Ромен Роллан - Очарованная душа
«Ты будешь моей».
И ее сомкнутые губы отвечали:
«Никогда!»
Зорким взглядом следила Сильвия за поединком, она забавлялась, но горела желанием принять в нем участие. Какое участие? Право, она и сама не знала. Ну" просто хотелось поразвлечься и, конечно, – само собой разумеется, – выручить Аннету. Он – прелесть. Аннета – тоже прелесть. Как красит ее сильное чувство! Какая испепеляющая гордость! Бычок, готовый ринуться в бой; то вдруг зальют ее щеки волны румянца, то отхлынут, и Сильвия словно видела, как они пробегают по всему ее телу, будто дрожь... А мужчина с головой ушел в игру...
«Ничего не выйдет, мой мальчик, – твоей она не будет, да, да, не будет, если не захочет!.. А может быть, хочет? Или не хочет? Решайся, Аннета! Он увлечен. Добивай его! Глупышка! Не знает, как... Хорошо, мы ей поможем...»
Похвалы, которые Сильвия расточала Аннете, сблизили ее с Туллио. Они вдвоем восхищались ею. Итальянец был бесспорно влюблен в Аннету. Сильвия сияла и, сверкая глазами, все больше входила в роль. Она искусно расхваливала Аннету и не менее искусно пускала в ход свои чары и уже не могла остановиться. Напрасно она уговаривала себя:
«Теперь угомонимся. Довольно. Слишком далеко зашли...»
Все было тщетно; оставалось одно: предоставить им свободу действия...
Это было презабавно! И, конечно, этот болван тотчас воспламенился. До чего же глупы мужчины! Он воображал, что с ним любезны из-за его прекрасных глаз... Правда, глаза у него были прекрасные... Как же он теперь поступит? Рыбешка мечется между двумя крючками. Уж не хочет ли он проглотить обеих сразу? На что он решится? «А ну, приятель, выбирай!»
Она ничего не делала, чтобы облегчить ему выбор, она стушевывалась перед Аннетой. Аннета-перед ней. Но Аннета инстинктивно удвоила усилия, чтобы затмить Сильвию. Сестры нежно любили друг друга. Сильвия гордилась, что Аннету расхваливают, Аннета гордилась тем, какое впечатление производит Сильвия. Они советовались друг с другом. Следили, чтобы у каждой был туалет к лицу. Умело, по контрасту, выделяли лучшее во внешности друг друга. На вечерах в гостинице привлекали всеобщие взоры. Но эти взоры невольно разжигали соперничество между ними. И хоть они запрещали себе это, но во время танцев одна сестра невольно оценивала успех, которым пользовалась другая. Особенно у того, кто, право, занимал их мысли теперь гораздо больше, чем им хотелось... Он стал занимать их мысли гораздо больше с тех пор, как сам перестал понимать, которая же больше занимает его мысли. У Аннеты портилось настроение, когда она видела, как Туллио увивается вокруг сестры. Обе прекрасно танцевали, каждая в своем стиле. Аннета старалась утвердить свое превосходство. И, конечно, танцевала лучше – на взгляд знатоков. Но Сильвия держалась непринужденней, танцевала с большим увлечением, а когда она поняла намерение Аннеты, то стала просто неотразимой. И Туллио не устоял. Аннета увидела, что покинута, и ей было больно. В одну прекрасную летнюю ночь Туллио протанцевал несколько раз подряд с Сильвией, а потом оба вышли, болтая и смеясь. Аннета не владела собой. Она тоже вышла из зала. Она не решилась пойти следом за ними и попыталась разглядеть их из окна галереи, выходившей в сад; и она увидела их; увидела, что они идут по аллее, прижавшись друг к другу, что они целуются.
Но это не так огорчило ее, как то, что случилось потом. Аннета поднялась в свою комнату и села, не зажигая света; внезапно к ней вбежала радостная Сильвия, разахалась, увидев, что сестра сидит одна в потемках, принялась гладить ей руки, чмокать в щеки; как всегда, наговорила уйму всяких милых пустячков; когда же Аннета, сказав, что ей пришлось уйти, потому что у нее вдруг началась мигрень, спросила сестру, как прошел вечер и гуляла ли она с Туллио, Сильвия с невинным видом ответила, что не гуляла, что понятия не имеет, куда делся Туллио, что вообще Туллио ей надоел, к тому же она не любит слишком красивых мужчин, а он еще и фатоват, да и смугловат... И она стала укладываться спать, напевая вальс.
Аннета не сомкнула глаз. Сильвия спала отлично. Она и не подозревала о буре, которую сама же вызвала. Аннета очутилась во власти демонов, сорвавшихся с цепи. Все, что произошло, было катастрофой. Катастрофой вдвойне. Сильвия стала ее соперницей. И Сильвия ей лгала. Любимая ее Сильвия! Сильвия-радость ее, надежда!.. Все рухнуло. Она больше не может ее любить... Не может любить? Но разве может, разве может она не любить ее? О, как внедрилась в нее эта любовь, сильнее, чем она думала! Но разве можно любить то, что презираешь? Ах да, предательство Сильвии еще не все! Что-то еще случилось... «Что-то еще... еще... Но что же это такое?»
