Ивлин Во - Сенсация
Вызванное им к жизни движение белорубашечников не имело корней в эсмаильской политике. Суть его сводилась к следующему: Джексоны исчерпали себя, они тираны и пришлые люди. Эсмаильцы — белая раса и под руководством Смайл за очистится от пигментной скверны. Джексоны лишили Эсмаилию участия в мировой войне, потому она не может пользоваться плодами победы. Вступив в Лигу Наций, Джексоны отдали Эсмаилию на откуп международным негритянским монополиям и тайному террористическому союзу негров-большевиков. На их совести — эндемические и эпидемические заболевания, поражающие скот, посевы и людей. Эсмаильцы, пожинающие плоды опрометчивости или невезения в финансовых и семейных делах, являются жертвами международного джексонизма и должны сплотиться вокруг Смайлза.
Реакции со стороны Джексонов не последовало. Жизнь в Эсмаилии текла по-прежнему, и купец-армянин с Главной улицы, выписавший большую партию белых хлопчатобумажных рубах, терпел убытки. Однако в Москве, Гарлеме, Блумсбери и Либерии заволновались. Джексоновский скандал, подхваченный сотнями прогрессивных изданий и кружками левого толка, обрел идеологические формы.
Смайлз олицетворял международные финансы, порабощение рабочих, власть духовенства. Эсмаилия была черной. Джексоны были черными, коллективная безопасность, демократия и диктатура пролетариата тоже были черными. Джексоны из этого мало что поняли, но результаты прогрессивной деятельности не замедлили сказаться. В пользу правящего семейства по английским церквам и университетам начали собирать пожертвования. Большой шум в Эсмаилии наделали три негашеные почтовые марки (по пенсу за штуку), присланные президенту «маленькой дочкой рабочего с Бедфордсквер».[21]
В крупных европейских городах как грибы повырастали «консульства патриотов», занявшихся контрпропагандой.
В Джексонбург устремились журналисты. Стоял сезон дождей, когда обычно жизнь замирала, но в этом году все было наоборот. К сентябрю дожди должны были прекратиться, и взамен, по всеобщему мнению, следовало ожидать войны. Так полагали за пределами страны, а пока эсмаильцы со свойственной их расе безмятежностью пожинали плоды нежданной удачи.
2
Гостиница «Либерти» в Джексонбурге была объята воскресным покоем, который вскоре должен был нарушить поезд, раз в неделю прибывавший с побережья, но сейчас, в четыре, все было тихо. Радиостанция была заперта, и все пятнадцать журналистов отдыхали. Миссис Пэр Рассел Джексон бродила в чулках по некрашеному полу бара в поисках крупного окурка. Найдя такой, она запихнула его в трубку и уселась в кресло-качалку почитать Библию. Снаружи — а также в двух или трех местах внутри — потоками лил дождь. Он монотонно, без устали молотил по железной крыше, бурлил и булькал в устьях проторенных им уличных рек, мутной лужей натекал под дверь. Миссис Пэр Рассел Джексон глубоко затянулась, послюнила палец и перевернула страницу Священного Писания. До чего же было хорошо, когда все эти шумные белые люди сидели по своим комнатам, совсем как в старое время! Конечно, они платили огромные деньги, эти журналисты — голова идет кругом, сколько! — но и хлопот доставляли много. К тому же к ним ходила малопочтенная публика: индийцы, эсмаильцы из каких-то Богом забытых деревень и частично белая беднота из города, полицейские, попрошайки, переводчики, осведомители, гиды — совсем не те, кого миссис Пэр Рассел Джексон хотела бы видеть в своей гостинице. На них надо было стирать, они целыми днями пили, болтали по телефону, носились по грязи в такси, проявляли пленку, приставали с расспросами к ее почтенным старым постояльцам — короче, никому не давали покоя.
Даже сейчас они не сидели без дела. Суровое ремесло вытравило из них склонность к неге.
Наверху, в своей комнате мистер Венлок Джейкс работал над будущей книгой «Под горностаевой мантией», исследующей подводные течения английской политической и общественной жизни. «Я никогда не забуду тот вечер, — отстукивал он на машинке, — когда король Эдуард отрекся от престола. Сайлес Шок из „Нью-Йорк гардиан“ пригласил меня отобедать с ним в „Савое“. Другие приглашенные были шестью самыми влиятельными мужчинами и женщинами Англии, теми мужчинами и женщинами, которые существуют только в Англии. Их имена редко встречаются в газетах, но они держат в своих руках государственный кошелек. Слева от меня сидела миссис Тиффин, жена знаменитого издателя, справа — Пруденс Блэнк, которую мне представили как британскую „Марию Селену Уилмарк“, напротив — Джон Титмусс, чей письменный стол „Ньюз кроникл“ содержит больше государственных секретов, чем сейф посла… Большой бизнес был представлен Джоном Ноллем, агентом компании „Гарантии креденций“… Я немедленно заговорил о взбудоражившем всех событии. Ни один из моих блестящих собеседников не выразил своего мнения. В этом, как в капле воды, отразилась вся Англия: ее величие — и ее слабость».
