Анри де Ренье - Амфисбена
Продолжая идти, я рассматривала его с непривычной внимательностью. Мне показалось, что я его никогда не видела, так я к нему привыкла. Внезапно он представился мне совсем по-новому. Как, значит, вот он какой! Пользуюсь случаем описать Вам его.
Г-н Жюльен Дельбрэй уже не молодой человек, раз ему тридцать четыре года, но это не мешает ему иметь, что называется, приятную внешность, не будучи Адонисом или Антиноем. Лицо его не безобразно и может считаться симпатичным. Оно состоит из черт, ничем сами по себе не выдающихся, но вместе производящих благоприятное впечатление. Наружность г-на Дельбрэя не останавливает на себе внимания, но раз это внимание по тем или другим причинам остановилось на нем, оно будет удовлетворено, если оно не чрезмерно требовательно. К тому же у г-на Дельбрэя красивые глаза, что для мужчины главное. Внешний вид у него приличный. Прибавлю, что у г-на Дельбрэя отличные манеры.
Он умеет войти, выйти, поздороваться, держаться в обществе. Во всех своих действиях он производит впечатление крайне благовоспитанного человека. В данном случае хорошее воспитание было привито к тонкой и чуткой натуре. Г-н Дельбрэй умеет хорошо вести разговор. Он образован, ласков, услужлив и мил.
Вот, кажется, все его достоинства, дорогой Жером. Их редко можно встретить соединенными в одном лице, и наличность их в г-не Дельбрэе объясняет, почему я тотчас же его оценила и почему с самого начала нашего знакомства он внушил мне дружеское доверие. Ничего не могло быть естественнее, что я к нему привязалась и дорожила его обществом. Одиночество, в котором я жила, способствовало близости, быстро между нами установившейся. Тем не менее мысль, которую я в себе открыла насчет его, нельзя было объяснить симпатией и чувством благодарности. Очевидно, во время сцены у г-на де Бержи произошло что-то, что, если Вы хотите, мы назовем "новым фактом". Остается узнать: тем, что я испытала, обязана ли я своему собственному почину или я только поддалась отраженным ударом внезапному чувству, пробудившемуся у г-на Дельбрэя по отношению ко мне?
Сколько я ни думала, ничто в поведении г-на Дельбрэя не позволяло мне заключить, что он испытывает ко мне что-нибудь, кроме дружбы. Следовательно, перемена идет с моей стороны, и это затрудняет предпринятое мною исследование. Гораздо легче заметить, что вас любят, чем признаться, что вы сами полюбили. К тому же я задаю себе вопрос, насколько мне важно осветить этот второй пункт. Только что это мне казалось необходимым, сейчас кажется мне гораздо менее полезным. Может быть, в повороте моих мыслей заключается известная трусость? Может быть, не признаваясь в этом себе, я нахожу более приятным пребывать в положении выжидательном? Не испытываем ли мы, женщины, удовольствия ощущать, как вокруг нас бродит любовь? Вопреки тому, что я только что говорила, мы не так уже гонимся за неистовым и резким появлением любви, особенно если она пробуждается в нас. Зачем мне лишать себя развлечения, в сущности безобидного? Если мое чувство к моему другу Жюльену Дельбрэю слишком нежно, зачем его формулировать? В конце концов, если я и признаюсь, что оно налицо, уверена ли я, что у меня достаточно смелости запретить его себе? Подобное чувство придает окраску и оттенки существованию.
Если оно сделается слишком настойчивым, всегда можно найти способ его удовлетворить. И такой простой способ, дорогой Жером! Он состоит в следующем: снять платье, спустить на пол рубашку и провести несколько часов в кровати с другом, который вам понравился. Это не Бог весть какое событие, и не следует придавать ему большего значения, чем оно имеет. Притом, в конце концов, едва ли я дойду до таких крайностей, тем более что обстоятельства скоро позаботятся разлучить меня с г-ном Дельбрэем. Действительно, идет разговор о том, что вначале июня г-н Дельбрэй отправляется в довольно дальнее морское путешествие по Средиземному морю с г-жою Брюван и Антуаном Гюртэном. Доктора усиленно советуют для здоровья г-на Гюртэна морской воздух. Они утверждают, что одиночество при движении и однообразии морской жизни окончательно его вылечит. Г-н Гюртэн согласился попробовать это средство, скорее дорогое, так как г-жа Брюван наняла для поездки своего племянника отличную яхту. Г-н Дельбрэй принял предложение участвовать в этом путешествии. Итак, через месяц г-н Дельбрэй уедет естественным путем, и вместе с ним исчезнет легкое беспокойство, которое он мне причиняет. Когда он вернется (это будет летом), меня, вероятно, не будет в Париже, так как я собираюсь провести несколько недель у Г-жи Глокенштейн в ее замке Гейлигенштейн. Потом я немного пробуду в Герэ у Жерсенвилей. Осенью я снова встречусь с г-ном Дельбрэем не без удовольствия и не буду по поводу его писать Вам писем вроде этого, которое мне кажется несколько смешным.
