Анри Шарьер - Ва-банк
— Я здесь уже десять лет, — сказал Эмиль. — Я женат, у меня дочь, а жена — владелица пансиона. Вот почему я не могу поселить тебя здесь бесплатно, но возьму полцены.
Удивительна солидарность двух заключенных, когда один оказывается в затруднительном положении.
— Этот несчастный парень — твой давний друг?
— Ты что, его видел?
— Нет, но моя жена говорила мне. Она решила, что он совсем калека. Он что, помешанный?
— Вовсе нет, и это-то ужасно. Его ум ясен, как у юноши, но язык, рот и правая сторона тела до пояса парализованы. Он уже был таким, когда я увидел его в Эль-Дорадо. Никто не знает, кто он.
— Не могу понять, зачем ты таскаешь этого темного типа с собой. Ты даже не знаешь, можно ли ему доверять. Он же обуза.
— Это так. Последние восемь месяцев я присматривал за ним. В Эль-Кальяо я нашел нескольких женщин, которые взяли на себя эту заботу:
— И что ты собираешься с ним делать?
— Определю его в больницу, если удастся. Или сниму комнату с. душем и туалетом — временно.
— Вид у тебя — не фонтан…
— Да, есть немного, надо побольше уделять себе внимания. Я понимаю все, что они говорят, но сам говорю по-испански плохо, а из-за этого непросто проворачивать дела.
— Да, ты прав. Людей больше, чем рабочих мест. Но как бы там ни было, Пани, не беспокойся, можешь оставаться в моем доме несколько дней, пока не подыщешь себе что-нибудь.
Мне все стало понятно. Эмиль был добрым малым, но от него ничего не зависело. Видно, его женушка составила себе весьма неприязненное мнение о Пиколино, хрюкающем, как животное, с вечно вываливающимся языком. Ее волновало, какое он произведет впечатление на остальных жильцов в столовой.
Назавтра я сам принес ему еду в нашу комнату. Бедный Пиколино, спящий рядом со мной в маленькой железной кровати. Хотя я и заплатил за твое проживание и питание, они не желают оставлять тебя здесь. Ты же знаешь, что люди, у которых все в порядке, не желают видеть немощных. Что ж, это жизнь. Но не дрейфь, приятель. Хоть я и не такой заботливый, как девицы в Эль-Кальяо, я все же всегда буду рядом с тобой чем-то большим, чем просто друг, бывший каторжник, — человеком, готовым сделать все, чтобы ты не умер, как собака.
Эмиль дал несколько адресов, но нигде для меня не оказывалось работы. И дважды я наведывался в госпиталь, пытаясь определить туда Пиколино. Но ничего не получалось — не было коек, и бумаги, свидетельствовавшие, что он из Эль-Дорадо, ничем не могли помочь.
Когда у меня спросили мой адрес, я дал, но липовый. Я не доверял этим глупым типам, этим ничтожествам, которых полным-полно по всему миру и которые держатся так заносчиво.
Надо было срочно перевозить Пиколино. Оставаться у Эмиля больше нельзя: жена его ворчала, что должна менять простыни ежедневно. Хоть я и застирывал каждое утро грязные места, насколько это было возможно в умывальнике, — они долго высыхали и были заметны. Пришлось даже купить утюг, чтобы высушивать белье.
Что делать? Я был просто в отчаянии. Было одиннадцать, когда мы вышли из дому, я решил посвятить утро другу и повел его в Кальварио, чудесный сад с тропическими деревьями и цветами на холме прямо в центре Каракаса
Сидя там на лавочке, мы наслаждались прекрасным видом, ели арепас с мясом, запивая их пивом. Затем я зажег две сигареты — для себя и Пико. Ему было тяжело курить, и он слюнявил сигарету. Он чувствовал, что я хочу сказать ему что-то важное, его глаза говорили: «Ну же, не тяни». Наконец я решился.
— Пико, уже три дня я пытаюсь устроить тебя в больницу. Но ничего не получается. Они не хотят этого. Понимаешь?
«Да», — ответили его глаза.
— С другой стороны, мы не можем пойти во французское консульство, не опасаясь, что они обратятся к венесуэльским властям с требованием выдачи преступников. — Он пожал здоровым плечом. — Теперь слушай: тебе нужно подлечиться, а для этого необходим уход. Но денег у меня мало, ты ведь знаешь. Поэтому вот что мы решим, сегодняшний вечер мы проведем вместе, сходим в кино. Завтра утром я отведу тебя па площадь Боливара безо всяких документов. Там ты ляжешь у подножия памятника и не будешь шевелиться. Если кто-то попросит тебя встать или сесть, ты сделаешь вид, что не можешь. Тогда уж точно вызовут полицию, а та — «скорую». Я же последую за машиной, чтобы знать, в какой ты больнице. Через пару дней загляну к тебе, но незаметно. Проходя мимо кровати, оставлю деньги и сигареты. Ну как, ты согласен?
