Хулио Кортасар - Непрерывность парков
– Извините, – сказал Вальтер, втискиваясь между Эстевесом и толстухой, которая следила за боем, облапя своего мужа, тоже толстого, напускавшего на себя вид знатока.
– Устраивайтесь поудобнее, – сказал Эстевес.- Хотя оно и непросто, эти французы все делают в расчете на худых.
Вальтер посмеялся, а Эстевес тем временем легонько жал влево, чтобы не обидеть типа в синих брюках; в конце концов осталось место для того, чтобы Вальтер смог переложить синюю матерчатую сумку с колен на скамью. Шла вторая предварительная встреча, тоже плохая, зрители развлекались в основном тем, что происходило в зале: вот появилась большая группа мексиканцев в громадных шляпах, но одетых так, как и полагалось таким субчикам, которые могут зафрахтовать самолет и прилететь в Париж из Мехико болеть за «Мантекилью»,- все низенькие и широкие, с выступающими задами и лицами под Панчо Вилью, даже уж слишком типичные; они подкидывали шляпы в воздух, как будто Наполес был уже на ринге, кричали и спорили, рассаживаясь на стульях внутри огороженной зоны. Наверное, Ален Делон все предусмотрел, потому что из громкоговорителей вдруг как ни в чем не бывало полилось нечто вроде мексиканского корридо[7], мексиканцы не так чтобы его узнали. Эстевес и Вальтер обменялись ироническими взглядами, и в этот миг из самого дальнего входа выплеснулась толпа, предводительствуемая пятью-шестью женщинами в белых майках, поперек себя шире, вопящих: «Аргентина! Аргентина!», а шедшие за ними вздымали огромный национальный флаг, и вся эта толпа неудержимо перла вперед, мимо скамей и капельдинерш, намереваясь докатиться до самого ринга, где им наверняка сидеть не полагалось. В конце концов, крича и жестикулируя, они построились в ряд, и капельдинерши с помощью нескольких улыбающихся гориллоподобных типов, не переставая сыпать объяснениями, отвели их к двум полупустым скамьям; Эстевес увидел, что у женщин на спине маек огромными черными буквами было написано МОНСОН. Все это изрядно веселило публику, которую не слишком волновала национальность противников, раз они не французы, а третий бой шел между тем уже всерьез и на равных, хотя Ален Делон, судя по всему, не стал очень тратиться на мелких рыбешек, раз оба кита в своих трейлерах были уже наготове и лишь они одни интересовали публику.
Вдруг в воздухе как будто что-то переменилось, какой-то комок застрял в горле Эстевеса, из громкоговорителей полилось танго в исполнении оркестра, который вполне мог быть оркестром Пульезе. Только теперь Вальтер взглянул на него в упор и с явной симпатией, и Эстевес спросил себя, не соотечественник ли он. Они почти не разговаривали, только несколько замечаний насчет того, что происходило на ринге, может быть, он уругваец или чилиец, но никаких вопросов, Перальта говорил яснее ясного, просто двое встретились на боксе, и случайно оказалось, что оба говорят по-испански, вот и все.
– Ну, начинается, – сказал Эстевес. Все вставали с мест, несмотря на протесты и свист, слева кричащий людской водоворот, огромные шляпы взлетают вверх посреди громких оваций, «Мантекилья» поднимается на ринг, который вдруг словно освещается еще ярче, люди повернули головы направо, но там ничего не происходит, аплодисменты постепенно поутихли и перешли в выжидательный гул, со своих мест Вальтер и Эстевес не видели проход, ведущий к рингу с другой стороны, стало совсем тихо, и вдруг вопль – единственный сигнал, и белый халат возникает на фоне канатов, Монсон, стоя спиной, разговаривает со своими, Наполес идет к нему, они едва здороваются под вспышки магния, и судья ждет, когда спустят микрофон, люди постепенно усаживаются, последняя шляпа улетает очень далеко, ее откидывают в другую сторону, исключительно чтобы поиздеваться, запоздалый бумеранг, на который никто не обращает внимания, потому что теперь идут представления и приветствия, Жорж Карпентье, Нино Бенвенути, французский чемпион Жан-Клод Буттье, фотографии, аплодисменты, и ринг понемногу освобождается, мексиканский гимн, и опять шляпы летят в воздух, и наконец аргентинское знамя разворачивается в ожидании гимна, Эстевес и Вальтер не встают, хотя Эстевесу больно, но сейчас тут не место для таких выходок, по крайней мере, он удостоверился, что слишком близко от него нет соотечественников, группа с флагом пропела конец гимна, и сине-белое полотнище так энергично моталось из стороны в сторону, что гориллы на всякий случай подбежали поближе, голос объявляет имена и веса, секунданты уже за рингом.
– Ну, и какие прогнозы? – спросил Эстевес. Он занервничал, по-детски заволновался, когда перчатки коснулись одна другой в первом приветственном жесте, и Монсон лицом к ним, настороже, но не кажется, что он в защите, руки у него длинные и тонкие, фигура выглядит почти хрупкой против «Мантекильи», более низкого, губастого, который уже провел два пробных удара.
– Я всегда любил задиристых, – сказал Вальтер; сзади один француз объяснял другому, что Монсону поможет более высокий рост, опять пробные удары, Монсон приближается и отходит без усилий, в первом раунде они почти обязательно бывают равны. Так, значит, он любит задиристых, тогда он не аргентинец, иначе бы так не говорил; но этот акцент – тогда, спорим, уругваец, надо потом спросить у Перальты, хотя тот наверняка не ответит. Во всяком случае, он, должно быть, недавно во Франции, потому что толстяк, прижавшийся к жене, сделал какое-то замечание, и Вальтер ответил так неразборчиво, что толстяк с разочарованным жестом отвернулся и заговорил с тем, кто сидел ниже. Наполес бьет будь здоров, подумал Эстевес обеспокоенно, дважды он видел, как Монсон отшатнулся назад и отвечал ударом чуть с опозданием, пожалуй, тот его все-таки задел. Казалось, «Мантекилья» понял, что его единственный шанс – это бить, боксировать с Монсоном бесполезно, это не то что с другими, его удивительная быстрота словно работала впустую, торс противника поворачивался и ускользал, в то время как чемпион раз, другой доставал до лица, и француз сзади взволнованно повторял: видите, видит как ему помогают руки, похоже, второй раунд выиграл Наполес, зрители молчали, каждый выкрик рождался в одиночку, и его принимали как бы недовольно, в третьем раунде «Мантекилья» начал выкладываться, и теперь будет то, чего следовало ожидать, подумал Эстевес, теперь-то вы увидите, Монсон откидывается на канаты, гибкое обманное движение, молниеносные удары правой-левой, ошеломляющий клинч, чтобы уйти с канатов, рука слилась с рукой вплоть до конца раунда, мексиканцы вскочили с мест, и те, кто позади, орут, бранятся, сами встают, чтобы ничего не пропустить.
– Отличный бой, – сказал Эстевес. – Такой стоит посмотреть.
– Угу.
Они одновременно вытащили пачки сигарет, улыбнулись, предложили друг другу, зажигалка Вальтера вспыхнула раньше, Эстевес окинул быстрым взглядом его профиль, потом взглянул в лицо, особенно нечего друг друга разглядывать, у Вальтера волосы были с сединой, но сам он казался молодым в джинсах и коричневом тонком свитере. Студент, инженер? Убрался оттуда, как столько других, вступил в борьбу, наверное, у него были друзья, убитые в Монтевидео или в Буэнос-Айресе, а то и в Сантьяго, хорошо бы спросить Перальту, хотя в конце концов они наверняка больше не встретятся, каждый пойдет своей дорогой, когда-нибудь они вспомнят, то виделись в вечер «Мантекильи», а тот в пятом раунде выкладывался уже вовсю, публика стояла и бесилась, аргентинцы и мексиканцы исчезли, снесенные волной французов, которые видели не столько боксеров, сколько сам бокс, подмечали реакцию, движения ног, сейчас Эстевес убедился, что почти все разбираются в этом деле, только один-другой по-идиотски аплодировал внешне красивому, но безрезультатному удару и не видел того, что действительно происходило на ринге, где Монсон приближался и отходил, используя свою быстроту, которая с этих секунд все больше и больше отличалась от скорости «Мантекильи», уже уставшего, получившего несколько чувствительных ударов, дерущегося уже напролом, с гибким стройным телом, длинными руками, Монсон снова качался на канатах, чтобы затем опять нанести удары сверху и снизу, точные и сухие. Когда раздался гонг, Эстевес посмотрел на Вальтера, опять полезшего за сигаретами.
– Ну что ж, значит, так оно и есть,- сказал Вальтер, протягивая ему пачку.- Не выходит, так не выходит.
Было трудно говорить в таком шуме, публика знала, что следующий раунд может оказаться решающим, болельщики Наполеса подбадривали его, словно прощаясь, подумал Эстевес с симпатией, которая была уже вполне искренней, ведь теперь Монсон искал боя и находил его и на протяжении двадцати бесконечных секунд колотил по лицу и корпусу «Мантекильи», который спешил войти в клинч, как человек, что, закрывши глаза, бросается в воду. Больше он не выдержит, подумал Эстевес и с усилием оторвал глаза от ринга, чтобы взглянуть на матерчатую сумку рядом, на скамье, надо сделать это в перерыве, когда все сядут, как раз сейчас, потому что после все опять вскочат, и сумка будет одиноко лежать на скамейке, два удара левой подряд в лицо Наполесу, который опять пытался войти в клинч, Монсон был вне опасности и, почти не переждав, снова подскочил вплотную, точнейший крюк прямо в незащищенное лицо, теперь ноги, главное – это смотреть на ноги, Эстевес-то в этом собаку съел, он видел, как потяжелел «Мантекилья», как кидается вперед – неточно, грузно, в то время как ноги Монсона скользят то в сторону, то назад, прекрасный темп, и последний удар правой приходится как раз в живот, многие не слышали гонга в истерическом, истошном крике, но Вальтер и Эстевес услышали, Вальтер сел первым и не глядя поправил сумку, а Эстевес, усевшись чуть попозже, сунул туда пакет в долю секунды и, подняв уже пустую руку, взмахнул ею в выразительном жесте перед носом типа в синих брюках, который, казалось, не слишком-то разбирался в происходящем.
