Владислав Реймонт - Земля обетованная
И он погладил бороду и поправил пенсне, как бы желая прикрыть глаза и рот, выражение которых говорило совсем иное.
— Ты шляхтич, ты действительно фон Боровецкий.
— Эй, Макс! Вставай, соня! — кричал Боровецкий в ухо спящему.
— Не буди меня! — рявкал тот, яростно брыкаясь.
— Ты не лягайся, а вставай, есть срочное дело.
— Зачем ты его будишь, Кароль? — шепнул Мориц.
— Надо втроем посоветоваться…
— А почему бы нам не обделать это дело вдвоем?
— Потому что мы обделаем его втроем, — холодно возразил Боровецкий.
— А я разве другое говорю? Только мы могли бы договориться без него, а когда встанет, когда выспится, мы ему скажем! Вся Лодзь знает, наша дружба крепка, как алмаз.
Мориц теперь все быстрее кружил по комнате. Он говорил о будущих прибылях, сыпал цифрами, присаживался к столу, брал обеими руками стакан чаю и жадно пил; он был так возбужден, что пенсне валилось с его носа прямо в стакан, он вылавливал его, ругался, вытирал стекла полой сюртука и опять принимался бегать по комнате, то и дело останавливаясь у стола, выписывая на клеенке ряды чисел и тут же стирая их смоченным слюною пальцем.
Тем временем Баум поднялся, посопел, выругался на нескольких языках, закурил короткую английскую трубку и, поглаживая небольшую плешь надо лбом, проворчал:
— Чего вам надо? Говорите побыстрее, а то я спать хочу.
— Когда узнаешь, спать тебе расхочется.
— Не дури.
Кароль прочитал ему телеграмму.
Мориц изложил свой план, очень простой: надо раздобыть деньги, много денег, поскорей ехать в Гамбург, купить сколько удастся хлопка-сырца и отправить его в Лодзь, пока закон о повышении тарифа не вошел в силу. А потом продавать, — разумеется, с максимальной прибылью.
Баум долго думал, записывал что-то в блокноте; докурив трубку, он вытряхнул пепел на пол, потянулся во весь свой огромный рост и сказал:
— Запишите меня на десять тысяч рублей, больше не осилю. Спокойной ночи!
Он встал со стула и хотел было пойти опять лечь.
— Подожди! Нам же надо договориться. Успеешь выспаться.
— Да пошли вы к чертям с договорами. Ох эти поляки! В Риге я целых три года почти не спал, ночи напролет все сидели у меня и договаривались… Вот и в Лодзи то же самое.
Он с досадой снова сел и начал набивать трубку.
— Сколько же ты даешь, Мориц?
— Тоже десять тысяч. Больше сейчас не достану.
— И я так же.
— Прибыли и убытки поровну.
— Но кто из нас поедет? — спросил Баум.
— Лучше всего, чтобы поехал Мориц, он в этом разбирается, это его специальность.
— Ладно, поеду. Сколько дадите сейчас наличными?
— У меня есть пятнадцать рублей, могу добавить мой брильянтовый перстень, заложишь его у тетки, она тебе даст больше, чем мне, — насмешливо сказал Макс.
— У меня сейчас при себе… погодите… всего четыреста рублей. Могу дать триста.
— Кто подпишет твои векселя, Баум?
— Я дам наличными.
— А я, если не удастся так быстро достать наличные, дам векселя с надежным жиро.
Наступило молчание. Макс, положив голову на стол, смотрел на Морица, который быстро что-то писал и подсчитывал. Кароль не спеша ходил по столовой и для бодрости нюхал духи в изящном флакончике.
Стало уже совсем светло, сквозь тюлевые занавески на окнах проникали яркие утренние лучи, от которых огни лампы и свеч в массивных бронзовых канделябрах казались все более тусклыми.
Глубокая тишина, воскресная тишина царила в городе и проникала в дом. Далекое тарахтенье дрожек по затвердевшей грязи разносилось как гром на пустынной, словно вымершей улице.
Кароль открыл форточку, чтобы проветрить комнату, и выглянул на улицу. Мостовую и крыши покрывал иней, он искрился алмазной россыпью в лучах солнца, поднимавшегося где-то далеко за Лодзью, за фабриками, трубы которых густым, мрачным лесом высились как раз напротив окна, — их мощные, грозные силуэты резко чернели в золотисто-голубом небе.
— А если дело не удастся? — проговорил Кароль, поворачиваясь к товарищам.
— Ну что ж, потерпим убыток, черт побери, вот и все, — невозмутимо хмыкнул Макс.
— Мы можем потерпеть тройной убыток — капитал, возможную прибыль, а может, и фабрику.
