Шарль Нодье - Сказки здравомыслящего насмешника
— Советую тебе, балагур, присматривать за клапанами! Но нашлось ли у вас, чем заплатить за проезд? Неужто миссионерам совершенствования пришлось висеть на абордажных крюках? Неужто их отправили к гребцам?
— Господь с вами, божественный Манифафа, — отвечал Вздорике, — оставьте эти тщетные тревоги! В мои времена, какая бы катастрофа ни разразилась на суше, на море и в небесах, ученые спасали прежде всего свой кошелек; не говорю уж о том, что абсолютное почтение, каким они пользовались в ту давнюю пору, предоставляло им неограниченный кредит повсюду, где ступала нога человека. Их дипломы ценились на вес золота.
— Позволю себе заметить, Вздорике, что с тех пор многое изменилось.
— Совершенно с вами согласен, Государь. Как бы там ни было, мы отчалили и очень скоро оставили позади около четырех тысяч лье, впрочем, не зная точно, куда именно мы движемся, ибо если в обычных условиях компас, как, без сомнения, известно Вашему Султанскому Высочеству, отклонялся в ту пору от верного направления на несколько градусов, то на высоте его стрелка бодро описывала полный круг, подчиняясь единственно капризам своих собственных колебаний, ведь притягательная сила полюса в тех возвышенных сферах, куда мы воспарили, заметно ослабевает.
— У вас была отличная возможность исследовать во всех подробностях густоту небесной синевы — ту самую, что не давала покоя господину де Соссюру[89].
— Небо было черно как смоль. Чтобы меньше страдать от одиночества, мы нарекали своими именами встречные тучки — невинная забава странников, гонимых ветром, подобно этим тучкам. Впрочем, никаких серьезных происшествий не случилось, если не считать того, что благодаря ловкому маневру мы миновали проклятый вулкан, который плевался лавой и едва не стер «Надежнейший» в порошок.
— Ну, тут ты окончательно заврался, — перебил философа Сумабезбродий, — я уже целый час терплю твои россказни, но теперь чаша моего терпения переполнилась! Никогда и ни при каких условиях лава вулканов не поднимается так высоко!
— Лаве воздушных вулканов, о сверхчеловеческий Манифафа, случается опускаться и более низко, если, конечно, циркулярные вращения атмосферы не превращают ее сгустки в симпатичные карманные спутники Земли, каких я в своих странствиях видывал немало. Извержение, которое едва не погубило нас, было, вероятно, то самое, что разрушило Париж. Если уж говорить начистоту, вулкан этот находился на одной скверной провинциальной планете, которую наша безрассудная Земля таскает за собой по своей дурацкой орбите, уподобляясь ребятишкам, которые быстро вертят вокруг себя корзинку со сливами и не роняют ни одной из них; планеты вроде этой состоят из несгораемых частиц, раздираемых вулканическими страстями, и имеют привычку в самый неподходящий момент рассыпаться на сотни тысяч аэролитов, к вящему неудовольствию несчастных прохожих. Насколько я мог судить по ее диаметру, наша планетка была не больше третьестепенной префектуры, от которой отказался бы последний из ваших писцов.
— И был бы совершенно прав! — воскликнул Манифафа. — Управлять префектурой, состоящей из несгораемых частиц, раздираемых вулканическими страстями, — удовольствие весьма сомнительное. Впрочем, твое описание аэролитов представляется мне весьма поучительным и занимательным, и по этой причине я прощаю тебя, хотя путь к центру Земли ты избрал, говоря по совести, отнюдь не самый короткий.
— Но главные наши злоключения были еще впереди. Не успели мы погрузить пневматический зонд в атмосферу и с восторгом убедиться, что воздух вокруг нас представляет собой ту самую смесь кислорода и азота, которую химики считают наиболее благоприятной для всех дышащих существ, как с огорчением заметили, что шар дал течь в двух местах.
— Еще того не легче, Вздорике! О пароходах, дающих течь, я слыхал, но кому и какую течь мог дать воздушный шар? Этого я постичь не в силах.
— Тут ничего сложного нет. Просто-напросто, поскольку судно наше давно не ремонтировалось, мощные струи газа начали вытекать из пробоин в оболочке. Ваше Величество может не сомневаться, что мы немедленно послали на место происшествия конопатчиков, но покровителям мореплавателей Кастору и Поллуксу[90] было угодно, чтобы один из них, неоперившийся юноша, поднес горящую смолу слишком близко к пробоине: водород тотчас воспламенился и опоясал шар великолепным ободом из ослепительных вспышек, что позволило нам озарить небо этого полушария, давно покинутое солнцем, и, должно быть, предстать землянам в образе сверкающего метеора. Клянусь честью балагура, проживи я снова все те десять тысяч лет, что пролетели для меня так незаметно, и еще в десять тысяч раз больше, я все равно ни за что не забыл бы восхищения, каким преисполнило мою душу созерцание этого огненного шара…
— Который светился не хуже планет, — подхватил Сумабезбродий. — Охотно ставлю себя на твое место в этом — но только в этом! — отношении. Однако ты, вероятно, занимался не одним лишь созерцанием?