Он положил здоровую руку мне на плечо и посмотрел прямо в глаза. Его лицо выражало какую-то неопределенную смесь печали и благодарности. Горло его сжалось спазмами, он делал нечеловеческие усилия, чтобы выдавить из перекошенного рта хриплые звуки, похожие на слова: «Да, спасибо тебе».
На следующий день все произошло так, как я и предполагал. Меньше чем через четверть часа после того, как Пиколино лег у подножия памятника Боливару, три или четыре старика, сидевшие в тени деревьев, позвали полицейского. А через двадцать минут приехала «скорая помощь», и я последовал за ней в такси.
Спустя два дня я, смешавшись с посетителями, разыскал его. И здесь нам повезло: его поместили между двумя очень слабыми пациентами, и я смог поговорить с ним безо всякого риска. Он просиял от радости, завидев меня, и стал дергаться больше обычного.
— Они хорошо обращаются с тобой?
Он кивнул в знак согласия. Я посмотрел на табличку в изножье: «Параплегия, или малярия с побочными осложнениями. Осмотр каждые два часа». Я оставил ему шесть пачек сигарет, спички и двадцать боливаров мелкими купюрами.
— До встречи, Пико! — Но, увидев его отчаянные молящие глаза, я добавил: — Не беспокойся, приятель, я вернусь к тебе.
Я находился в городе уже около двух недель, и пачка из ста боливаров быстро таяла. К счастью, у меня была приличная одежда, когда я прибыл в Каракас. Я нашел небольшую комнату, дешевую, но достаточно комфортную для меня. С женщинами было хуже. Хотя девушки в столице были прелестны, благопристойны и жизнерадостны, познакомиться с ними оказалось делом неимоверно трудным. Шел 1946 год, и, как правило, женщины одни в кафе не ходили.
У большого города свои тайны. Чтобы самому устроить свою жизнь, нужно их знать. А для этого нужно было сойтись с уличными парнями. Кто они? Таинственное племя с собственным жаргоном, законами, обычаями, пороками.
Они, чтобы прожить 24 часа в сутки, зарабатывают по-своему. А зарабатывать надо по возможности честно, и это проблема не из легких.
Как и у всех других, у меня были собственные способы, как прожить, скорее смехотворные, чем безнравственные. Например, однажды я встретил колумбийца, которого знал по Эль-Дорадо.
— Что ты здесь делаешь?
И он рассказал, как зарабатывает деньги, играя в лотерею на чудесный «кадиллак».
— Ну и как, улыбнулась тебе судьба, выиграл «кадиллак»?
Он рассмеялся моей непонятливости и объяснил, в чем заключается его работа.
— «Кадиллак» принадлежит директору крупного банка. Он водит его сам, добирается до работы ровно к девяти и паркует машину, как добропорядочный гражданин, в ста или ста пятидесяти метрах от банка. Нас всегда двое. Мы сменяем друг друга по очереди, поэтому нас не узнают. Так вот, один сопровождает этого борова до дверей банка, где тот протирает свой зад. Если случится помеха, напарник предупредит свистом, здесь нельзя ошибиться. Итак, пока он находится в банке, а остается он там примерно до часу дня, мы ставим на машину изящную белую табличку, где написано: «Распродажа: билеты, по которым вы можете выиграть „кадиллак“. Выигрышные номера идентичны номерам каракасской лотереи. Розыгрыш в следующем месяце».
— Послушай, но это же плутовство. Вы продаете билеты на машину, которая вам не принадлежит. И что же эти остолопы не понимают, что им втирают очки?
— Люди всегда разные, но никому почему-то не приходит в голову, что раз на билетах нет штампа — это надувательство. А если кто проявляет излишний интерес, мы даем тому бесплатно билет или два, и он уходит, надеясь уж точно выиграть «кадиллак». Если хочешь немного заработать, приходи и присоединяйся к нам, и я познакомлю тебя с напарниками.
— Не стыдно тебе воровать у бедных?
— Вот уж неправда. Билеты стоят десять боливаров, поэтому их могут приобрести только зажиточные люди. А от этого никому никакого вреда.
И что вы думаете, я согласился! Конечно, занятие не совсем порядочное, но каждому нужно есть, спать, покупать одежду, если не модную, то по крайней мере новую и чистую. К тому же мне нужно было сохранить каким-то образом свой неприкосновенный запас — несколько алмазов, привезенных из Эль-Дорадо, и две банкноты по пять сотен боливаров. Я держал их на всякий случай в патроне, упрятанном в том же месте, где я прятал его в заключении, — в прямой кишке. Это я делал потому, что гостиница, в которой я обитал, находилась в такой части города, где ограбления были весьма часты. Как бы там ни было, четырнадцать лет я держал эту гильзу в прямой кишке, и годом больше — годом меньше, не имело значения.