— Этого быть не должно! — со злостью воскликнул Макс, ударяя кулаком по столу. — Фабрику мы должны открыть. Я с отцом долго не выдержу, к тому же мой фатер вряд ли долго протянет. Ну год, ну два, и съедят его зятья, а доконает Цукер, он уже начал нас покусывать — выпускает покрывала на кровати вроде наших и такие же, как наши, цветные одеяла и продает на пятьдесят процентов дешевле. Да он нас живьем съест. А я не гожусь быть слугою в чужом деле. Мне уже тридцать лет, пора свое дело основать.
— И я говорю, этого быть не должно. Фабрику, так или эдак, мы должны открыть. Я тоже долго у Бухольца не выдержу.
— Боитесь? — спросил Мориц.
— Опасение естественное, когда можно потерять все.
— Ты, Кароль, в любом случае не пропадешь: ты со своей высокой квалификацией, своим именем, своим «фон», своей наружностью всегда сумеешь добыть миллион, пусть и с панной Мюллер в придачу.
— Не болтай вздор, у меня есть невеста, и я ее люблю.
— Чем же это мешает? Можно иметь двух невест зараз и обеих любить, а жениться на третьей, у которой есть деньги.
Кароль промолчал, ему вспомнилась панна Мада, ее наивное щебетанье; он ходил по комнате, а Макс, сидя за столом, дымил трубкой и, заложив ногу за ногу, покачивал носком, подставляя лицо поцелуям солнца, которое показалось над домом и луч которого длинной желтой полосой с пляшущими в ней пылинками ложился на его заспанную физиономию и на черноволосую голову Морица, сидевшего по другую сторону стола.
— Коль вы боитесь риска, я дам вам совет, вернее, скажу, что это действительно риск. Вдруг об этом деле знают все лодзинские промышленники? Вдруг я встречу в Гамбурге их всех? А если из-за внезапно поднявшегося спроса хлопок слишком повысится в цене? А если в Лодзи нам некому будет его продать?
— Мы его переработаем на своей фабрике и зашибем еще больше, — проговорил Макс, подставляя под солнечный луч ухо и часть головы.
— Но есть выход. Можно заработать и без риска.
— Каким образом? — спросил Кароль, останавливаясь.
— Уступите мне все это дело. Я дам вам по пять, ну по десять тысяч отступного — пусть я их потеряю, — причем наличными и через несколько часов.
— Свинья, — пробурчал Макс.
— Оставь, Макс, он это делает из дружбы.
— Конечно, из дружбы — если я потеряю свои деньги, вы и так сможете открыть фабрику, а если у вас денег прибудет, это тоже не повредит.
— Не будем тратить время на пустые разговоры, надо идти спать. Покупаем все вместе, риск общий, и ты, Мориц, сегодня едешь в Гамбург.
— Пусть даст залог. Купит на наши денежки, а потом скажет, что купил для себя, с него станется!
— Значит, наша дружба и мое слово — это ничто? Что ты несешь, Макс? — возмущенно вскричал Мориц.
— Твое слово — золото, твоя дружба — надежный вексель, но залог дай, это дело купеческое.
— Договоримся так — Мориц будет покупать и сразу же отсылать срочным грузом, наложенным платежом. А мы будем выкупать.
— А почему я могу быть уверен, что вы меня не выкинете из компании, а?
— Свинья! — вскричал глубоко оскорбленный Макс и стукнул кулаком по столу.
— Тихо, Макс, он прав. Мы сейчас заключим письменный договор, который потом для надежности заверим у нотариуса.
И они написали договор со многими пунктами, нечто вроде контракта между ними тремя на ведение торговли хлопком-сырцом.
Там было предусмотрено все.
— Ну что ж, теперь мы имеем надежную основу. Сколько назначите мне за осуществление закупок?
— Пока обычные комиссионные, а потом договоримся.
— Начислите мне заранее, сколько можете. Я вам представлю подробный отчет о затратах, какие у меня будут в Гамбурге, и об убытках по здешней моей работе агентом, которой я в это время не смогу заниматься.
— Свинья, — буркнул Макс в третий раз и повернул к солнцу лицо другой стороной.
— Макс, ты меня трижды обозвал свиньей, а я тебе скажу только один раз: ты дурак. Ты пойми, мы должны провернуть не романчик, не женитьбу, а дело. Ты сам, кабы мог, обдурил бы и Господа Бога, а меня называешь свиньей, когда я требую только того, что мне положено по закону. Пусть Кароль скажет.
— Пошел ты к черту, сгинь!
— Ну, мир, перестаньте ссориться. Так ты едешь ночным курьерским?
— Да.
— Только помните, дорогие мои, — ни теперь, ни потом никто не должен знать, откуда мы проведали про новость о хлопке.
— Да разве мы-то знаем?
— Тайна, известная троим, уже не тайна.
— Идите спать. Кароль, только ты больше меня не буди. А тебя, Мориц, дай хоть поцелую на дорогу, перед отъездом я тебя уже не увижу, встану только завтра. Ну, будь здоров, друг, и не надуй нас, — шутливо сказал Макс, сердечно целуя Морица; несмотря на постоянные споры и перебранки, они были добрыми друзьями.