— Мы поспешили освободить корабль от лишнего груза, поскольку балласта на нем имелось предостаточно: во-первых, паровая машина, во-вторых, сиамские пушки! И какие пушки — других таких по добротности исполнения и богатству отделки я не встречал. Затем полный комплект энциклопедии всех наук — потеря небольшая. Затем свод законов, декретов и ордонансов с протоколами заседаний обеих палат — вот это была утрата в высшей степени чувствительная! Затем какой-то наглец посмел сказать, что начинать следовало с ученых! Я выказал не менее решимости, чем все остальные, но, благодарение Небесам и силе тяжести моего тела, мне удалось уцепиться за одну из наших воздушных шлюпок, которая шла ко дну, то есть к земле, стремительно и неудержимо, а поскольку она, по тогдашней моде, которой мы обязаны знаменитому китообразному господина Леннокса[91], имела форму морского конька, то я оседлал ее так проворно, как только позволяли обстоятельства, и, ухватившись правой рукой за гриву, утвердился в седле не хуже святого Георгия.
— После чего, Вздорике, ты, как и полагается всаднику, пришпорил коня и, помножив массу на квадрат скорости, устремился прямо в отечество Зеротоктро-Шаха, чему я несказанно рад.
— Случилось так, что я упал в глубокую рытвину на самой середине большой дороги и, поскольку основу почвы, на мое счастье, составлял туф, вошел в землю всего-навсего по шею[92]. Меня слегка оглушило, но вскоре я вполне оправился, ибо по характеру почвы и геологическому строению местности понял, что счастливая звезда моя избрала для моего приземления одну из наиболее цивилизованных областей нашей планеты.
— Если ты настаиваешь на том, что это была именно звезда, я прощу тебе сей метафорический способ изъяснения, но предупреждаю, что тебе не удастся так же легко убедить меня в том, что страна, где посреди большой дороги имеются столь глубокие и широкие рытвины, являет собой образец беспрерывного совершенствования.
— Все дело в том, о божественный Манифафа, что философы этой страны занимались вещами куда более важными, чем рытвины на дорогах!
— Чем же они занимались? — осведомился Сумабезбродий.
— Они стряпали[93], — отвечал Вздорике.
— В добрый час, — сказал Манифафа. — Кто-нибудь другой, пожалуй, стал бы их осуждать, а я — нет, но начнем с начала, поскольку, как это ни печально, мы оставили тебя, балагур, в положении, мало пригодном для всестороннего исследования окружающей местности.
— Зато оно весьма располагало к размышлениям, что же касается местности, то я знал ее досконально, вне зависимости от собственного опыта, ибо прочел ее описания в космографиях и путевых заметках, а они, как известно, никогда не лгут. Остров Патагонцев, насколько я мог судить с высоты птичьего полета, когда нырял в эту средиатлантическую империю, представляет собой правильный круг диаметром тысяча сто тридцать лье, из чего следует, если только Адриан Метиус из Алкмара[94] не хвастливый мошенник, что длина его окружности равняется трем тысячам пятистам пятьдесяти лье. Характерной особенностью острова является невозможность произвести на свет хоть что-нибудь жизнеспособное: это делает его в высшей степени пригодным для развития цивилизации.
— Вывод по меньшей мере спорный, — вскричал Сумабезбродий, недоверчиво покачивая головой, — остров, неспособный дать жизнь ни одному живому существу, но при этом населенный философами! Конечно, они суют свой нос повсюду, но, если дела обстояли так, как ты говоришь, вряд ли они состряпали там что-нибудь путное.
— Они стряпали яства, достойные занять место на королевском столе. Чтобы поверить в это, достаточно недоупустить из виду — если, конечно, слово «недоупустить» существует в сумабезбродийском языке, а это всецело зависит от воли вашей Академии[95], — так вот, нужно недоупустить из виду, что остров Патагонцев является центром архипелага, сплошь заселенного философами, которые разместились каждый на своем островке, в точном соответствии с бэконовской классификацией наук[96], так что, имейся на каждой из этих полосок земли этикетка с названием, это бы сильно продвинуло вперед топографию совершенствования и создало универсальный компендиум человеческих знаний. Философы — народ праздный, а потому быстро размножающийся, так что в один прекрасный день они решили заселить главный остров архипелага, посреди которого я теперь нахожусь, как вы помните, в глубокой рытвине, где и прошу у вас дозволения остаться еще на какое-то время…
