли ты, что говоришь?… Вот что мне хотелось бы знать.
Мариаграция уставилась на нее, точно на какое-то чудо.
— О, это нечто новое!.. Я уже не вправе сказать то, что думаю.
— Я хотела бы знать, — настаивала Карла, возвысив голос, — как можно дойти до такого?! — У нее дрожали губы, а голос от волнения прерывался. Она наклонила свою крупную голову и снизу вверх взглянула матери прямо в глаза.
Какое-то мгновение в комнате было тихо. Микеле, Мариаграция и Лео изумленно смотрели друг на друга. Из всех троих только Лео смутно угадывал состояние Карлы. Чтобы лучше видеть мать, она подвинулась к столу и вся словно сжалась на стуле со слишком высокой спинкой. Ее худые плечи казались еще более узкими, а голова — еще более крупной… Она точно приготовилась к прыжку.
