Арчибалд Кронин - Испанский садовник
Мальчик повернулся к своему защитнику, но Хосе, если и вышел победителем в этой битве характеров, не слишком демонстрировал свой триумф. Напротив, он стал еще угрюмее, и вдруг резко спросил:
— Амиго, твой отец вернется сегодня?
— Нет. Он вернется не раньше, чем завтра.
— И ты хочешь остаться здесь в доме сегодня ночью?
— Нет, нет, Хосе! Только не это! Ты же не оставишь меня здесь?
Хосе, не отвечая, уставился в землю, потом посмотрел на Николаса, и взгляд его выражал любовь и растерянность одновременно.
— Мне очень нелегко, Нико. Мне не нужны неприятности. Да, я не могу… Но и оставить тебя здесь с этим пикаро[8] не могу тоже!
— Спасибо, спасибо тебе, Хосе!
Его благодарность не вызвала у Хосе ответной радости, и довольно резко он сказал:
— Хватит. Сегодня работы больше не будет. Ты пойдешь ко мне.
Глава 11
Где живет Хосе, Николас не знал. Достаточно и того, что теперь они вместе идут в город, с каждым шагом удаляясь от Гарсиа и Casa Breza. От этого его настроение моментально улучшилось, и все страдания были забыты. Он беззаботно болтал обо всем, что приходило в голову, прерываясь, чтобы указать на что-либо необычное: черно-желтую птицу, странный цветок на обочине, оранжевый парус в далекой бухте. Хосе же был погружен в свои мысли. Выйдя на площадь, он направился к широкому лестничному маршу, ведущему к церкви, окрашенной розовой штукатуркой.
— Подожди здесь, Нико.
— Куда ты?
— Туда, где я бываю не часто. — Хосе улыбнулся уголком рта. — Думаю, сегодня самое время туда зайти.
— Я с тобой!
Поколебавшись, Хосе пожал плечами и довольно неохотно повел его по длинной пологой лестнице со стертыми ступенями.
Церковь поразила Николаса своей уходящей в полумрак высотой, заполненной странным мускусным запахом. Потолок возносился раскрашенными выступами, а из многочисленных ниш по сторонам зала тянулся дымок от горящих свечей. К одной из ниш и приблизился Хосе, перекрестившись, он опустился на колени и в неожиданно согбенной позе стоял перед стеклом, украшенным позолоченными сердцами, за которым на фоне красного бархата виднелась красивая фигурка полуженщины-полуребенка в синем — самом настоящем — платье и в крошечной золотой короне с драгоценными камнями. Хосе оставался коленопреклоненным всего несколько секунд, а затем, выпрямившись, бросил в ящик монетку и зажег свечу в подставке с чашечками из красного стекла.
На улице Николас, почувствовав нежелание Хосе обсуждать свои действия, тем не менее, со смущением понял, что поводом к ним послужил некоторым образом он сам, и выпалил:
— Я заплачу за свечку, Хосе!
Он не понимал, почему друг прыснул от смеха, а затем утешительно похлопал его по спине.
Они шли по переплетению узких улочек к северу от площади, которую Николас с отцом пересекли недавно, идя на пелоту. Теперь же они свернули из переулка на Кориенте — длинную улицу, ведущую к реке, в которую стекали сточные воды городской прачечной. Обветшалые, в несколько этажей, желтоватые дома отбрасывали тень на противоположную сторону улицы. Из открытых окон свисали постельные принадлежности. Откуда-то доносился перебор струн: играли на мандолине. Пара ослов в упряжке пила из металлической поилки, пока их босоногий погонщик отдыхал, растянувшись на низкой дамбе. На разбитой, исчерканной мелом мостовой многочисленные дети тихо и сосредоточенно играли в незнакомые игры. Эта сцена, присутствие детей, встревожили Николаса, он вопросительно взглянул на своего друга. Но Хосе, чьи глаза были прикованы к невысокой женщине средних лет, прямо перед ними сгибавшуюся под большим узлом из белой простыни, ускорил шаг.
— Это моя мама, Нико. — Он позвал: — Мария… Мария Сантеро!
Они догнали ее, Хосе забрал тюк с бельем и быстро прошептал что-то ей на ухо, пытаясь объяснить, в чем дело. Николас понял, что это задача не из легких. На изнуренном смуглом лице, которое четко очерченные брови и гладкие черные волосы делали еще темнее, удивление сменилось растерянностью и даже страхом. Больше ничего сказать Хосе не успел, так как они свернули в узкий проход и стали взбираться по бесконечной каменной лестнице между шоколадного цвета стенами. Поднявшись наверх, Хосе свободной рукой открыл узкую дверь.
— Гляди, Нико! — радостно воскликнул он. — Это наш дворец. Всего две комнаты. Но зато лучший в городе вид.