А! Тут замешан человек, которого Аннета не уважала, которого Аннета не любила и которого теперь любит. Любит? Нет! Которого хочет покорить.
Гордость и ревность терзали ее, требовали, чтобы она пленила его, чтобы вырвала из рук другой, а главное, чтобы не позволила той, другой, вырвать его из ее рук... (Другая – вот чем стала Сильвия для Аннеты!).
И часа не спала Аннета в ту ночь. Простыни жгли кожу. А с соседней кровати доносилось легкое посапывание – там спали сном невинности.
Когда утром они очутились лицом к лицу, Сильвия сразу увидела, что все изменилось, но она не поняла, что же произошло. Аннета, с кругами под глазами, бледная, суровая, надменная, но до странности похорошевшая (и похорошевшая и подурневшая – будто на призыв вдруг поднялись все затаенные ее силы). Аннета, в броне гордости, холодная, враждебная, замкнутая, посмотрела на Сильвию, послушала, как та болтает, по обыкновению, о всяких пустяках, невнятно поздоровалась и вышла из комнаты... Сильвия запнулась на полуслове и тоже вышла, не сводя глаз с Аннеты, спускавшейся по лестнице.
Она все поняла. Аннета увидела Туллио, сидевшего в холле, и направилась прямо к нему. Он тоже понял, что положение изменилось. Она села рядом с ним. Заговорила о вещах, самых незначительных.
Высоко держа голову, полная презрения, Аннета смотрела в одну точку и старалась не встречаться с ним взглядом. Но у него не было сомнения: ее взгляд стремился к нему. Словно избегая слишком яркого света, ее глаза, полузакрытые голубоватыми веками, спрашивали:
«Хочешь, чтобы я была твоей?»
А он рассматривал свои ногти, с самодовольным видом говорил какие-то глупости и, поглядывая, как кот, на ее тело, на упругие груди, допытывался:
«Ты ведь тоже этого хочешь?»
«Я хочу, чтобы хотел ты», – был ответ.
Сильвия не колебалась. Покружила по холлу, подошла и села между Аннетой и Туллио. Аннета была возмущена, взгляд выдал ее – один взгляд: его было достаточно. Она посмотрела на сестру в упор, и Сильвия прочла в ее взгляде презрение. Она прищурила глаза и прикинулась, будто ничего не заметила, но ощетинилась, как кошка, через которую пропустили электрический ток: она улыбалась, а готова была кусаться. Начался поединок – поединок втроем, притворно любезный. Сильвия, казалось, перестала существовать для сестры: Аннета не обращала внимания на ее слова, разговаривала через голову с Туллио, который чувствовал себя неловко; а если старшей сестре все-таки приходилось выслушивать младшую, потому что та трещала без умолку, Аннета улыбкой или ироническим замечанием подчеркивала погрешности языка, которыми еще пестрила речь Сильвии (лисичке пока не удалось выполоть их из своего лексикона).
Сильвия была смертельно оскорблена и видела в Аннете уже не сестру, а соперницу; она думала:
«Подожди, ты у меня попляшешь».
Приподняв губу, она оскалила клычки:
«Око за око, зуб за зуб... Нет, два ока за око...»
И ринулась в бой.
Как неосторожна была Аннета! Чувство собственного достоинства не обременяло Сильвию: всякое оружие было для нее приемлемо – лишь бы выиграть. Аннета, закованная в латы гордости, сочла бы себя униженной, если б Туллио заметил даже намек на ее чувство. Сильвию же не стесняли такие мелочи; пусть кавалер увидит, как они состязаются: это ему польстит.
«Что же ты предпочитаешь? Нравится ли тебе великолепное презрение, или нравится, чтобы тобой восхищались?..»
Она знала: мужчина – животное тщеславное. Туллио был падок на лесть.
Сильвия на нее не скупилась. С простодушным, спокойным бесстыдством плутовка расхваливала совершенства молодого курортного Гаттамелаты: его фигуру, ум и одежду. Одежду главным образом – она угадала, что ею он дорожит больше всего. А он обожал похвалу. Разумеется, он сам знал, что красив, ну, а громкое имя отчасти заменяло ум. Но вот костюм был его собственным творением, и он не мог равнодушно отнестись к одобрению всеведущей парижанки. Сильвия, глядя на него взглядом знатока, посмеивалась про себя над его простоватым вкусом и любовью к ярким сочетаниям, а восхищалась всем – с головы до пят. Аннета сгорала от стыда и гнева – сестра хитрила так явно, что она спрашивала себя:
«Как он переносит все это?»
А он переносил отлично. Туллио упивался лестью. Сильвия, осматривая его сверху донизу, перешла от оранжевого галстука к лиловому поясу, к зеленым в золотистую полоску носкам и тут сделала передышку: у нее были свои соображения! Восторгаясь изяществом ног Туллио (он ими очень гордился), она выставила свои прехорошенькие ножки. Шаловливо и кокетливо приблизила она их к ногам Туллио, стала сравнивать, приоткрывая свои до колен. Потом повернулась к Аннете, откинувшейся на качалке с презрительным видом, и произнесла с чарующей улыбкой:
