Франс Силланпя - Праведная бедность: Полная биография одного финна
Первая ночь прошла трудно; изба и баня были битком набиты народом.
— Тесненько тут у вас, — сказал старшой, растягиваясь на соломе. — А ведь новая-то изба наполовину готова!
И на следующее утро начались чудеса: артельщики всем скопом принялись достраивать избу. Кто-то сказал, что в церкви недавно был ремонт и, кажется, можно купить ее старые окна; старшой — его звали Кейнонен — тут же отправился за ними. И, прежде чем настал вечер, новая изба Тойволы была уже протоплена, и большинство артельщиков перешло в нее.
В понедельник утром вся артель шла смотреть, «какие сосны вырастил папаша Туорила папаше Розенлеву». Во время сборов Мина злобно прошипела Юсси, так, что слышал Кейнонен:
— Не пора ли тебе взяться за дело? Или, может, особого приглашения дожидаешься? Тебя и так вон уж сколько времени кормят под будущий заработок!
— Все в лес, кто не ходит пешком под стол! — сказал Кейнонен, хлопая рукавицами. Во дворе он спросил Юсси: — А как зовут молодого человека?
Юсси сначала не понял, о каком «молодом человеке» идет речь, и переспросил: «Кого?..» Кейнонен взял его под руку и сказал: «Да вас же!» От такой церемонности стало неловко: он — и вдруг молодой человек! да еще пришлось в полный голос назвать свое имя.
— А по прозвищу?
Юсси опять стал в тупик. У него никогда не было прозвища, а только второе имя, данное ему при крещении, но он не был уверен, это ли имеется в виду.
— Как называется двор? — спросил Кейнонен.
Юсси посмотрел по сторонам и ответил:
— Тойвола.
Так бывший Юсси Никкиля, а потом Юсси Туорила стал Иоханом Тойвола. Под этим именем он и начал зарабатывать свои первые деньги. К работе он был совершенно неподготовлен. У него не было рукавиц, и их пришлось взять из артельных припасов в счет первой получки. У него не было ни секача, ни топора. Первый день был долог: порой Юсси казалось, что нигде ему не жилось лучше, чем на Тойволе.
Зима подвигалась к рождеству, жизнь лесорубов вошла в устойчивое русло. Большая часть артельщиков разместилась в новой избе; окна в ней были старые, церковные, и потому ее прозвали «божьим домом». По вечерам в «божьем доме» играли в карты и вообще веселились напропалую. Там бывали бродячие торговцы и, как поговаривали, даже девицы. Юсси жил вместе со стариками в старой избе. Его все еще мучило чувство какой-то странной беспомощности. Мина по-прежнему смотрела на всех волком. Юсси же она прямо-таки ненавидела. Он валил деревья в паре с Исакки, тот забирал их общий заработок, и первых выдач Юсси вообще не видал. Харчевался он на Тойволе, но ему ни слова не сказали о том, сколько он должен платить. Он понимал, что зарабатывает столько же, сколько Исакки. Так почему же у Исакки и у Кусты — тот работал возчиком — есть деньги, а у него нет? Как-то раз Юсси с удивлением спросил об этом Кусту.
— Икка выиграл в карты, — ответил Куста тоном, не терпящим возражений. Он с самого начала был высокомерно холоден с Юсси и делал вид, будто ничего не знает о ночной проделке на Туориле, а когда Юсси, на правах старого сообщника, попытался сблизиться с ним, стал глух как стена.
— На что тебе деньги? — продолжал Куста. — Их забирает мать, ведь ты так долго жил у нас.
— Да, но вы же получили от хозяина двадцать марок, — раздраженно сказал Юсси, на что Куста с непонятной грубостью отрезал:
— Ну, ты еще потявкай у меня!
У Юсси было такое чувство, будто вся лесосека с артельщиками и их начальником встала на поддержку Кусты, а он, Юсси, один-одинешенек и его вот-вот побьют.
Старшой — шутник и весельчак. Никто еще, наверное, не слышал, чтобы он говорил о чем-нибудь серьезно, называя вещи своими именами. Но это лишь личина, под которой скрываются совсем иные, неприметные свойства, которых нет ни у кого из его подчиненных. Трудно сказать, в чем тут дело, — просто он — начальник, а они — подчиненные. Разумеется, они с ним накоротке, но попробуй они разобраться, кто к нему ближе всех, установить это было бы невозможно. Пожалуй, они заметили бы тогда, что, в сущности, он всем чужой.
Мина полагает, что ближе всех с Кейноненом — она: ведь она обменивается с ним самыми крепкими шутками. Кейнонен отлично видит все фокусы Мины, Мина тоже видит фокусы Кейнонена или, по крайней мере, полагает, что видит. Среди прочих есть один фокус, который Мина проделывает, так сказать, без молчаливого одобрения Кейнонена, да и вообще похоже, будто она вообразила себя на целую голову выше его. Однако пришло время, и Кейнонен живо рассеял ее заблуждение. Дело было так.
