Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах
— Школьной учительницей? — с удивлением переспросила Констанция.
— Да. Разве она тебе ничего не говорила?
— Ни слова!
— Вот так так! Она хочет продолжать занятия с мисс Четуинд и стать учительницей. — Миссис Бейнс хотела было добавить, что Софья упомянула Лондон, но воздержалась. Существуют материи, о которых заставить себя говорить невозможно. Она добавила:
— Вместо того чтобы заняться лавкой.
— В жизни ничего подобного не слышала! — прерывистым голосом пробормотала потрясенная Констанция.
— Я тоже! — сказала миссис Бейнс.
— И вы ей разрешите, мама?
— Мы с отцом ни за что этого не допустим! — ответила миссис Бейнс со спокойной, но пугающей решимостью. — Я спросила тебя об этом просто потому, что подумала, что Софья тебе о чем-нибудь таком говорила.
— Нет, мама!
Аккуратно пряча мерную ленту мистера Пови в ящик под столом для кройки, Констанция размышляла, как сложна жизнь — будь то новорожденные или Софьи. Она очень гордилась доверием матери, и эта бесхитростная гордость наполняла ее пылкую душу сладостным смятением. Ей хотелось помочь всем, показать всем, как сильно она им сочувствует и как их любит. Даже безрассудство Софьи не ослабило ее стремления утешить сестру.
III
С обеда Софью никто не видел, и к вечеру ее стали искать. Мать нашла ее в гостиной, где она сидела в одиночестве и без дела. Последнее обстоятельство само по себе было достаточно странным, ибо в будни гостиной не пользовался никто, даже девочки во время каникул, они заходили туда, только чтобы поиграть на рояле. Однако миссис Бейнс воздержалась от замечаний по поводу ее местонахождения и праздности.
— Дружок, — сказала она, стоя у двери и неловко пытаясь сделать вид, что ничего не произошло, — не посидишь ли ты немного с папой?
— Хорошо, мама, — ответила Софья со сдержанной готовностью.
— Софья идет, отец, — объявила миссис Бейнс у открытой двери спальной, которая располагалась под углом к двери гостиной. Затем она, шурша юбками, поспешила по коридору и вошла в мастерскую, куда ее уже давно просили зайти.
Софья проследовала в спальную — место пожизненного заключения ее отца. Хотя из-за нервного беспокойства мистера Бейнса никогда не оставляли одного, в обязанности девочек сидение около него не входило. Основную часть времени у его постели дежурила некая тетя Мария, о которой девочкам было известно, что она им не настоящая тетя, как, например, всесильная, энергичная тетушка Гарриет из Экса, а бедная троюродная сестра Джона Бейнса, одна из тех неимущих жалких родственниц, которые нередко осложняют жизнь большой семьи в маленьком городке. Существование тети Марии, которое раньше было немалым «испытанием» для Бейнсов, за последние двенадцать лет превратилось в нечто «ниспосланное им Провидением». (Не следует забывать, что в те времена Провидение все еще занималось делами всех и каждого и провидело будущее самым невероятным образом. Например, предвидя, что Джона Бейнса поразит «удар» и ему потребуется преданная, неутомимая сиделка, оно за пятьдесят лет до того создало тетю Марию и заботливо окружило ее невзгодами и бедами так, чтобы в нужный момент она была готова успешно справляться с «ударом». Такова, во всяком случае, самая подходящая теория, которая может объяснить, почему Бейнсы, да и весь мыслящий Берсли, употребляют выражение «ниспосланная Провидением» по отношению к тете Марии.) Это была сморщенная маленькая женщина, способная просиживать в спальной по двенадцать часов в сутки и при таком режиме благоденствовать. На ночь она уходила домой, в свой маленький коттедж на Брогем-стрит; кроме того, она бывала свободна по четвергам после полудня и, как правило, по воскресеньям; считалось также, что во время школьных каникул она может приходить, только когда ей захочется или когда не надо убирать ее коттедж. Поэтому в дни праздников и отдыха мистер Бейнс отягощал своих близких больше, чем в другое время, а его сиделки сменяли друг друга в зависимости от требований момента, а не в соответствии с заранее установленным расписанием.