Не находите ли Вы, дорогой Жером, что мои планы продиктованы самим благоразумием? Благоразумие посетило меня во время писанья этого письма. Я Вам уже говорила, что для того, чтобы разобраться в себе, нет лучшего средства, как запечатлевать свои мысли на бумаге! Если случится что-нибудь новое, я сообщу Вам, раз Вам заблагорассудилось сказать мне, что переписка эта Вам не докучает. Меня она занимает бесконечно. Я нахожу ее довольно пикантной. Не смешно ли, в самом деле, что после пятилетнего супружества, причем мы не очень-то занимались друг другом, развод вдруг создал близость на расстоянии, менее всего неожиданную? Но к чему удивляться? Разве жизнь не соткана из противоречий? Примем же весело в ней участие и свою часть.
Дружественно Ваша
Лаура де Лерэн.
Г-ну Жерому Картье, Берлингем,
Сан-Франциско (Соединенные Штаты)
Улица Гастон-де-Сен-Поль
Париж, 12 мая
Дорогой Жером!
Это все еще я, и, право, мне стыдно беспокоить Вас своими каракулями. На этот раз мне очень хочется ничего не писать о себе. Что бы Вы сказали о послании чисто описательного характера, где бы я постаралась доказать только, что я владею стилем и остроумием? Что бы Вы подумали, если бы я прислала Вам такой образец? Что бы вы сказали о небольшом описании мая в Париже? Внимание! Я начинаю.
Я знала, что первые летние дни в Париже восхитительны и что это прелестное время года на сенских берегах. Я замечала это даже тогда, когда сидела взаперти в монастыре святой Доротеи. Несмотря на то что добрые дамы держали нас плотно закупоренными, лето тем не менее к нам проникало. Оно давало о себе знать более золотым лучом солнца, проходившим в классную комнату; оно обнаруживало свое присутствие теплым ветерком, колебавшим пламя ночника в дортуаре; но особенно в саду мы чувствовали его тревожное колдовство.
Ах, дорогой Жером, как очаровательно было летом в этом обширном саду, окруженном бдительностью высоких стен! Как там казалось тихо и прохладно! Какие прекрасные цветы росли там! Какая густая листва зеленела там ежегодно! Как пышно и прелестно одевались новыми листьями старые деревья нашего загражденного сада! Милый этот сад помогал нам переносить наше затворничество. Я очень любила его, монастырский сад святой Доротеи. Я любила его весною и летом. Любила я его также и осенью. Для городского сада, кстати сказать, он очень велик и таинственен; он занимает большую часть площади бывшего парка князей де Тревиль, особняк которых, служащий главным зданием общины, содержит в себе и ту прекрасную приемную, где я имела честь встретиться с Вами и привлечь на себя Ваше внимание. Она тоже очень хороша, эта приемная, с ее старинными деревянными обшивками, и, наверное, от нее и пошло мое пристрастие к старине и старинному убранству. Но сад еще удивительнее: с длинной лужайкою в центре, двумя купами грабин, двумя величественными аллеями, в конце которых находился так называемый лабиринт. За лабиринтом был большой бассейн. Посреди его стояла группа Амур и Психея. Психею добрые сестры переделали в прехорошенькую Божью матерь, а Амура – в юного Христа, исполненного кокетливости и грации. Благодаря этому искусному превращению, приличия были соблюдены, но мы задавали себе вопрос, почему мать и сын находятся посреди бассейна. И все другие статуи в парке были видоизменены добрыми матерями по тому же принципу. Из воинственного Марса сделали святого Георгия, из Юпитера выкроили святого Иосифа и так далее! Для большей верности на пьедестале каждой из этих обращенных статуй поместили объяснительную надпись. Ах, как это было наивно и мило! В конце концов, поступая таким образом, добрые сестры святой Доротеи не следовали ли традициям ранней церкви? Она также обращала в святые изображения языческих богов. Этими переменами в саду добрые дамы и ограничились. Они сохранили нетронутыми его воду, деревья, цветы и предоставили прекрасному лету усовершенствовать его по своему вкусу. Там-то, дорогой Жером, я и узнала впервые волшебство парижского лета, это волшебство, которое я теперь нахожу разлитым по всему городу и которое придает ему какой-то праздничный, радостный вид. Ах, Париж в мае! Как долго я могла бы говорить о нем и водить Вас по нему с собою! Я могла бы повести Вас на набережные, на бульвары, на авеню; рассказать Вам, как он в этом году одевается, как развлекается, что там делают, что видят. Хотите знать покрой платьев, форму шляп, какие драгоценности носят, какие материи идут на одежду, какой портной в моде, какой кондитер в ходу, какие развлечения наиболее распространены? Хотите, я дам Вам сведения о салонах, о скачках, о собачьей выставке и выставке "независимых"? А что же, о театре я Вам ничего и не скажу? Играют комедию Доннэ и комедию Капюса, и, по правде, нельзя решить, которая из них более парижская. Три дамы на скачках показались в прозрачных туниках, и несколько мужчин щегольнули великолепными романтическими костюмами. Хотите знать дома, где танцуют и где занимаются флиртом? Я могла бы дать Вам обо всем этом сведения если не лично, то со слов моей подруги Мадлены де Жерсенвиль, которая не пропускает ни одного вечера, ни одного бала, ни одного свидания, так как, несмотря на свою занятость, она находит еще, в чем Вы не сомневаетесь, конечно, время любить.