Кейнонен случайно заметил, что у Юсси нет денег, хотя выдача была совсем недавно и Юсси никак не мог их истратить. «Попал к нам в артель — не смей садиться на мель!» — сказал он Юсси полушутя, полусерьезно, а при следующей выплате объявил, что отныне, ясности ради, будет производить расчет с каждым в отдельности, а не по парам, как до этого. Таким образом, Юсси получил деньги на руки — около восьми марок.
Но когда он пришел вечером домой, там уже собралась гроза — Исакки вернулся раньше него. Братья ужинали, и Юсси, не дожидаясь приглашения, как обычно подсел к столу. Ложки для него не оказалось, и, когда он попросил ее, Мина с едва сдерживаемой злобой ответила:
— У кого свои деньги, у того и ложка своя
Юсси сам отправился к полке за ложкой, как вдруг Мина, вне себя от ярости, хватила его половником по руке и заголосила:
— Да что ж это за каторжная жизнь такая! Все тащат без спросу, ты уж и вещам своим не хозяин! Тебе говорят… — И пошло-поехало. Смысл ее словоизверженья сводился к тому, что Юсси выбросили из дому как негодяя, что он кормился здесь несколько недель и хоть бы грош заплатил — и так далее. Тем временем в избу вошел Кейнонен. В наилучшем расположении духа, на приятнейшем саволакском наречии он начинает укрощать Мину.
— За что матушка так ополчилась на своего малыша? — следует коварный вопрос. Потом Кейнонен добивается того, что словоизверженье уступает место причитанью, и выясняет, с какого времени живет у них Юсси… Потом спрашивает, сколько платит в день «молодой человек».
— Сколько хочу, столько и беру, не ваше это дело, и вообще я не потерплю в своем доме никаких судей!..
Все, ухмыляясь, смотрят на Кейнонена, очевидно считая, что на этот раз он проиграл.
— Ну, о «своем доме» вы бы лучше и не говорили, хозяюшка. Неужто вы не помните, как быстро мы отделали ваш дом? В случае чего мы такую избенку в два счета поставим и на пустом месте.
Он решает, что если «молодой человек» будет платить Мине столько же, сколько платит он сам, этого будет вполне достаточно, и спрашивает у Юсси, сколько он уже уплатил. Юсси отвечает, что двух получек он в глаза не видал, да еще Туорила дал Мине двадцать марок… Что случилось тут с Миной — страшно сказать: она затряслась, завизжала, зарыдала. А Кейнонен побагровел и вдруг рявкнул голосом, какого у него еще никто не слыхал:
— Заткнитесь же наконец, не то я вам покажу совсем другие коврижки!
Нависла полная ненависти тишина. Кейнонен медленно повернулся и обвел всех злым круглым взглядом, хотя никто слова ему не сказал.
В жизни Юсси это был первый и последний случай, когда ему столь категорически воздали по справедливости. Теперь он мог сам распоряжаться всеми своими деньгами, и Кейнонен обещал проследить, чтобы Мина получала лишь то, что ей причиталось. Он обещал разобраться и в истории с двадцатью марками. Мина была укрощена, и ее бессильная ярость проявлялась лишь в том, что она злобно пыхтела и затаенно похлопывала дверьми. Юсси был вынужден перенести свою постель в «божий дом».
Он вышел во двор и постоял немного один, теребя начинающую пробиваться бородку, прислушиваясь к храпу лошадей и гомону голосов. Впервые в жизни в кармане у него лежали собственные деньги; они были завернуты в тряпочку, и он то и дело ощупывал их… Какой могучей силой веет от лесоразработки! Строевой лес — это как целый мир, он уходит куда-то далеко-далеко, туда, где правят господа, один другого важнее; там деньги, столько денег, что и не пересчитать. Страшно, что и ты имеешь к этому какое-то отношение, — прямо-таки жуть берет. Деньги — это что-то странное, они вроде как требуют от тебя чего-то.
Он возвращается в «божий дом». Сегодня он впервые ночует здесь. В «божьем доме» играют в карты и шумно веселятся. Завтра, в воскресенье, все, как один, отправятся в церковь. Предстоящий отдых настраивает людей на благодушно-снисходительный, лениво-шутливый лад. Лесорубы, уроженцы самых различных местностей, рассказывают всякую небывальщину, истории о привидениях, о встречах с волками. Разговор мало-помалу иссякает, но вот какой-то старик с Ямиярви начинает одну из своих небылиц — он сочиняет их каждый вечер; остальные непристойными шутками подталкивают его рассказ вперед. Кто-то вспоминает о скандале, причиной которого был Юсси, и на какое-то время он становится объектом шуток. Юсси плохо переваривает насмешки, но от него вскоре отстают. Собственно говоря, он еще мальчишка, случайно затесавшийся в их компанию.