Они вошли в странное помещение с низким потолком — сочетание кухни с железной плитой в одном конце и гостиной с диваном, обитым выцветшим желтым плюшем, в другом. Накрытый для ужина лакированный стол и стулья из того же светлого дерева теснились в центре на деревянном полу. Светло-зеленые стены были увешаны фотографиями в украшенных ракушками рамках, там же висела коробочка с чучелом колибри и еще одна — с бабочками, пара ловушек для пелоты, спортивный календарь и несколько цветных картинок религиозного содержания. У окна, сидя на низком табурете, глубокий старик в круглой черной шапочке вязал длинными костяными спицами, а у плиты черноглазая грудастая девочка лет двенадцати что-то помешивала в дымящемся чугунке.
— Педро… и Пакита, — сказал Хосе Николасу, снимая с плеча тюк. — А остальные где?
— Еще из школы не вернулись, — ответила Пакита, не переставая помешивать в кастрюле, и удивленно уставилась на Николаса. — Ты сегодня рано.
— Да, пожалуй, — небрежно сказал Хосе.
Не снимая шали, Мария встревожено позвала Хосе:
— Пойдем, сынок, нам нужно поговорить.
Не успели они выйти в другую комнату, как на лестнице послышался топот. Дверь открылась, и в комнату вбежали четыре девочки в полотняных передниках, у каждой в руках потрепанный учебник, катехизис и квадратный белый лоскуток для шитья.
Николаса бросило в жар и холод одновременно. Никогда еще его так тесно не окружало столько девочек разом. Он растерялся, не зная, как реагировать, и хмуро уставился на бабочек, чувствуя, как краснеет. Неожиданно ему на выручку пришел старик.
— Как тебя зовут, молодой сеньор?
— Николас.
— А это сестры Хосе. Хуана младшая, ей пять лет, доброй Луисе семь, потом умная Елена, ей еще нет девяти, и наконец, озорница Бьянка — эта на два года младше Пакиты.
Без тени смущения девочки окружили Николаса, с неприкрытым любопытством изучая его, разглядывали галстук, подтяжки, шнурки ботинок, и засыпали вопросами.
— Откуда ты, мальчик?
— А зачем ты пришел?
— Скажи же, Бога ради, кто ты?
Последний вопрос, выпаленный озорной Бьянкой, показался ему самым заслуживающим внимания.
— Я сын Харрингтона Брэнда, — сухо ответил он. — Консула Соединенных Штатов в Испании.
— Ого! — восхитилась Луиса. — Молодой сеньор американец. Сын хозяина Хосе!
Девочки почтительно отошли и тихо заговорили между собой. Николас сделался еще краснее — ведь они наверняка говорили о нем. Слава богу, в комнату вернулись Хосе с матерью, и, хоть беспокойство и не совсем покинуло Марию, по их лицам он понял, что все устроилось,
— А теперь всем ужинать. — Настороженность сменилась на лице Марии доброй улыбкой: — Надеюсь, тебе нравится олья подрида[9], Николас.
Они сели за стол, и Мария, не спеша, держа вместительный чугунок белыми, распаренными руками — даже ногти побелели от стирки — каждому по очереди положила в тарелку порцию рагу. Хосе, сидя во главе стола, нарезал толстыми ломтями черный хлеб, который Николас пробовал на реке — как же давно, как далеко это было! — потом «добрая» Луиса произнесла благословение, и все начали есть.
Не было ни соуса, ни вина, а черный хлеб слегка смазывали оливковым маслом вместо сливочного. Мясо в рагу темное и жилистое, явно не лучшего сорта, да и не так уж много, но до чего аппетитное, с луком и кусочками красного перца — такую вкусную еду Николасу редко доводилось пробовать.
Мария, как он заметил, взяла себе очень скромную порцию, и Педро, с выражением знающего свое место человека, предостерегающе поднял руку, чтобы ему не положили слишком много. Только Хосе — единственному настоящему мужчине в доме — была предложена добавка.
Подражая остальным, Николас вытер тарелку последним кусочком хлеба. Пакита встала, взяла с плиты керамический кувшин и налила каждому чашку обжигающего кофе. Это ошеломило Николаса — он знал, что такие напитки не для детей. Но ни за что на свете не желая отличаться от других, он, не поморщившись, отхлебнул варево с крошками и вкусом горелых зерен.
За кофе начался разговор; сыну консула, привыкшему у себя дома к долгому гробовому молчанию, вибрировавшему над полированной поверхностью красного дерева, подобно камертону в могиле, очень понравилось, что здесь, за этим столом, все говорят одновременно. Девчонки, чьи худенькие тельца были полны жизни, украдкой поглядывая на гостя, рассказывали, что они делали в школе; Мария рассказывала Паките, какое платье она видела в витрине магазина в пассаже — из зеленого бархата с бордовыми рукавами, о, клянусь мощами Пресвятой Девы, потрясающее платье! — а Хосе, повесив куртку на спинку стула и удобно откинувшись, обсуждал с Педро шансы Сан Хорхе в ответном матче против Уэски. И Николас, несмотря на застенчивость, тоже оказался вовлеченным в этот разговор.