Аванс Джейкса за эту книгу составлял двадцать тысяч долларов.
В соседней комнате находились четверо разъяренных французов. Они были одеты как для киносъемок — бриджи, расстегнутые рубашки и сапоги для верховой езды шоколадного цвета, зашнурованные сверху донизу. Каждый имел патронташ на талии и кобуру на бедре. Они сочиняли меморандум.
«Мы, нижеподписавшиеся представители французской прессы в Эсмаилии, — писали они, — категорически решительно протестуем против дискриминации со стороны пресс-бюро Эсмаилии и бестактного отказа от сотрудничества, полученного от наших так называемых коллег…»
В соседней комнате вокруг маленького стола сидели Шамбл, О'Пара, Свинти и смущенный, гигантских размеров, швед. Шамбл, О'Пара и Свинти были специальными корреспондентами. Швед был постоянным корреспондентом синдиката скандинавских газет. Помимо этого он был шведским вице-консулом, главным хирургом больницы шведской миссии и владельцем магазина, совмещавшего продажу чая, Библий и лекарств, который являлся центром европейской жизни в Джексонбурге. Швед был ценным свидетелем предкризисной обстановки. Все журналисты попытались заручиться его расположением, и всем это удалось. Но как поставщик сведений он никуда не годился.
Журналисты и швед играли в карты.
— Я пойду с четверки не червей, — говорил Эрик Олафсен.
— Этого делать нельзя.
— Почему нельзя? У меня нет червей.
— Но мы только что объяснили…
— Пожалуйста, объясните еще.
Они объяснили еще раз, сбросили карты, и терпеливый швед собрал их огромными руками. Шамбл начал сдавать.
— Где Хитчкок? — спросил он.
— Хитчкок что-то разнюхал. Я подходил к его двери. Она заперта.
— Но жалюзи весь день были подняты.
— Я заглядывал в замочную скважину, — сказал Шамбл. — Он, как пить дать, что-то разнюхал.
— Думаешь, отыскал штаб фашистов?
— Наверняка! Когда этот человек исчезает, можешь быть уверен, что это неспроста.
— Простите меня, — сказал швед, — что такое Хитчкок?
Мистер Паппенхакер из «Гроша» играл с игрушечным поездом, который всегда возил с собой в память о винчестерском колледже. В юности ему доставляло огромное удовольствие разговаривать с поездом алкеевой строфой и придумывать греческие названия для всех частей механизма. Теперь он использовал его как успокаивающее средство.
«Грош» не любил оплачивать дорогие телеграммы. Сегодня Паппенхакер сочинил обзор о положении в Эсмаилии я отправил его, надеясь, что до того, как он попадет в Лондон, обстановка изменится до неузнаваемости.
Шесть других журналистов шести национальностей тоже томились в отеле. Им было нестерпимо скучно. Разнообразить их жизнь мог только почтовый поезд, который они ожидали вечером.
В пятидесяти ярдах от них, в маленькой пристройке, отделенной от здания гостиницы заболоченным садом, лежал сэр Джоселин Хитчкок. Он крепко спал. В комнате стоял полумрак, поскольку двери и окна были заперты и занавешены. На столе рядом с машинкой помещался примус. В углу высилась небольшая гора из консервных банок и бутылок. На стене висела официальная, совершенно не соответствующая действительности карта Эсмаилии. Маленький флаг в центре Джексонбурга показывал местонахождение Хитчкока в данный момент. Он спал тихо. Его губы под мягкими белыми усами кривила чуть заметная довольная улыбка. Согласно своему плану, он находился в укрытии.
3
А с небесной тверди лились слезы.
В сезон дождей время прибытия поезда определялось с точностью до двенадцати часов. Сегодня он опаздывал совсем ненамного. Было еще светло, когда на столе у миссис Джексон зазвонил телефон и ей сообщили, что поезд миновал последнюю станцию и скоро будет в городе. В тот же момент в гостинице «Либерти» забурлила жизнь. Привратник надел фуражку, и они с миссис Джексон отправились за новыми клиентами. Шамбл, О'Пара и Свинти бросили игру и надели макинтоши. Французы влезли в непромокаемые пальто. Шесть других журналистов вышли из своих комнат и принялись требовать такси. Палеолог, наймит Джейкса, явился к хозяину и был отправлен на вокзал проследить, кто приехал. Встречать Уильяма на платформе собралось множество отталкивающего вида горожан.
