Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 2.
«А старика можно?» – спросил я. «Можно», – говорят. «Ну так я поеду в качке».
«Сохрани вас Боже! – закричал один бывалый человек, – жизнь проклянете! Я десять раз ездил по этой дороге и знаю этот путь как свои пять пальцев. И полверсты не проедете, бросите. Вообразите, грязь, брод; передняя лошадь ушла по пояс в воду, а задняя еще не 30 сошла с пригорка, или наоборот. Не то так передняя вскакивает на мост, а задняя задерживает: вы-то в каком положении в это время? Между тем придется ехать по ущельям, по лесу, по тропинкам, где качка не пройдет.
Мученье!»
«Всё это неправда, – возразила одна дама (тоже бывалая, потому что там других нет), – я сама ехала в качке, и очень хорошо. Лежишь себе или сидишь; я даже вязала дорогой. А верхом вы измучитесь по болотам; якутские седла мерзкие…» 40 «Седло купите здесь, у Американской компании, черкесское: оно и мягко, и широко…» – «Эй, поезжайте в качке…»
– «Нет, верхом: спасибо скажете…» – «Не слушайте их…» – «В качке на Джукджур не подниметесь…»
637
«Что это такое Джукджур?» – спросил я, ошеломленный этими предостережениями и поглядывая на всех.
«Вы не знаете, что такое Джукджур?- спросили меня вдруг все. – Помилуйте, Джукджур!..»
«Джукджур, – начал один учено-педантически, – по-тунгусски значит большая выпуклость…» – «Так вы думаете, что я на эту выпуклость в качке…» – «Не подниметесь…» – «А верхом…» – «Не въедете!» – отвечали все. «Как же быть-то?» – «Пешком взойдете, особенно 10 если проводники, якуты, будут сзади поддерживать вас в спину». – «А их кто же поддерживает?» – «Они привыкли». – «Велите подковать себя», – посоветовал кто-то. Я мрачно взглянул на собеседника, доискиваясь причины обиды. «У якутов есть такие подковки для людей», – прибавил мнимый обидчик. «Зачем подковки? теперь не зима: там щебень, ноги не скользят», – прибавил другой. «Так гора очень крутая?» – спрашивал я. «Да, так крута, – сказал один, – что если б была круче, так ни в качке, ни верхом, ни пешком нельзя было бы взобраться 20 на нее».
Затем ли я не рискнул взобраться на Столовую гору и вообще обходил их все, отказываясь наслаждаться восхитительнейшими видами, чтоб лезть на какой-то тунгусский Монблан – поневоле!
«Полноте, это сущая безделица, – утешал меня один, самый бывалый собеседник, – я раз восемь спускался и поднимался на гору – ничего. Вот только как прошедший год спускался в гололедицу, так… того… Надо знать, что вершина у ней в самом деле выпуклая, горбом, так 30 что прямо идти нельзя, а надо зигзагами. Была оттепель, потом вдруг немного подморозило, но так, что затянуло снег только сверху, и то на самой выпуклости. Якут хотел было подковать меня, но снег от оттепели сделался рыхл, можно было провалиться, и я пошел без подков. Пройти по самому выпуклому и трудному месту надо было сажен пятьдесят, наперекос; там начинались уже камни и снегу не было. Я пошел, а ниже меня сажен на десять шел товарищ. Надо было продавливать пяткой слой снега, но слегка, чтоб нога задерживалась только, а 40 не вязла. Я прошел хотя не скоро, но благополучно; оставалось сажен пять; вдруг пятка моя встречает сопротивление: я не успеваю продавить снег, срываюсь и лечу… («Ух», – сделал я невольно) прямо на товарища: мы оба на краю пропасти. Он в ужасе. Я делаю усилие и что
638
есть мочи вонзаю кулаком в снег, рука уходит по плечо. Я задержался и повис. Якуты выручили меня из западни».
Утешил, можно сказать, рассказом!
«Я тоже чуть не погиб там, года три назад, – сказал хозяин, – так, по своей глупости. Я ехал с человеком в двух нартах, третья была с провизией. Нас застала буря на самой горе. Ветер дул с вершины на нас так свирепо, что мы стеснились на полугоре в кучу и не знали, как подниматься. 10 Лишь только он затих немного, якут схватил меня за руки и потащил на выпуклость. Доведя до пол-горы, он бросил мне топор, а сам воротился за моим человеком. Я пополз вверх, вдруг порыв ветра… я крепко прижался к земле, но чувствую, что сил нет, меня тащит с крутизны, еще минута… Я кое-как надавил топор на снег, зацепился и повис; порыв ветра пронесся. Я вздохнул свободно и проворно пополз вверх. Еще сажень – и я на вершине; но другой порыв, сильнее прежнего, дунул мне прямо в лоб и помчал наши нарты, с якутами и оленями, вниз. Я закрыл глаза и, 20 почти без памяти, налегая на топор, прижимался к горе.
Мне казалось, что кругом меня забегали волки и медведи, которых много водится в этом месте. Вдруг сзади кто-то хватает меня. «Медведь!» – подумал я, опустив лицо в снег. Нет, это якут Иван хочет поднять меня. «Жаль мне тебя стало», – говорит он. Я поправился. «Поди спасай других!» – сказал я, сам добрался до вершины и, обессиленный, не чувствуя холода, лег у первых кустов. Через час пришли и нарты. Слава Богу, никто не ушибся».
«Где же тут “глупость”?» – подумал я. 30 Тут же рассказали мне, что зимой не сходят и не съезжают, а спалзывают с горы. Оленей отпрягают и пускают сойти самих, а к нартам привязывают длинную сосну с ветвями и сталкивают вниз с людьми и с кладью.
Путешественник, лежа в санях и опершись руками и ногами в стенки, раза два обернется головой вниз – и ничего.
Особенно такой спуск с гор, покрытых снегом, употребителен на пути в Камчатку. Один, ездивший туда по службе, рассказывал, что тунгус, подъехав к одному крутому утесу, с которого даже собаки не могли бежать, 40 отпряг их и, одну за другой, побросал с утеса. Путешественник пришел в ужас, когда очередь дошла и до той нарты, где он лежал.
«Стой, стой! что ты?» – кричал он в отчаянии из окошечка своих крытых санок. Но тот ответил ему что-то
639
по-своему и толкнул нарту. Прежде нежели проезжий успел опомниться, он уже вертелся на воздухе и упал в рыхлый снег. Потом свалился и сам тунгус и начал вытаскивать увязших в снегу собак, запряг их в нарты и отправился дальше.
В некоторых местах нарты проезжают по ледяным окраинам, вроде карнизов, над морем, так что нарте приходится иногда одной стороной полозьев скользить по воздуху…
Фу, даже гадко слушать! 10 Между тем мы гуляли по Аяну в ожидании лошадей, играли в карты, даже танцевали. Я ходил смотреть свою качку. Это небольшая лодка с маленьким навесом. Казак в сарае, набрав гвоздей полон рот, вынимал их оттуда по одному и усердно обивал качку ситцем и кожей.
«А есть ли у вас переметные сумы?» – спрашивали нас.
«Что это такое?» – «Вы не знаете, что такое переметные сумы?» «Опять напугают!» – подумал я. «Слыхал, – отвечал я, – это что-то нехорошо: и нашим и вашим…» – «Совсем не то; это просто две кожаные 20 сумки, которые вешают по бокам лошади для провизии и вообще для всего, что надо иметь под рукой». – «А ящики есть?» – спросили опять. «Нет; а разве надо?» – «Как же вы повезете вещи? В чемоданах и мешках не довезете: лошадь будет драть их и о деревья, и вязнуть в болотах, и… и… и т. д. А в каждый ящик положите по два с половиной пуда и навьючьте на лошадь. Чемодан бросьте». – «Зачем бросать? всё возьмите!» – заметил бывалый. «А зонтик можно взять?» – спросил Тимофей, несмотря на мой свирепый взгляд. «И зонтик возьми», 30 – был ответ.
«Сары, сары не забудьте купить!» – «Это еще что?» – «Сары – это якутские сапоги из конской кожи: в них сначала надо положить сена, а потом ногу, чтоб вода не прошла; иначе по здешним грязям не пройдете и не проедете. Да вот зайдите ко мне, я велю вам принести».
И мой любезный хозяин Михаил Сергеевич повел меня к себе и велел позвать Александру. Пришла якутка, молодая и, вероятно, в якутском вкусе красивая, с плоским носом, с узенькими, но карими глазами и ярким 40 румянцем на широких щеках. «Здравствуй…» – тут он сказал что-то по-якутски. «Что это значит?» – спросил я.
«Прекрасная женщина». – «Есть сары?» – «Есть». – «Принеси». – «Слусаю», – отвечала она и через пять минут принесла сапоги на слона с запахом вспотевшей
640
лошади и сала, которым они и были вымазаны. «Вынеси, вынеси скорей! – закричал я, – ужели их надевают люди?» – спросил я Михаила Сергеевича. «И очень порядочные, – отвечал он, – и вы наденете».
Но я подарил их Тимофею, который сильно занят приспособлением к седлу мешка с чайниками, кастрюлями, вообще необходимыми принадлежностями своего ремесла, и, кроме того, зонтика, на который более всего обращена его внимательность. Кучер Иван Григорьев во 10 всё пытливо вглядывался. «Оно ничего: можно и верхом ехать, надо только, чтоб всё заведение было в порядке», – говорит он с важностью авторитета. Ванюшка прилаживает себе какую-то щегольскую уздечку и всякий день всё уже и уже стягивается кожаным ремнем.
П. А. Тихменев, взявшийся заведовать и на суше нашим хозяйством, то и дело ходит в пакгауз и всякий раз воротится то с окороком, то с сыром, поминутно просит денег и рассказывает каждый день раза три, что мы будем есть, и даже – чего не будем. «Нет, уж курочки 20 и в глаза не увидите, – говорит он со вздохом, – котлет и рису, как бывало на фрегате, тоже не будет. Ах, вот забыл: нет ли чего сладкого в здешних пакгаузах?
