Анатоль Франс - Том 2. Валтасар ; Таис ; Харчевня Королевы Гусиные Лапы ; Суждения господина Жерома Куаньяра ; Перламутровый ларец
Она прервала меня, подав знак прислушаться. И тут до нашего слуха, ворвавшись в щебетание птиц, оглашавших своими голосами благоуханный воздух сада, донеслись отдаленные возгласы: «На фонарь аристократа!»
Без кровинки в лице, она так и замерла, приложив палец к губам.
— Преследуют какого-нибудь несчастного,— сказал я.— В Париже днем и ночью идут обыски и аресты. Могут пожаловать и сюда. Я должен удалиться, чтобы не компрометировать вас. В этом квартале меня мало знают, а все же в нынешние времена я гость опасный.
— Останьтесь,— сказала она.
Крики вторично ворвались в мирную тишину вечера. Послышался шум шагов, выстрелы. Вот уже они совсем близко; кто-то кричит: «Обложите выходы! Как бы негодяй не ускользнул!»
Госпожа де Люзи, казалось, становилась спокойнее по мере приближения опасности.
— Поднимемся на второй этаж,— сказала она,— нам будет видно сквозь жалюзи, что творится на улице.
Но, открыв дверь, они сразу же наткнулись на лестничной площадке на обессилевшего, мертвенно-бледного человека, у которого колени подгибались и зубы стучали. Этот призрак прошептал задыхающимся голосом:
— Спасите меня! Спрячьте!.. Они уже тут… Они взломали дверь, проникли в мой сад. Они идут…
II
Госпожа де Люзи, узнав Планшоне, старика философа, жившего в соседнем доме, шепотом спросила:
— Моя кухарка видела вас? Она якобинка!
— Меня никто не видел.
— Славу богу, сосед!
Она повела его в спальню, и я последовал за ними. Нужно было что-то придумать, найти какое-нибудь укромное место, куда можно было бы спрятать Планшоне на несколько дней, на несколько часов, хотя бы на столько времени, чтобы преследователи сбились с ног и потеряли след. Условились, что я буду наблюдать за окрестностью и, по моему знаку, наш бедный друг выйдет через садовую калитку.
А он едва держался на ногах. Этот человек находился в состоянии крайнего потрясения.
Он пытался объяснить, что его, врага священников и королей, обвиняют как участника заговора Казотта {290} против конституции и в том, что он десятого августа присоединился к защитникам Тюильри {291}. Недостойная клевета! Все дело в том, что его ненавидит Любен, тот самый Любен, бывший мясник, которого он сто раз собирался поучить палкой, как надо отвешивать говядину! А теперь он председатель секции той самой улицы, где была его лавка.
Произнеся это имя приглушенным голосом, он вдруг закрыл лицо руками, ему почудилось, что перед ним стоит сам Любен. И действительно, на лестнице послышались чьи-то шаги. Г-жа де Люзи закрыла дверь на задвижку и втолкнула старика за ширмы. В дверь постучали, и г-жа де Люзи узнала голос своей кухарки, кричавшей, что надобно отпереть калитку,— дескать, городские власти вместе с национальной гвардией пришли произвести обыск.
— Они говорят,— прибавила девушка,— будто в нашем доме прячется Планшоне. Я-то хорошо знаю, что вы не пожелаете укрывать такого злодея! Но они мне не верят.
— Ну, что ж, пусть войдут! — спокойно крикнула г-жа де Люзи.— Пусть обыщут весь дом, с погреба до чердака!
Бедняк Планшоне впал в обморочное состояние, услышав из-за ширмы этот диалог, и мне стоило большого труда привести его в чувство, смочив виски водою.
— Мой друг,— тихо сказала г-жа де Люзи старику, когда он пришел в себя,— доверьтесь мне. Помните, что женщины хитры.
Затем она немного выдвинула из алькова кровать, сняла с нее одеяло и, с моей помощью, положила лежавшие на ней три матраца так, что у стены образовалось небольшое пространство между верхним и нижними матрацами.
В то время как она спокойно занималась этими приготовлениями, на лестнице раздался топот ног, обутых в башмаки и сабо, стук ружейных прикладов, послышались хриплые голоса. Для нас троих то была ужасная минута; но вскоре грохот раздался над нашими головами. Мы поняли, что отряд, под предводительством кухарки-якобинки, обыскивает прежде всего чердаки. Потолок трещал, слышались угрозы, хохот, удары ног и штыков о переборки. Мы вздохнули свободнее, но нельзя было медлить ни минуты. Я помог Планшоне втиснуться в узкое пространство между матрацами.
Глядя на нас, г-жа де Люзи качала головой. Развороченная постель имела весьма подозрительный вид.
Она попробовала оправить ее, но это ей не удавалось.
— Придется мне самой лечь в постель,— шепнула она.
Она посмотрела на часы — было семь часов вечера. Лечь спать так рано? Правдоподобно ли? Сказаться больной? Нечего было и думать об этом: кухарка-якобинка раскрыла бы ее хитрость.
Она колебалась несколько секунд; затем спокойно, с величественной простотою разделась в моем присутствии, легла в постель и приказала мне снять башмаки, камзол и галстук.
— Вам придется быть моим любовником, и пусть они нас накроют. Когда они явятся, вы якобы не успеете привести в порядок свой костюм. Вы откроете им дверь в одной куртке [41] с растрепанными волосами.
Приготовления наши были закончены, когда отряд муниципальной гвардии, с ругательствами и проклятиями, спустился с чердака.
Несчастный Планшоне так дрожал, что сотрясалась постель.
Более того, он задыхался, и его хрип, наверное, был слышен даже в коридоре.
— Как жаль,— прошептала г-жа де Люзи,— а я была так довольна своей выдумкой! Будь что будет! Не станем отчаиваться, и да поможет нам бог!
Дверь задрожала под ударами кулаков.
— Кто там? — спросила Полина.
— Представители народа.
— Не можете ли вы подождать минуту?
— Отпирай! Иначе взломаем дверь!
— Отоприте им, друг мой.
Внезапно каким-то чудом Планшоне перестал дрожать и хрипеть.
III
Любен, опоясанный трехцветным шарфом, вошел первым; за ним следовало человек двенадцать с пиками. Обводя попеременно взглядом г-жу де Люзи и меня, он вскричал:
— Убей меня бог! Мы вспугнули влюбленных. Простите нас, красавица!
Затем, оборотившись к солдатам муниципальной гвардии, провозгласил:
— Одни только санкюлоты и нравственны!
Но, вопреки своему изречению, он пришел в веселое расположение духа.
Он сел на кровать и, взяв прекрасную аристократку за подбородок, сказал:
— И то сказать, такие губки созданы не для того, чтобы день и ночь бормотать «Отче наш»! Это было бы досадно. Но Республика прежде всего! Мы ищем предателя Планшоне. Он здесь, я в этом уверен. Он мне нужен! Я отправлю его на эшафот. На сей раз мне повезло!
— Ну, что ж, ищите его!
Они заглядывали под диваны и кресла, отворяли шкафы, шарили под кроватью пиками, прощупывали матрацы штыками.
Любен, почесывая за ухом, искоса поглядывал на меня. Г-жа де Люзи, опасаясь с его стороны какого-либо затруднительного для меня вопроса, сказала:
— Друг мой, ты хорошо знаешь расположение дома; возьми ключи и проведи повсюду господина Любена. Я знаю, ты почтешь за удовольствие оказать услугу патриотам.
Я привел их в погреб, где они единым духом опустошили изрядное количество бутылок. Затем Любен принялся прикладом вышибать днища полных бочонков. После чего он удалился из залитого вином погреба, дав знак к отступлению. Я проводил их до ограды и, заперев за ними калитку, поспешил к г-же де Люзи с известием, что мы спасены.
Тогда она, наклонившись к матрацам, позвала:
— Господин Планшоне! Господин Планшоне!
В ответ послышался слабый вздох.
— Слава богу! — воскликнула она.— Вы меня страшно испугали, господин Планшоне! Я думала, вы умерли.
Дарованная смерть
Альберу Турнье
После долгих блужданий пустынными улицами Андре присел на берегу Сены, глядя на холм Сен-Клу, где в дни радости и надежд жила его возлюбленная Люси.
Давно он не был так спокоен.
В восемь часов он принял ванну. Зашел к ресторатору в Пале-Рояле и в ожидании завтрака просмотрел газеты. Он прочел в «Вестнике Равенства» список приговоренных к смертной казни и казненных на площади Революции 24 флореаля.
Он позавтракал с большим аппетитом. Затем поднялся, взглянул мельком в зеркало, в порядке ли его костюм и хорош ли цвет лица, и легкими шагами направился к низенькому дому, стоявшему на углу улицы Сены и улицы Мазарини. Тут жил гражданин Лардийон, заместитель общественного обвинителя революционного трибунала, человек обязательный, которого Андре знал капуцином в Анже и санкюлотом в Париже.
Он позвонил. Несколько минут стояла тишина; затем за решеткой потайного окошечка показалась чья-то физиономия, и гражданин Лардийон, предусмотрительно оглядев посетителя и справившись о его имени, отпер, наконец, дверь. У него было полное цветущее лицо, блестящие глаза, влажный рот и красные уши. Обличье весельчака, но человека трусливого. Он провел Андре в первую комнату своей квартиры.