Трагедия в десяти тысячах актов, происходившая в стенах этой спальной, почти не коснулась сознания Софьи, да и Констанции тоже. Софья вошла в спальную, как если бы это была обычная спальная с величественной мебелью красного дерева, малиновыми репсовыми шторами с золотой каймой и белым стеганым покрывалом с густой шелковой бахромой. Ей было четыре года, когда мистеру Бейнсу внезапно стало дурно на ступеньках лавки, он упал и, не потеряв сознания, превратился из Джона Бейнса в странное и жалкое подобие Джона Бейнса. Она не имела понятия, какое тревожное возбуждение охватило город в ту ночь, когда стало известно, что Джона Бейнса хватил удар, что его левая рука, левая нога и правое веко парализованы и что для города навсегда потерян активный член муниципального совета, оратор, церковный деятель, средоточие общественной жизни. Она так и не узнала, какое потрясение пережила (не без поддержки со стороны тетушки Гарриет) ее мать и как героически его преодолела. И сейчас она была слишком молода, чтобы догадываться об этом. У нее сохранилось лишь смутное воспоминание, каким был отец до его разлуки с прежней жизнью. Она воспринимала его просто как живое существо, лежащее в кровати, у которого левая сторона неподвижна, глаза часто воспалены, рот перекошен, складки, идущие от носа к уголкам рта, сглажены, которому трудно есть, потому что пища попадает куда-то между деснами и щекой, который много спит, но, бодрствуя, очень беспокоен, который слышит обращенные к нему слова не сразу, а понимает их смысл, лишь когда они, пройдя по запутанному лабиринту, доходят до его мозга, и который говорит очень, очень медленно тихим, дрожащим голосом.
Она представляла себе этот глубоко расположенный мозг как нечто, отмеченное красным пятном, потому что однажды Констанция спросила: «Мама, почему у папы был удар?», а миссис Бейнс ответила: «Это было кровоизлияние в мозг, детка, вот здесь» — и приложила палец в наперстке к какой-то точке на голове Софьи.
Не только Констанция и Софья до конца не сознавали трагедию отца, но и сама миссис Бейнс в значительной мере утеряла эту способность — такова сила привычки. Даже сам пострадавший лишь иногда, и не полностью, вспоминал, что некогда был Джоном Бейнсом. И если бы миссис Бейнс последовательно, в силу многолетней традиции, не поддерживала грандиозной выдумки, что это существо остается высшим авторитетом в семье, и если бы мистер Кричлоу не продолжал упорно относиться к нему как к закадычному другу, вся эта масса живых и мертвых нервов, лежащая на богатой викторианской кровати, имела бы не большее значение, чем какая-нибудь тетя Мария в таком же положении. Эти два человека — его жена и его друг — смогли сохранить его духовно живым, неустанно укрепляя в нем чувства своей значительности и собственного достоинства. Сей подвиг являл собой чудо упорного самообмана, абсолютно слепой преданности и неисправимой гордыни.
Когда Софья вошла в комнату, паралитик стал следить за ней беспокойным взглядом, пока она не села на край кушетки у его кровати. Он долго как бы изучал ее, а потом медленно, запинаясь, пробормотал слабым голосом:
— Это ты, Софья?
— Да, папа, — бодрым тоном ответила она.
После паузы старик сказал:
— Да, да! Это Софья!
А потом:
— Мама говорила мне, что пришлет тебя.
Софья поняла, что это один из его плохих, тяжелых дней. Иногда у него бывали сравнительно легкие дни, когда его мозг почти без труда воспринимал значение внешних событий.
Сейчас же его желтовато-бледное лицо и длинная седая борода съехали с подушек, а в левом глазу появилось выражение тревоги. Софья встала и, засунув кисти рук ему под мышки, приподняла его на подушках. Он не был тяжел, но сделать это могла лишь сильная девушка ее лет.
— Ах, — пробормотал он, — вот так, вот так.
И правой, послушной ему рукой взял ее руку и держал в своей, пока девочка стояла рядом. Она была столь юной и свежей, истинным воплощением здорового духа, а он так зачах и истлел, что в соседстве этих двух тел ощущалось нечто противоестественное и отталкивающее. Но Софья такого чувства не испытывала.
— Софья, — обратился он к ней и стал откашливаться, а она терпеливо ждала.
После паузы, сжав ее руку в своей, продолжал:
— Мама сказала мне, что ты не хочешь помогать в лавке.
Она взглянула на него, встретилась глазами с его тревожным тусклым взглядом и кивнула головой.
— Нет, Софья, — невероятно медленно бормотал он, — ты удивляешь меня… Торговля идет плохо, плохо! Ты знаешь, что торговля идет плохо? — Он все еще сжимал ей руку.
Она кивнула. Она действительно знала, что с торговлей плохо из-за какой-то малопонятной войны в Соединенных Штатах. Слова «Север» и «Юг» то и дело повторялись в разговорах взрослых. Это было все, что она знала, хотя в Пяти Городах терпели не меньшую нужду, чем в Манчестере.
